– Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.

– А то как же, он одевался здорово.

– Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?

– Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.

– Этот?

– Он самый.

Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.

«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».

– Приобщи к делу.

– Есть! Нашел! – крикнул Платонов. – Муравьев!

Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

– Я смотрю, – возбужденно говорил Платонов, – вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

– Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

– Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

– Около девяти.

– Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

– А зачем нам это?

– А если он был не один?

– Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! – крикнул Платонов оперуполномоченному. – Позови Климову.

Дворничиха пришла минут через пять.

– Звали?

– Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

– Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

– Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? – спросил Платонов.

– Вера Симакова.

– Она во сколько открывает?

– В девять.

– А приходит-то раньше.

– Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…

– Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, – вмешался Муравьев, – только скоренько, ладно?

Белов

Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

– Вот она, керосинка, – сказала Климова.

– Благодарю. Вы можете идти, – ответил Сергей.

– М-может, еще чего…

– Тогда вас вызовут. – Он толкнул набухшую дверь.

В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.

– Давай бидон и талоны, – хрипло крикнула она, – а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.

– Милиция. – Сергей достал удостоверение.

– Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.

– Я по другому вопросу.

– Ну давайте. – Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.

– Вас зовут Вера?

– Вера Анатольевна Симакова.

– Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?

– Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?

– Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?

– А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?

– Почему барыга?

– Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.

– Убили, это правда, но не он.

– Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.

– Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?

– Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…

– Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.

– Ну а из незнакомых военный шел.

– Какой военный?

– Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.

– Такая, как у меня?

– Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.

– Папаха!

– Вот точно, папаха.

– А какие у него были погоны?

– Известно, золотые.

– Вы в темноте разобрали?

– Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.

У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:

– Он один был?

– Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.

– Вы бы могли его узнать? – еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.

– А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.

– Ну а дальше?

– А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.

– Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.

– Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.

Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.

Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.

Данилов

Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.

У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.

– А, отпускник, – обрадованно сказал он, – гуляешь?

– Дышу.

– Это правильно.

– Что случилось?

– А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.

– Ну, что стоим, пошли в дом.

– Пошли, пошли, посидим поговорим. – Голос начальника был неестественно весел. – Ты мне скажи, Данилов, – продолжал он, – отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.

Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.

– Дела, – ворвался в его мысли голос начальника, – поднялся на третий этаж… и одышка.

– Это от тулупа, – успокоил Данилов, – одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.

– Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.

– А сейчас?

– Сейчас я как олень – поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы – семьдесят девять. Фонарик засветить?

– Да нет, я уже. – Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. – Прошу. – Он посторонился, пропуская гостя.

– Свет-то зажги.

Данилов щелкнул выключателем.

– Да, – начальник оглядел коридор, – вещей-то у тебя не прибавилось.

– А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. – Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.

Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.

– Ну что уставился, веди, – улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.

– Куда пойдем, в комнату или на кухню?

– На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?

– Елка, – почему-то смутился Иван Александрович.

– Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.

– Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.

– А где Наталья?

– Через час будет.

– Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.

Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.

– Ну, ты скоро? – На кухню вошел начальник. – А то у меня от запаха картошки слюна течет.

– А может, от того, что на буфете стоит? – засмеялся Данилов.

– Это само собой. Долго настаивал?

– Месяц.

– А лимон где взял?

– Страшная тайна.

– Нет, серьезно, где?

– Кострова помнишь?

– Мишку-то, вот спросил тоже.

– Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.

– Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.

– А ты откуда знаешь?

– Вкусил полрюмки…

Данилов с усмешкой взглянул на начальника.