Пока я стоял таким образом, колеблясь, невидимая рука, казалось, смахнула две свечи на столе. С криком ужаса я бросился к алькову, потом в угол, а затем к окну, успев зажечь три свечи в то время, как две другие погасли на камине; затем, придумав лучший способ, я бросил спички в обшитый железом ящик для бумаг в углу и взял в руку подсвечник. Благодаря этому я избегал проволочки зажигания спичек. Но, несмотря ни на что, свечи упорно гасли, и тени, которых я боялся и против которых боролся, снова вернулись и стали подползать ко мне, отвоевывая шаг то с одной, то с другой стороны. Это напоминало неровную грозовою тучу, сметающую звезды на своем пути: от времени до времени одна из них загоралась на минуту и снова исчезала. Теперь я почти обезумел от ужаса перед надвигающейся тьмой, и самообладание покинуло меня… Я скакал, задыхающийся и всклокоченный, от свечи к свече в тщетной борьбе с этим неумолимым наступлением. Я разбил себе об стол бедро, опрокинул стул, споткнулся и упал, стащив при падении скатерть со стола. Моя свеча откатилась от меня, и я, поднявшись на ноги, схватил другую. Она внезапно погасла, когда я размахивал ею над столом, задутая, по всей вероятности, ветром, вызванным моим резким движением. И немедленно обе оставшиеся свечи последовали за ней. Но в комнате все еще был свет – красное пламя, отгонявшее от меня тени. Камин! Конечно, я мог просунуть свою свечу между перекладинами и снова зажечь ее.

Я повернулся к тому месту, где между пылающими угольями все еще плясало пламя, разбрасывая по мебели красные отблески: но не успел я сделать и двух шагов по направлению к решетке, как огонь тотчас же начал колебаться и погас, жар исчез, отблески заметались и померкли, и, когда я всовывал свечу между перекладинами, темнота сомкнулась вокруг меня, окутала меня удушающим объятием, запечатала мое зрение и раздавила последние остатки рассудка в моем мозге. Свеча выпала из моих рук. Я простер руки в тщетном усилии оттолкнуть от себя давящий мрак и, возвышая голос, вскрикнул изо всех сил – раз, другой, третий. Затем я, должно быть, вскочил, шатаясь, на ноги. Я знаю, что вспомнил озаренный луной коридор и, втянув голову, закрыв лицо руками, бросился к двери.

Но я забыл точное место, где была дверь, и тяжело стукнулся об угол кровати. Я отшатнулся назад, повернулся и получил удар или сам ударился о какой-то громоздкий предмет. У меня осталось смутное воспоминание о том, как я метался таким образом, ударяясь в темноте, о судорожной борьбе и о собственных диких криках, которые я испускал, устремляясь то туда, то сюда, о тяжелом ударе, полученном под конец в лоб, об ужасном ощущении падения, длившегося целую вечность, о своем последнем безумном усилии удержаться на ногах… затем я ничего больше не помню.

Я открыл глаза при свете дня. Голова моя была неуклюже забинтована, и сухорукий обмывал мне лицо. Я оглянулся кругом, стараясь вспомнить, что произошло. Я повел глазами в угол и увидел старуху, на этот раз уж не рассеянную; она капала в стакан какое-то лекарство из маленького синего флакона.

– Где я? – спросил я. – Я как будто припоминаю вас и все-таки не могу понять: кто вы?

Тогда они рассказали мне все, и я выслушал историю об облюбованной привидением красной комнате, как слушают сказку.

– Мы нашли вас на заре, и у вас была кровь на губах и на лбу.

Воспоминание о пережитом возвращалось ко мне очень медленно.

– Теперь вы верите, – сказал старик, – что в комнате нечисто?

Теперь он обращался со мной как сочувствующий в беде друг. а не как человек, встречающий незваного гостя.

– Да, – сказал я.

– И вы видели призрак? А мы, которые прожили здесь всю свою жизнь, так и не взглянули на него. Потому что мы никогда не осмеливались… Скажите-ка, это действительно старый граф?..

– Нет, – сказал я, – не он…

– Я говорила тебе, – сказала старушка со стаканом в руке, – это его бедная молодая графиня, которая испугалась…

– Нет, не она, – сказал я, – там нет ни привидения графа, ни призрака графини; там вообще нет призрака, но хуже, гораздо хуже…

– Ну? – спросили они.

– Там худший из всех ужасов, преследующих жалкого смертного человека, – сказал я, – и это – страх во всей своей наготе. Страх, который не выносит ни света, ни звука, который не считается с разумом, который оглушает, опутывает темнотой и подавляет. Он преследовал меня, когда я шел по коридору, он боролся со мной в комнате…

Я резко остановился. Наступило молчание. Моя рука поднялась к перевязке.

Тогда человек со щитком над глазами вздохнул и заговорил:

– Так и есть, я знал это. Власть темноты. Темнота прячется там всегда. Вы можете почувствовать ее даже днем, даже в яркий летний полдень, в драпировках, в занавесках… Она будет таиться за вами, как бы вы ни осматривались кругом. В сумерках она ползет по коридору и преследует вас так, что вы не осмеливаетесь обернуться. В этой комнате обитает страх – черный страх, и он останется жить там, пока будет стоять этот дом греха.

Перевод В. Азова, 1927 г.

Герберт Уэллс
Неопытное привидение

Обстановка, при которой Клейтон рассказал свою последнюю историю, очень ярко запечатлелась у меня в памяти. Большую часть вечера он сидел в углу возле большого камина, а Сандерсон сидел рядом и покуривал свою брослейскую глиняную трубку, которая так и называлась – «трубка Сандерсона». Был тут еще Ивенс, а также Уиш – это чудо среди актеров и в то же время скромный человек. В эту субботу утром мы все собрались в клубе «Сирена», за исключением Клейтона, который провел там ночь, что, в сущности, и послужило началом его истории. Мы играли в гольф, пока не стемнело, обедали и были в настроении молчаливого благодушия, при котором люди терпеливо слушают рассказы. Когда Клейтон начал рассказывать, мы, по обыкновению, подумали, что он врет. Быть может, он и действительно врал, в этом читатель скоро и сам будет в состоянии разобраться настолько же, насколько и я. Правда, начал он свой рассказ в манере весьма прозаической, но мы подумали, что тут сказывается только неискоренимое искусство этого человека.

– Так вот, – начал он после долгого созерцания взвивающегося фейерверка искр от полена, которое Сандерсон разбивал в камине. – Вы знаете, что я провел здесь ночь в одиночестве…

– Не считая слуг, – заметил Уиш.

– Которые спали в другом флигеле, – возразил Клейтон. – Да! Ну, и… – на несколько секунд он занялся своей сигарой, как будто все еще боясь открыть тайну. А затем произнес совсем тихо: – Я поймал привидение!

– Поймали привидение, говорите вы? – воскликнул Сандерсон. – Где же оно?

А Ивенс, который безмерно восхищался Клейтоном и пробыл две недели в Америке, крикнул:

– Поймали привидение, говорите вы, Клейтон? Как я рад! Расскажите нам сейчас про это.

Клейтон заявил, что сию минуту начнет, только попросил закрыть дверь.

Он взглянул на меня, как бы ища оправдания…

– Здесь, конечно, никто не подслушивает. Только бы нам не напугать здешней прислуги. Ведь если пойдет слух о привидениях в этих местах… Здесь слишком много теней и дубовой обшивки, чтобы шутить с этим. А это, видите ли, было не совсем обыкновенное привидение, и, я думаю, едва ли оно снова явится когда-либо.

– Значит, вы не удержали его? – сказал Сандерсон.

– У меня не хватило духу, – ответил Клейтон.

Тогда Сандерсон заметил, что это его удивляет.

Мы засмеялись, а Клейтон как будто огорчился.

– Я знаю, – продолжал он с некоторым проблеском улыбки, – но факт тот, что это в самом деле было привидение, и я уверен в этом так же, как в том, что я сейчас говорю с вами. Я не шучу. Я знаю, что говорю.

Сандерсон глубоко затянулся трубкой, поглядывая красноватым глазом на Клейтона, и затем выпустил тонкую струйку дыма, более красноречивую, чем иные слова.

Клейтон не обратил на это внимания.

– Это самый странный случай в моей жизни. Вы знаете, что я никогда до этого не верил в привидения и ни во что подобное, а тут, понимаете, загнал его в угол; теперь весь материал у меня в руках.

Он погрузился в еще более глубокое раздумье, достал и начал обрезать вторую сигару своей маленькой, странного вида сигарной гильотинкой.

– Говорили вы с ним? – спросил Уиш.

– Приблизительно около часа.

– Болтливое оказалось? – заметил я, присоединяясь к группе скептиков.

– Очень смущен был, бедняга, – продолжал Клейтон, наклоняя голову к сигаре, и в словах его слышался легкий оттенок порицания.

– Что ж, оно рыдало? – спросил кто-то.

Вспомнив все, Клейтон искренно вздохнул.

– Боже мой, – воскликнул он, – конечно! – И прибавил: – Бедняга!.. Конечно.

– Где же вы наткнулись на него? – спросил Ивенс со своим самым лучшим американским акцентом.

– Я никогда и не воображал, – продолжал Клейтон, игнорируя его, – какими жалкими созданиями могут быть эти привидения! – и на некоторое время он отвернулся от нас, пока искал спички в кармане, чтобы чиркнуть и разжечь сигару. – Я имел случай убедиться в этом, – наконец задумчиво произнес он.

Мы не торопили его.

– Характер, – продолжал он, – остается тем же самым, даже если существо стало бестелесным. Об этом мы слишком часто забываем. Люди, с известной силой и настойчивостью ставящие себе какую-нибудь цель, могут иметь призраки, с силой и настойчивостью стремящиеся к той же цели; большинство привидений, видите ли, так же может быть предано одной идее, как маниаки, и может, так же упрямо, как мулы, постоянно возвращаться все к одному и тому же. Но это бедное создание было не из таких, – он вдруг как-то странно поглядел вверх и обвел глазами комнату. – Я говорю это, – продолжал он, – с самыми лучшими чувствами, но что же делать, если такова правда. Даже при первом взгляде он поразил меня хилостью.

Сигарой своей Клейтон как будто ставил знаки препинания.

– Я, знаете, наткнулся на него там, в длинном коридоре. Он был спиной ко мне, и я первый его увидел. Я сразу признал его за привидение. Он был прозрачен и беловат. Сквозь его грудь я мог ясно видеть тусклый свет оконца в конце коридора. И не только его облик, даже самая его поза говорили о том, что предо мной хилое существо. Он, понимаете, имел такой вид, как будто совершенно не знал, что, собственно, он хочет делать. Одна рука его лежала на дубовой панели, а другая дрожала около рта. Вот так!

– Каков же он был физически? – спросил Сандерсон.

– Тощий. Знаете, какие бывают шеи у юношей – с двумя ямками тут и вот тут?! Маленькая низкая голова с жалкими волосами и довольно безобразными ушами. Узкие плечи, у´же бедер, смятый воротник, короткий пиджак из магазина готового платья, штаны мешком и с бахромой над каблуками. В таком виде он предстал предо мной. Я спокойно поднимался по лестнице. Света я с собой не прихватил – свечи и лампа стоят на столике, на площадке лестницы – и был в своих мягких туфлях. И вот когда я поднялся наверх, я увидел его… Я остановился сзади очень близко и явно привел его в ужас. А сам я ни крошечки не был испуган. Я думаю, что в таких случаях человек уж вовсе не бывает так испуган или возбужден, как воображают. Я был удивлен и заинтересован. Я думал: «Боже мой! Наконец-то привидение! А я-то еще не верил в призраки ни минуты в течение последних двадцати пяти лет».

– Гм! – произнес Уиш.

– По-моему, когда я поднялся на площадку, он в тот же миг почувствовал меня. Вот почему он тотчас же повернулся: предо мной было лицо какого-то незрелого молодого человека, слабый нос, маленькие, жалкие усики, слабо развитый подбородок. На мгновение мы остановились – он глядел на меня через плечо – и смотрели друг на друга. Затем он как будто вспомнил о своем высоком призвании. Повернулся кругом, приосанился, откинул голову, поднял руки, распростер ладони по установленному для привидений образцу и пошел ко мне навстречу. А в то же время жалкая его челюсть отвисла, и он слабо, сдавленно крикнул;

– Бу-у!

Нет, это было ни капли не страшно. Я недавно пообедал и выпил бутылку шампанского – я чувствовал себя совсем одиноким. Я выпил, может быть, две или три, а может быть, даже четыре или пять рюмок виски. Поэтому я был тверд, как утес, и не более испуган, чем если бы лягушка прыгнула на меня.

– Бу-у! – сказал я. – Пустяки. Вы чужой этому месту. Что вы делаете здесь?

Я заметил, как он нахмурился.

– Бу-у, – произнес он еще раз.

– Бу-у, черт бы вас взял! Вы член клуба? – продолжал я и, для того чтобы показать, что мне нет никакого дела до него, шагнул сквозь него и зажег свечу. – Так вы не член клуба… – повторил я, глядя на него искоса.

Он немного шевельнулся, чтобы выпутаться из меня, и его облик стал унылым.

– Нет, – произнес он в ответ на настойчивой вопрос моих глаз, – я не член клуба, я – призрак.

– Хорошо, но это не дает вам права расхаживать по клубу. Разве тут есть кто-нибудь, кого вы желаете видеть, или что-нибудь в этом роде? – И я зажег свечу, делая это насколько возможно тверже, чтобы он по ошибке не принял некоторую мою неуверенность (причиной ее было виски) за признаки страха. Я повернулся к нему со свечой. – Что вы здесь делаете? – повторил я.