Они работали хорошо лишь в спокойных условиях – мира, а не войны. Создание циклонов разработали неплохо, но управление ими относилось скорей к искусству, чем к технологии. Казимир Штупа еще до войны говорил мне, что пойманного в сети тигра гораздо легче подчинить своей воле, чем рукотворный циклон: «Веду его с океана на степи для умеренного напоения земли, а он над морем внезапно свивается в дикую бурю и три четверти своих водных запасов обрушивает на воду же. Для каждого циклона существует критическая масса и критический объем, сверх которых он становится неуправляемыми. Но каковы эти масса и объем, никто точно не знает. В трудной ситуации полагаемся на интуицию».

Во время первого – неожиданного – метеонападения метеорологам удалось отразить удар. Привычка к технологической бдительности – без этого можно потерять контроль над буйством воздушных масс – позволила нашим генераторам отогнать внезапно брошенный на нас циклон. Он слишком быстро мчался – это насторожило дальние посты контроля. Буря бушевала всего одну ночь. Уже к утру восстановилось чистое небо.

Зато на суше нас сильно теснили. Соединенная армия кортезов и родеров отогнала патинов и наших добровольцев от границ Родера, продвинулась в глубь Ламарии, отбила Ламу. Война переламывалась в пользу врагов.

Я получил призывную повестку. Мне предписывалось немедля записаться в добровольцы.

– Иду воевать, – сказал я Елене. – Мне присвоен чин капитана-добровольца.

– Почему капитана? – Что я могу быть только добровольцем, она и сама понимала. Артур Маруцзян тысячи раз говорил, что наша профессиональная армия большой быть не может: мы не воинственная страна. Не знаю, был ли в мире хоть один дурак, кого он мог обмануть таким нехитрым враньем.

– Потому капитана, что три года назад выслушал курс военных наук и прошел полевую подготовку, – напомнил я. – Без отрыва от лаборатории и по своему добровольному решению, предписанному специальным приказом. Разве ты забыла, что я в те дни почти не появлялся дома?

– Ты так часто забывал появляться дома, что я уже не помню причин: добровольная ли военная подготовка или вынужденная задержка у лабораторных механизмов. Между прочим, и я мобилизована. Буду синтезировать лекарства на фармацевтическом заводе в Адане. Завтра в десять утра должна быть на месте сбора.

– А я – в шесть утра. Даже поспать не дадут!

Утром на призывном пункте я повстречал моего помощника Павла Прищепу (его забрали от нас в начале войны).

– Андрей, беру тебя, – сказал он. – Я сформировал два добровольческих батальона, с третьим отправлюсь сам. И знаешь – куда? В дивизию «Стальной таран». А ею командует мой отец. Уясняешь ситуацию?

– Ситуация прекрасная. Твой отец профессиональный военный – все-таки гарантия от добровольческих ошибок и невежества. А в качестве кого вербуешь меня?

– По нашей специальности – в радиодиверсанты. Дивизия отца оснащена радиоимпульсаторами, резонансньми орудиями и электроартиллерией. От Гамова на складах ничего важного не утаить.

– От Гамова?

– Да. Он теперь майор – зампотех командира. Прирожденный военный, говорит отец.

Этот вечер, проведенный с Еленой, был последним перед расставанием. Она уезжала в Адан на фабрику медицинских препаратов, я отправлялся на запад, в лесистые горы Патины. Я откинул штору и выглянул в окно – почудились тревожные крики. Забон лежал в темноте: чтобы даже случайно не вспыхнул где-нибудь свет, из уличных фонарей выкрутили лампы. Раньше в нашей квартире их было шестнадцать, сейчас нам оставили четыре – по числу помещений. Снаружи кричали мужчины: там дрались. Шум завершился призывом о помощи.

– Ночной грабеж, – сказал я. – Кого-то придушили или забили насмерть. Нет ночи без разбоя. Надеюсь, ты возвращаешься не одна?

– Мы собираемся по пять, по шесть женщин. Еще недавно нас развозили на служебных автобусах, но все автобусы объявили нашим добровольным пожертвованием фронту. И увезли вместе с водителями.

Мы сидели на диване. В распахнутое окно подмигивала красноватая Капелла, крупная, недобрая звезда. Елена положила голову мне на плечо, я обнял ее. Давно мы не чувствовали себя такими близкими.

– Завтра я уеду, и мы не скоро увидимся, – сказал я.

– Завтра ты уедешь, и мы не скоро увидимся, – повторила она.

3

Шел третий месяц моего пребывания в добровольной дивизии «Стальной таран».

Заканчивалось оборудование главного электробарьера на склонах двух лесистых холмов, нависавших над излучиной Барты – своенравной речки, разделившей нас и родеров. Еще на отходе к этой реке мне удалось отбиться огнем всех электроорудий от теснившего нас противника и занять эти господствующие над местностью высоты. Два месяца мы только отступали, но на новой позиции появился шанс задержать надолго – так я пообещал генералу Леониду Прищепе и его заместителю Гамову (три дня назад, перед боем на Барте, Гамов из зампотеха и майора был произведен в заместители командира и полковники). Перемены в его положении мы отпраздновали энергичным электроналетом на подвижные части противника. Враг перестал нас теснить. Это позволило нам всерьез заняться дивизионным электробарьером.

Все орудия были надежно замаскированы. Баллоны со сгущенной водой – главные наши энергоемкости – мы укрыли в котловане, в отдалении от батарей. Я позаботился о безопасности энергосклада: выход из строя одного баллона со сгущенной водой обесточивал всю батарею. В соседней добровольной дивизии «Золотые крылья» – она тогда занимала главную линию обороны в тридцати километрах впереди нас – месяц назад взорвался энергосклад. И только то, что в нем находилось всего два водобаллона, спасло «Крылья» от полного уничтожения. Мы с ужасом увидели, как впереди взвился чудовищный столб дыма и пара и в нем неистовствовали молнии. Вода, ставшая огнем и дымом, – страшное зрелище! Враги, конечно, использовали свою удачу. Не буду острить, что «Золотые крылья» неслись как на крыльях, хотя эта острота переходила из уст в уста. Но отступление «золотокрылых» после взрыва на энергоскладе иначе как паническим бегством не назвать. Они обнажили фронт – и на нас навалились гвардейцы Родера. Из дивизии второго эшелона мы внезапно стали передовой. И лишь то, что генералу Прищепе было не занимать ни храбрости, ни умения воевать, позволило нам удержать линию фронта. Мы отступали, фронт выгибался, но оставался непрерывным. А в самый трудный момент генерал получил телеграмму Комлина: Главнокомандующий приказывал немедленно отходить, чтобы не попасть в окружение.

– Как реагируем на приказ маршала? – спросил офицеров Леонид Прищепа.

– Бросим радиограмму в мусорную яму! – первым откликнулся Гамов. – А маршалу ответим, что после последнего метеоналета врага размыло все дороги назад. И потому нам легче отбросить родеров, чем отступать перед ними.

– Так и действуем! – одобрил генерал.

Вот так мы и действовали: отбивали натиск родеров, потом отодвигались на следующую подготовленную позицию.

Я поднялся на вершину холма. В стороне пролетел вражеский аэроразведчик. Ничто не показывало, что нашу позицию обнаружили. Утро было свежее и веселое. Внизу поблескивала Барта, до меня доносился тихий шелест быстробегущей воды, огибающей мысок между двумя холмами. Шла весна – нарядная и радостная. И веселость весны, и безоблачность неба, и беззаботный бег светлой Барты не радовали, а тревожили: было самое время для удара противника. Каждое утро начиналось с обстрела тяжелыми орудиями, с попыток сгустить в дождевые тучи все облачка, какие можно было собрать в окрестностях. Сегодня никакой активности и в помине не было. Это было грозное предзнаменование.

Ко мне подошел Павел Прищепа. Он все еще был в капитанском мундире, хотя нас с ним тоже повысили в званиях.

– Приветствую и поздравляю, майор! – сказал Павел.

– Приветствие принимаю, а поздравление – нет. Скорей приму соболезнование: дела наши плохи.

– Тогда послушай передачу из столицы.

Он протянул мне свой карманный приборчик с записью утренних новостей. Адан извещал страну, что на западном фронте положение ухудшилось: противник соединенными силами трех армий – Ламарии, Кортезии и Родера – потеснил нас из Ламарии. Наши дивизии героически сопротивляются, но натиск превосходящих сил врага не ослабевает.

– Ты поздравляешь с тем, что мы потеряли завоеванную Ламарию и скоро потеряем союзную Патину? Я верно понял?

Диктор сообщил, что в боях дивизия «Стальной таран» генерала Прищепы стала грозой противника. Ударные ее соединения под командованием полковника Гамова неоднократно срывали наступление врага. Добровольцы Прищепы и Гамова возвели неприступные бастионы на реке Барта. О них расшибают лбы гвардейские полки Родера. Командирам всех дивизий и полков надо взять в образец боевые действия старого генерала Прищепы и молодого полковника Гамова.

– Что за вздор, Павел! Неприступные бастионы, о которые гвардейцы Родера расшибают лбы… Они еще не атакуют, и пока неизвестно, кто кому расшибет лоб. Откуда в столице сведения о нашей дивизии?

– Я передал, – радостно сообщил Павел. – И по прямому запросу маршала Комлина. Он потребовал, чтобы я не поскупился на хорошие слова, лишь бы они не слишком расходились с истиной. Я офицер исполнительный, на хорошие донесения нескуп. Информация о нашей стойкости явилась для маршала глотком кислорода в удушающей атмосфере.

– А восхваление Гамова? Нами командует твой отец, а не он.

– Отец потребовал, чтобы я особо выделил Гамова.

Павел любил иронизировать по любому поводу, даже издеваться. Чрезмерные похвалы Гамову давали отличный повод для насмешки.

Но Павел не позволил себе и слабой иронии. Генерал Прищепа стар, в недавнем бою его едва не вывели из строя. И он думает о будущем армии. Война выдвигает талантливых полководцев. Прищепа считает Гамова выдающимся офицером. Он верит, что такие люди способны спасти нас от поражения.

– Но Гамов не командует армией. Он заместитель командира одной дивизии.

– Он будет командовать армией, Андрей! И для этого сначала должен стать известным всей стране. Неужели тебе непонятно?

Нет, этого я не понимал. Я научился уважать Гамова, видел его военные способности (он стал душой нашей дивизии), ценил его умение успокаивать людей в опасной обстановке, воодушевлять в бою. Но военный руководитель страны? Нет, таким я его еще не представлял. Гамов потом назвал меня своим первым учеником и последователем. Павел Прищепа, командир разведки добровольной дивизии «Стальной таран», с бульшим правом мог носить звание первого ученика Гамова. Прищепа сразу поверил в него.

– Какие еще новости, Павел?

– Пока никаких. Аэроразведка не показала сосредоточения противника на нашем участке. Ты беспокоишься?

– Очень! Меня пугает безоблачность неба, тишина… Слышишь эти звуки, Павел?

– Птицы поют. Это плохо?

– Ужасно! Столько дней мы не слышали птиц! Когда запускают метеогенераторы, птицы немеют, звери замирают. Врагу самый раз напасть на нас, пока мы не укрепились на этом берегу. Так бы сделал любой грамотный военачальник. А они бездействуют!

– Известий об их действиях нет, – повторил Павел.

– На войне отсутствие новостей – очень неприятная новость, – сказал я со вздохом. – Пойдем в штаб.

Штаб разместился в небольшом особняке. В зале работали офицеры. Я прошел к генералу. Прищепа лежал на диване. Я присел рядом. В одном из недавних боев неподалеку от генерала разорвался резонансный снаряд. Прищепу трясло с такой силой, что сбежавшиеся санитары едва натянули на него тормозной жилет и еще минут пять возились, пока ввели жилет в противорезонанс. После такой вибрационной пытки обычно отправляют в госпиталь, но генерал не захотел оставлять дивизию. Он уверял, что чувствует себя неплохо. Леонид Прищепа принадлежал к здоровякам. Но что до выздоровления далеко, мы все понимали.

Он повернул ко мне темнощекое, темноглазое лицо, встопорщил седые усы. Он здоровался улыбкой – разумеется, только с близкими. Я принадлежал к самым близким из его подчиненных.

– Холодно, генерал? – спросил я. Все вытерпевшие сильную вибрацию долго страдают от недостатка тепла.

– Не холодно, а зябко. Что на позиции, Андрей?

– Полное спокойствие.

– Тебя это тревожит?

– А как иначе? Такая невозмутимость – загадка.

В комнату – как всегда, очень быстро – вошел Гамов. За ним показался Павел Прищепа. У Гамова зло сверкали глаза. Павел был бледен.

– Новая беда, полковник? – спросил Прищепа.

– Пусть скажет ваш сын!