Будто сквозь туман, меня посещает странная мысль: это что же получается? Я так на него действую? Сильные пальцы перебирают на затылке спутавшиеся пряди моих волос. Приглаживают их, ласкают пропуская меж собой длинные шелковистые локоны. Касаются шершавыми подушечками моих плеч. Вверх-вниз… Гладят их, от чего каскад мурашек вдоль позвоночника мчится.

Еще мгновение и – я на свободе. Стыдливо отворачиваюсь, пока он поправляет выпирающую ширинку на штанах. Эту внушительную выпуклость просто не реально игнорировать. Случайно ловит мой взгляд затравленного зверька в зеркале дальнего вида. Смуглые пальцы останавливаются. Чертыхнувшись, в одно мгновение заграбастывает в крепкие удушающие объятия. Уткнувшись в его грудь, судорожно вдыхаю аромат крепкого табака с нотками ванили. Будто дамбу сильнейшим течением срывает. Реву так, что в ушах звон стоит.

– Тсс-с, не надо, маленькая, – приминает мои губы большим пальцем, надавливая на сочную мякоть припухшего от поцелуя рта. В хриплом голосе отчетливо слышно беспокойство. – Не плачь. Подумаешь, чуть испугал. Ты не думай, не обижу.

Поднимаю на него перепуганные, полные соленой воды, словно огромные озера, глаза.

– Зато впредь свою блондинистую голову будешь включать. Здесь тебе не звездная, никто гонор терпеть не будет. Не реви, – повторяет, приподнимаясь, чтобы из заднего кармана джинс, должно быть, носовой платок вынуть. Только вместе с ним заодно вынимает шуршащий пакетик фольги.

Мои мышцы мгновенно каменеют.

Бросив на меня быстрый осторожный взгляд, вновь приподнимается.

– Пардон, – забавно извиняется, пряча обратно на свое место презерватив.

Стараясь отвлечься, полностью сосредотачиваю внимание на синем с белыми полосками платке, с красиво вышитыми вручную инициалами «Л. Д.» «Л.»? Как же его зовут? Нет! Не хочу знать! Так проще будет забыть весь этот кошмар! Прежде чем воспользоваться платком, оглядываю ткань со всех сторон, а уж затем, без зазрения совести, с шумом высмаркиваюсь в квадратный ситцевый лоскут.

Невесело усмехается, глядя на то, как я совсем по-детски прикладываюсь к его носовому платку. Несколько минут еще хлюпаю жалобно носом, пока мой спаситель, а точнее, сказать – мучитель, мчится по центральной дороге так, что яркие фонари в глаза бьют.

Останавливается возле массивных ворот напротив моего дома. Не дожидаясь дальнейших приказов, дергаю как не в себя ручку двери. Прохладный свежий воздух бьет в лицо, охлаждая от слез чувствительную кожу щек. Отбегаю на приличное расстояние от машины. Меж лопаток будто острозаточенный нож насмешливый голос бьет:

– А как же спасибо?

Ненавижу! Чувствуя себя в относительной безопасности, вновь ощущаю прилив отчаянной дерзости. Обернувшись, показываю средний палец в вытянувшееся от удивления мужественное лицо. Да, такие, как он, привыкли, что все перед ними лебезят. Фиг ему! Не на ту напал! Пусть свои уроки в одно место себе засунет!

– Пошел к черту, сволочь!

– Ну, что за дьявольская кошка! – мне кажется или в его голосе слышится восхищение? Кривит красиво очерченные губы, будто наслаждаясь моим острым ответом, а затем, задумчиво проведя по затылку, добавляет. – Дрянная девчонка! Придется твоему дерзкому язычку преподать еще один урок.

Почему-то перед глазами, как наяву, появляется ширинка его «левайсов». Испуганно пячусь назад. Нежную ступню пронзает боль. Должно быть, камешек впивается в тонкую кожу. Только сейчас до моего понимания доходит, что одна из туфлей осталась в машине. С каким-то глупым раздражением думаю о том, что чертовы туфли стоят целое состояние! Несколько месяцев у отца выпрашивала. Проклятье!

– Не сегодня…

Мужчина, положив локоть на дверцу с опущенным стеклом, оглядывает ленивым ласкающим взглядом с ног до головы, а затем всего парой слов вгоняет в ступор:

– Спокойной ночи, Катя.

Потрясенно моргаю, потому что человек, который только что довел меня до истерики, назвал по имени!

Сполна насладившись мои ошарашенным выражением лица, брюнет, криво усмехнувшись, бьет по газам. Взвизгнув шинами, машина с бешеной скоростью мчится вперед, оставляя за собой едва видимую в темноте сизую дымку.

Глава 4

Катя

Никем не замеченная, стою в стороне, наблюдая за тем, как мама раздает нетерпящим возражения тоном указания персоналу. Они полностью поглощены и сосредоточены на работе, лишь бы угодить во всем Зиминой Светлане Юрьевне.

Изящными движениями рук в воздухе хозяйка дома указывает штату из высококлассно вышколенных слуг, будто танцевальные «па» выдает. Каждый раз поражаюсь тому, как она это делает. Претенциозность и надменность каждый жест подчеркивает. Знает свой статус, наслаждается им – все как должное принимает. Не зря в ее венах голубая кровь польских аристократов течет, о чем ни раз отец с гордостью и амбициями заявлял. Несмотря на то, что они в браке больше двадцати лет, он как будто до сих пор кичится тем, что породнился с такой знатью, как Якубовские.

– Закуски вынести вместе с игристым, – мать приподнимает тонкую светлую бровь. – Никаких пауз.

Оглядывает снисходительно съежившуюся перед ней девушку в строгом синем переднике и белой блузе, полы которой спрятаны за поясом длинной юбки. Все пуговицы верха наглухо застегнуты, до самого горла.

– Все должно быть вовремя, как только гости займут места. Минута в минуту.

На секунду представляю, как неудобно Дарье. В глубине души шевелится жалость. Попробуй подыши в таких тисках. Безошибочно догадываюсь, что всю форму рабочим тщательно и скрупулёзно мама сама подбирала. Вижу ее руку даже в том, в какую именно юбку блуза заправлена. Абсолютно прямого строгого покроя – такую же неприступную, как и верх формы.

– И, ради Бога, Дарья, не забудь бутылки охладить! – заносчиво добавляет мама, приподнимая подбородок. – А то будет, как в прошлый раз. У меня нет желания вновь перед гостями краснеть.

– Да, конечно, Светлана Юрьевна, – поспешно кивает девушка, понимая, что именно этого от нее и ждут. Беспокойные пальцы подол фартука теребят. Такое ощущение, что самое ее большое желание в эту минуту, спрятаться за кухонным островком так, чтобы от холода голубых глаз хозяйки особняка укрыться.

Меня не удивляет ни смиренный тон, ни то, что брюнетка не смеет глаз поднять, пока ее отчитывают. Таковы правила этого дома – смирение и подчинение – другого не дано.

Мать отводит взгляд от принявшейся тут же исполнять свои обязанности Дарьи. Прикрыв глаза, подушечками пальцев прикасается к вискам, слегка массируя. Морщится, будто сильная головная боль мучает.

– Кать? – настойчиво произносит мама, уступая своим же правилам, что леди не должна ни в коме случае неприлично громко голос повышать. Будто что-то вспомнив, спохватившись, вычеркивает ручкой из длинноного списка ежедневника какие-то записи, и вновь повторяет. – Катя?!

Делаю шаг вперед, выходя из своего «убежища», выдавая свое присутствие на кухне.

– Я здесь, мама.

– Дочка… ты давно здесь? – поднимает на меня слегка растерянные глаза, так напоминающие холодные ледяные воды реки. На секунду на ее лице мелькает смущение. – Не заметила тебя, дорогая! – мама привычным жестом заводит светлую, почти платиновую, выбившуюся из элегантной прически-ракушки прядь за ухо. Судя по тому, как она была увлечена отсчитыванием персонала, не удивительно, что она не заметила моего присутствия. Поджимает с легким недовольством губы. – Ты слышала? – в ее голосе звенят чопорные ноты. – Разве их оставишь без присмотра? Приходится все контролировать!

Во мне поднимается что-то жесткое и неуступчивое, и оно заставляло меня в эту секунду ненавидеть маму за ее поведение, за ее гордыню. Но вместе с тем я понимаю: я люблю ее, очень люблю, но как-то по-особенному. Мне даже трудно, почти немыслимо, признаться себе в этом. Но я всё равно её люблю, несмотря ни на что. И как только эти два противоречивых чувства могут уравновешивать одно другое?

– Все так серьезно? – мой голос звучит ровно, несмотря на бушующие внутри эмоции. Они мечутся, разгоняясь от небольшого ветерка до огромного урагана. Внешний лоск и интеллигентность мамы совсем не вяжутся с тем, что произошло пару минут назад. Но ведь этого никто не видел, кроме меня, поэтому ей глубоко плевать. Но не мне!

Не могу использовать остроту своей речи на матери, которая научила говорить, хотя душа и просит, нет – требует справедливости! Лишь язык крепче за зубами держу… Молчу, потому что между справедливостью и матерью я выбираю маму.

– Лучше скажи, как я выгляжу? – поправив несуществующие складки шелковой ткани на бедрах, мама цепляет на лицо благочестивую улыбку-маску.

– Хорошо, – отмазываюсь дежурной фразой, но по тому, как загораются довольно глаза мамы понимаю, что ей вполне достаточно и этой скупой похвалы.

Хмурю брови, не понимая маминых переживаний по поводу предстоящего вечера. Она еще ни разу так сильно не «загонялась» из-за ужина с Сазоновыми. А, может быть, я чего-то не знаю?

– Тебе папа не сказал? – догадывается мать, наконец-то замечая мое обескураженное выражения лица. Скользит изучающим взглядом по моему белому коктейльному платью. Приоткрывает губы, чтобы дать свою оценку моему наряду, как, охнув, переключается на Дарью, которая раскладывает свежеприготовленных рапанов на зеленые хрустящие листья салата на подносе. Нервно рассматривает изысканные закуски к аперитиву:

– А где греческие маслины?! – голос мамы звучит так, будто ей только что стало известно о конце света. – Почему я все время должна о чем-то напоминать!?

Девушка от неожиданности ударяет с громким звоном щипцами для морепродуктов по фарфоровой тарелке. Ее круглые милые щечки покрывает алый румянец, выдавая внутреннее смятение. Словно по щелчку пальцев, карие глаза застилает поволока слез.

– Извините, Светлана Юрьевна, – голос Дарьи дрожит. – Сейчас все исправлю.

Словно акула, почуявшая кровь своей жертвы, мама неотступно и цепко следит за брюнеткой, у которой под пристальным взглядом хозяйки дома все буквально валится из рук. Банка с оливами не подается и Дарья, беспомощно подняв глаза, смотрит затравленным зверьком, будто у своего мучителя помощи прося. Сжимаю крепче сумку-клатч в руке – так, что суставы пальцев боль простреливает. Самое лучшее – если я не буду вмешиваться. Иначе скандала не избежать!

Глава 5

Катя

Закатив глаза, мама, не скрывая своего раздражения, обращается к стоящей рядом пожилой женщине:

– Надежда Владимировна, – цедит, четко артикулируя каждой буквой, поджимает губы, в глазах лед. – Замените эту неумеху на кого-нибудь другого! Желательно, поумнее да порасторопнее, – в голосе мамы отчетливо переливается подчеркнутое пренебрежение к персоналу. В этом с отцом они очень похожи – всех меряют по статусу. – Поставьте ее картофель что ли чистить… Надеюсь, справится?

– Светлана Юрьевна… – щеки Надежды Владимировны вспыхивают. На секунду мне кажется, что женщина настроена дать отпор, но нет, ошиблась – отводит бархатные карие глаза, и с трудом произносит: – Как скажете.

Вся трагичность происходящего заключается в том, что Дарья – родная дочь Надежды Владимировны. Мне хочется возмутиться, топнуть ногой! Крикнуть, что это не справедливо, но я молчу. Молчу, потому что знаю, полезь я со своей защитой, будет только хуже. Знаем, проходили… По сути, я такой же невольник в этом доме, как и бедная Дарья. Всем нам отведены свои роли.

От бушующего внутри пламени меня отвлекает ровный голос Надежды Владимировны. Женщина с завидным спокойствием обращается к серой и совершенно невзрачной, как мышка, посудомойщице:

– Настя, замени, пожалуйста. Даша, иди за мной.

Как только обе женщины исчезают в подсобке, уголок рта родительницы слегка приподнимается вверх. Наверняка чувствует себя наподобие «божка». Мне никогда этого не понять. Словно вспомнив о моем существовании, манит указательным пальцем с изумрудным перстнем.

– Иди сюда, дорогая.