Дмитрий Володихин: Полководцы Святой Руси

© Володихин Д. М., 2022

© Издательство АО «Молодая гвардия», 2022

Что такое Святая Русь

Святая Русь не имеет четко выдержанной государственной принадлежности. Это не столица и не глушь. Это пространство без твердо установленных границ.

Святая Русь – земляная чаша, в которую налито вино Причастия. Стенки чаши хранят вино Истины.

Святая Русь одновременно припоминание Изначалья, Творения, рая на земле и стремление к Новой земле, Новому небу и новому раю.

Святая Русь представляет собой страну-идею, страну-мечту, в то же время мечту, уже отчасти осуществившуюся, пусть пока еще не до конца. Она задержалась в своем превращении из состояния «земля и люди» в состояние Новой Палестины, населенной народом чистым, без конца исторгающим святых из лона своего.

Святая Русь есть сопряжение смолистой, выдержанной русскости, твердо стоящей на земле, и христианской святости – светлой, воздушной. На земле эта святость задерживается разве что из сострадания к непросвещенности народов христианством и затопления общества грехом.

Святая Русь может отодвигать свои рубежи, даруя соседям просвещение в восточнохристианском ключе, и сжиматься, сосредоточиваться в «остров» на малом пространстве, когда натиск снаружи слишком силен и волны внешней ярости непрерывно бьют в стены светлого града. Она дышит, то сжимаясь, то расширяясь.

Святая Русь чиста, но окружена кольцом «фронтов» и держит границы, боясь осквернения.

О Святой Руси на Руси земной, державной, встающей на путь Царства, заговорили в XVI веке. Но уже тогда книжные люди, церковная иерархия, правители держали в умах своих нечто существующее, ширящееся, развивающееся. Притом существующее не со времен древнекиевских, почти забытых, а с относительно недавних пор.

Это необычное время, перевернувшее судьбу Руси и давшее ей высокое назначение, началось в XIV веке, в келейке преподобного Сергия Радонежского. Лучи молитвенного сосредоточения и самоотверженного отдания личности Богу разлетались по Руси сначала от горы Маковец, потом от жилищ учеников Сергия и соработников его, принадлежащих той же эпохе: Стефана Пермского, Димитрия Прилуцкого, Саввы Звенигородского, Авраамия Чухломского, Нила Столобенского, Кирилла Белозерского, Германа, Савватия и Зосимы Соловецких, Пафнутия Боровского… да целого сонма граждан Небесного града.

Монастырской святостью Русь просветилась. На карте ее словно бы образовалась сеть из нитей, узлов, звезд и перекрестков христианской святости, бежавшей богатства и простертой перед Богом в тревогах о спасении души. Словно бы на скудную, серую, едва отвоеванную у леса почву положили светящуюся сеть.

Сеть света проступила на русском пространстве в период скверны и тягот. Породила ее Русь Владимирская, истерзанная Ордой и междукняжескими усобицами, нищая, залитая кровью, запачкавшая одежды пеплом от больших пожаров.

Когда Русь Владимирская легла на сон, ее заменила Русь Московская, державная, обернувшаяся Царством. И этому Царству, всему его существованию, придавало смысл наследие владимирских времен, а именно Святая Русь, сеть света. Из Руси Московской, царственной, вышла Россия.

* * *

Итак, во времени и пространстве жизни земной Святая Русь – это Русь Владимирская и в какой-то степени Русь Московская.

Современный историк Д. М. Михайлович писал об этом пусть и весьма категорично, но в целом справедливо: «Россия вышла из кельи Сергия Радонежского и дубового кремля Ивана Калиты. В какой-то степени – из Золотых врат владимирских. И конечно же, из жаркого дня на широком поле у слияния Дона и Непрядвы. Но не из Софии киевской. Россия – дитя Ростово-Суздальской Руси, иначе говоря, Северо-Восточной окраины Империи Рюриковичей. Да, конечно же, святая Ольга и святой Владимир – родные русским. Через них и через киевский портал христианство широким потоком полилось на Русь – на всю Русь, не выбирая, где там в XX веке пройдет очередная случайная граница между разновидностями восточных славян. Да, конечно, вся история Древней Руси, то есть Руси домонгольской – принадлежность истории России в качестве глубинных корней ее бытия. Да, конечно, в юной России XV–XVI веков превосходно знали древнерусскую литературу, в значительной мере южно- или западнорусскую по происхождению. Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Илариона Киевского, Кирилла Туровского, “мужей чюдных” из Киево-Печерского монастыря почитали своими. Да, древние былины, “Повесть временных лет”, “Слово о Законе и Благодати”, “Сказание о полку Игореве” для великой хоромины России, строящейся из малых теремков удельной эпохи, стали камнями духовными, уложенными в фундамент… Всё так. Нет ни малейшей причины отказываться от этого, как сейчас говорят, культурно-исторического наследства. И всё же столичная Русь древнекиевских времен, Русь Южная, Русь, выросшая из симбиоза полян, древлян, кривичей с варягами, – страна в целом гораздо менее родная для России, чем окраинный ее регион: Ростово-Суздальская, позднее Владимирская земля. И многие национальные стереотипы русского народа, а вместе с тем многие особенности российского государственного строя – плод владимирской эпохи и Владимирской Руси, а Русь Киевская всему этому – хоть и не чужая, но все же, что называется, “дальняя родня”. Если сравнивать это с семьей, то Владимир-Залесский Москве – отец, Новгород – дед, Константинополь – прадед, а Киев – двоюродный дядя. Не чужое, родное – всё, включая и Софию киевскую, и былинных богатырей, и Владимира Мономаха, но чуть подальше торной дороги»^[1].

Но и Орда Руси не родная, что бы ни утверждали евразийцы.

В исторической публицистике, а порой даже в исторической науке встречается утверждение: «Русское самодержавие – наследие Орды!» Кто-то говорит об этом с брезгливостью, кто-то – с гордостью, но вне зависимости от субъекта высказывания суть его неверна.

Орда в принципе не могла дать Руси примеров автократического правления, поскольку ее государственный порядок строился на родовом праве, не говоря уже о совершенно чуждой для Руси конфессиональной составляющей. Точно так же самодержавие, то есть сильный, прочный автократизм не мог вырасти из древних национальных традиций государственного строительства, поскольку и на самой Руси родовое право имело мощные корни.

Киевская Русь являлась государством, которое управлялось огромным, разветвленным родом Рюрика. Притом управление это, включая сюда и разделение Руси на отдельные княжения, и распределение этих княжений между отдельными представителями рода, производилось семейно, коллективно, напоминая управление общим участком земли, находящимся во владении большого семейства.

До 1130-х годов, как правило, у рода Рюрика имелся ярко выраженный лидер, который садился на «великий стол» в Киеве и властвовал как «старший в роду». Генеалогически, да и по возрасту он мог быть вовсе и не старшим среди Рюриковичей. Запутанность правил наследования как киевского княжения, так и всех остальных (то «братчина», то «отчина», то смесь первого со вторым) включала порой механизмы открытой силы – уже вне каких бы то ни было родословных схем. После смерти Мстислава Великого в 1132 году всякие механизмы сдерживания политических амбиций оказались сломаны, и Русь погрузилась в многовековое состояние политической раздробленности. Ее раздирали бесконечные междоусобные войны. Очень скоро отдельные ветви Рюриковичей получили постоянную власть над крупными регионами, которые сделались практически независимыми княжествами: Смоленское, Черниговское, Галицко-Волынское, Рязанское, Ростово-Суздальское и т. д. Киев же превратился в драгоценный приз, который самый удачливый завоеватель получал как военную добычу.

Политическая раздробленность делала Русь уязвимой ко вторжениям извне, чем пользовались соседи, в особенности с востока и юга: волжские булгары, а также кочевники-половцы или, иначе, «куманы», и, конечно, монголы.

Но в одном из княжеств центробежные тенденции начали уступать место центростремительным. Это колоссальный регион на северо-востоке Руси, имевший в качестве столицы то Ростов Великий, то Суздаль и, наконец, Владимир. Князьям Владимирским были подвластны десятки городов. Им подчинялась русская область, по площади вполне сравнимая и со Вторым Болгарским царством, и с Сербско-греческой империей времен их расцвета, правда, не столь густо населенная и постепенно, порой весьма медленными темпами осваиваемая в лесистых своих районах.

Владимирские государи время от времени ставили под контроль Новгородскую вечевую республику, где правило горделивое боярство. Завоевание Киева перестало быть для них целью: укрепляя собственные владения, они могли играть судьбой русского Юга. Волжские булгары, не раз смиренные их походами, трепетали перед военной мощью Владимирской Руси.

Два великих правителя, оба сыновья основателя Москвы Юрия Долгорукого, возвысили Владимирскую Русь до необычайных высот: во-первых, Андрей Боголюбский, правивший во Владимире с 1157 по 1174 год, и, во-вторых, Всеволод Большое Гнездо, великий князь Владимирский с 1176 по 1212 год. При них Владимирская Русь украсилась белокаменными храмами и новыми монастырями. Именно тогда появился Успенский собор во Владимире, ставший образцом для многих будущих храмов Руси. Высокая христианская культура процветала во Владимирской Руси: возводились крепости, велось летописание, создавались первоклассные литературные произведения.

От прочих древнерусских областей Владимирская Русь отличалась прежде всего тем, что два названных ее правителя утвердили традицию самодержавного правления. Они не зависели в своих решениях ни от местного боярства, ни от огромного Рюрикова рода, ни от собственной ветви Рюриковичей, связанной родством с Владимиром Мономахом. Тем более они никак и ни в чем не зависели от Киева. Андрей Боголюбский однажды демонстративно покинул одно из богатых южнорусских княжений, добытых ему отцом: его интересовала собственная земля, ее превращение в могучую державу. Он взял с собой великую святыню – икону Божией Матери, впоследствии получившую имя «Богородицы Владимирской» – по новому месту пребывания.

Смерть Юрия Долгорукого в 1157 году сделала его сына Андрея полновластным распорядителем Ростово-Суздальской земли.