Я снова утверждаю, что именно Павел Прищепа, а не я, был первым последователем Гамова. В тот день, после боя с родерами, я меньше всего мог сказать Гамову: «Я всегда с вами, все, что вы делаете, – правильно!» Нет, я был не с ним. И если бы пришлось действовать, я действовал бы против него. Реально получилось по-другому, но тут сыграли роль внешние обстоятельства, а не убеждение.

– Итак, я слушаю возражения, – сказал он, когда отряд углубился в лес. – У вас их тысяча – и все серьезные, так вы сказали. Для начала выберите пару самых веских.

– Поступим по-другому, Гамов. Сперва вы объясните, почему нарушили обычаи войны и приказы командования, а уж потом выскажусь я.

Он ждал этих слов. Он задумал раздачу калонов в тот момент, когда понял, что ими можно овладеть. Деньги, говорил он мне и Павлу (мы втроем шагали по прошлогодней хвое соснового леса), – величайший двигатель экономики. Но война тоже питается деньгами. Да, конечно, главное на войне – смелость солдат, мастерство полководцев, мощь промышленности, крепость духа. Но без денег не провести ни одной крупной операции. И он хочет, чтобы наша добыча послужила нашей победе. Он намерен катализировать калонами энергию нашей обороны. Что произойдет, если нас разгромят? Враг снова захватит деньги, они пойдут на его усиление. А если наши солдаты получат эти разноцветные бумажки, так нужные каждому – ему и его детям, жене и родителям? Разве они не заслужили такой награды куда больше разных маршалов, осыпаемых деньгами в тылу? Разве солдат, зная, что, прорвавшись сквозь вражеское окружение, он не только обретет свободу, но и передаст своим близким бесконечно нужный им дар, кипу кредиток, – разве он не умножит своих усилий, чтобы отбросить противника? Повторяю, деньги не заменят ни любви к родине, ни верности воинскому долгу, ни личного мужества. Но они усилят все эти великие факторы. Кредитки будут воевать рядом с резонаторами и электроорудиями. Я просто не могу отказаться от дополнительного вооружения, когда предстоят тяжелые, может быть – даже гибельные бои! Слушаю теперь ваши возражения.

Он говорил с такой убежденностью, с такой страстью, что у меня вдруг смешались мысли. И я ухватился за первое высветившееся в мозгу возражение – и тут же сообразил, что именно так кричал Гамову искусанный хулиган, именно на это напирал Биркер Шток.

– Но ведь так не воюют, Гамов! Так никогда не воевали!

– Верно! Так никогда не воевали. Ну и что? Ну и что, спрашиваю? Придумали тысячи форм и обычаев войны, но ни одна из этих форм, ни один из этих обычаев не направлены против нее самой. Вдумайтесь в этот страшный парадокс! Войны стали если не повседневностью человеческой жизни, то буднями истории – каждый год где-нибудь льется кровь и корчатся искалеченные дети. Как это вытерпеть? Как с этим примириться?

– Вы хотите вообще уничтожить войны?

– Хочу! Навечно их ликвидировать! Старыми средствами этого не сделать – они дают только победу в отдельной войне, но не победу над всеми войнами. Дети, на которых с неба падают бомбы… Все могу понять, хоть и не все прощаю. Но убийства детей, но их покалеченных тел, их слез, их отчаяния – нет, никогда не пойму, никому не прощу! Меня корчит от ненависти, Семипалов! Если бы был один конкретный виновник войны, хоть сказочный великан, как я бросился бы на него, с какой радостью ломал его руки, грыз его горло!

Он уже не говорил, а кричал. Он впал в такое же исступление, как в тот вечер, когда его ярость смяла напавшего на него верзилу с ножом. Выкричавшись, он замолчал. Некоторое время мы двигались молча, потом я заговорил:

– Война отвратительна, согласен. И военными средствами с ней не справиться. Но что другое вы можете предложить?

– Только одно – вести с ней войну, но не по правилам, а против них. Точнее – придумать такие правила, чтобы лишить войну героики и благородства… Унизить ее, чтобы при каждом упоминании этого слова мутило и выворачивало кишки.

– И вы уже придумали правила войны, уничтожающей всякие войны?

– Ищу, – ответил он.

Еще некоторое время мы шагали молча.

– Хорошо, ищите средства, не облагораживающие, а унижающие войну, – снова заговорил я. – Вернемся к деньгам, которые вы раздали солдатам. Они ведь не унижают войну, а делают выгодным участие в ней. Бой на коммерческой основе. В старину разбойники и пираты, бандиты и флибустьеры…

Он прервал меня:

– Не согласен! Наш солдат, получив деньги за свою храбрость, разбойником не станет. Он не грабит, его премируют – разница! И еще замечу вам: пираты и разбойники были отчаянными воинами, сражались самозабвенно. Хочу, чтобы дух самозабвения, порыв отчаянной храбрости проник и в наши ряды – хотя бы благодаря раздаче раскрашенных бумажек. Еще возражения?

Я пообещал представить тысячу серьезных возражений, но смог выдавить из себя только одно:

– Вы представляете себе, какой вызовете гнев в Адане, когда там узнают о вашем самоуправстве! Особенно если таким же способом распорядитесь остальными деньгами.

– Плевать на гнев и на кары! Я постараюсь сполна высвободить динамизм, скрытый в этих бумажках. А что до Артура Маруцзяна, которого вы так же уважаете, как и я, и особенно до маршала Комлина, невежеством и глупостью которого вы сами так часто возмущаетесь, то с ними можно и поспорить. Победа над врагом, если она станет известна всей стране… И наша с вами сплоченность…

– Нет! Не рассчитывайте в этом смысле на меня, Гамов. Открыто выступать против вас не буду. Но и не поддержу.

На этом наше объяснение закончилось. Павел, не дождавшись, ушел к разведчикам. Я убедился, что всем раненым – и нашим, и вражеским – оказали неотложную помощь. Затем был привал. Отряд разделился на группки, в каждой делили деньги. Я опасался, что пойдут споры, но дележ совершался под шутки и смех. Офицеры записывали, кому, за что и сколько выдают. Я снова прошел мимо раненых в открытых машинах. Один поднял голову над бортом.

– Спасибо, командир, за награду! Так по-человечески с нами…

– Что будете делать с деньгами? – спросил я. – Повеселитесь?

– Не до веселья, майор. В первом же городке, где есть почта, отошлю домой. У жены двое детей.

В разговор вступил другой раненый:

– А в дивизии деньги не отберут? Хорошо бы знать заранее.

– Не знаю, – сказал я. – Разрешения выдавать колоны не было. Как посмотрит начальство…

– Не отдам! – злобно сказал раненый. – Разорву, но не отдам! Теперь это мое, ясно? Мне эта награда сильней лекарства, вроде и кости поменьше болят, а ведь весь вибрировал.

– Но почему вы не надели антирезонансного жилета? Мы ведь их достаточно взяли.

– Бой же! Заранее жилет надеть, он тяжелый. Мы бросились на их орудие, грудь на грудь, нож на нож… И тут меня прорезонировали по ногам и по животу… Очнулся уже в лесу.

Он показал несколько пачек денег и добавил:

– Не одна общая награда, еще и за орудие. Отметили ребята, что я первый к нему кинулся. Спасибо полковнику – по правде оценил!

Снова заговорил первый раненый:

– Майор, вы уж не отступайте… Мы понимаем, полковник самовольничал. Пусть разговаривают с нами, если что… Мы скажем свое слово.

– Снимут полковника – разве поможет ваше слово? – не выдержал я. – Скажут: нарушение воинской дисциплины. И – все!

– Не отдам! – еще злей повторил второй раненый. – При всех в костер брошу. И заколю, если кто бросится вытаскивать.

Я ушел. На пригорочке Гамов и Павел уписывали консервы. Моя банка лежала на траве открытая. Я погрузил в нее ложку.

– Как настроение солдат? – спросил Гамов.

– Боятся, что деньги отберут. И за вас боятся. Предвидят, что начальство вас накажет. Грозят, что колоны не отдадут, а уничтожат. Смятение в душах, Гамов!

Он засмеялся.

– Это хорошо – смятение в солдатских душах. Непринятый, даже запрещенный метод ведения войны.

К нам подошли два офицера с денежным пакетом.

– Остаток. Все раздали по заслугам, лишнее возвращаем.

Поздно вечером мы добрались до Барты. Поплавковые костюмы и плоты были там же, где мы их укрыли. Переправа продолжалась еще с час. Я обошел электробарьер дивизии: все орудия стояли на местах, обслуга несла вахту. Я пошел в штаб. В комнате Леонида Прищепы собрались офицеры. Генерал хмуро поздоровался со мной. Гамов предварил мой вопрос:

– Майор, я уже доложил генералу о результатах боя и о раздаче солдатам захваченных денег. Генерал не одобрил, но и не отменил наших решений.

– Ваших, а не наших, – поправил я. – Генерал, почему вы так странно оценили события: не одобряете, но и не отменяете? В таком важном деле нужна определенность.

– Послушайте раньше сводку, – сказал Прищепа, – потом вернемся к вопросу о деньгах. Альберт, прошу.

Пеано (видимо, вторично – для меня) прочитал последние донесения.

Вторая армия Родера, заняв позиции разоруженного и отступившего пятого корпуса Патины, с юга и востока атакует дивизию «Золотые крылья». Командующие дивизией генерал Филипп Коркин сообщает, что практически окружен, только на тыловые отряды, прижатые к морю, еще не напали – вражеских кораблей пока не видно. Бои очень тяжелые. «Мои геройские солдаты, массами уничтожая врагов огнем и вибрацией, отошли на вторую позицию, но она тоже подверглась нападению», – доносил Коркин. Генерал просил срочной помощи, у него нет уверенности, что без нее удержит последнюю линию обороны.

– Ваше мнение, майор? – обратился ко мне генерал Прищепа.

– Всей дивизией на выручку «Крылышек»! – воскликнул я.

– Тогда послушайте приказ маршала Комлина.

Пеано торжественно прочитал депешу из ставки:

«Командующему добровольной дивизией “Стальной таран” генералу Прищепе. На фронте дивизии “Золотые крылья” сложилась тяжелая обстановка. Дивизия разорвана на сражающиеся группы. Единое командование утрачено. Донесения командира недопустимо приукрашают реальность. Есть опасение, что сопротивление “Золотых крыльев” скоро будет сломлено. Приказываю укрепить оборону своей дивизии. Разделавшись с Коркиным, враг обрушится на вас. Уверен, что вы продемонстрируете невиданное геройство в обороне созданной вами крепости на Барте. Командующий Западным фронтом маршал Антон Комлин».

Пеано язвительно добавил:

– Итак, показать невиданное! Очень выразительно, хотя не совсем типично для военного приказа.

– И ни слова о помощи «Крылышкам»? – спросил я. Генерал Прищепа горестно покачал головой.

– Ни единого слова! Дивизия Коркина, похоже, списана. Я послал запрос о помощи «Золотым крыльям». Жду ответа.

– Но ведь это преступление – не помочь товарищу в беде!

– Жду ответа от маршала, – сухо повторил генерал. Я с негодованием посмотрел на Гамова. Гамов сказал:

– Майор, генерал разрешает подготовку к рейду. Если маршала убедят наши запросы, немедленно выступим на помощь «Крылышкам». Подготовьте срочный демонтаж электробарьера, а я продиктую донесение для центрального стерео.

И он громко продиктовал – Пеано записывал:

«Сегодня на рассвете диверсионная группа дивизии “Стальной таран” под командованием полковника Гамова и майора Семипалова после скрытого ночного рейда в тылу противника атаковала гвардейский полк родеров, двигавшийся по шоссе. Противник разгромлен. Часть гвардейцев в панике бежала, бросив оружие. Наши трофеи: 350 пленных, 2 передвижных электроорудия с большим запасом боеприпасов, 200 ручных резонаторов, импульсаторы и прочая техника и материалы. Отбиты 300 миллионов калонов, оказавшихся в руках изменников патинов и преступно переданных ими армии Родера. Наши потери незначительны. Слава воинам и офицерам генерала Прищепы, с такой отвагой и умением громящим врага в его тылу!»

Я поморщился.

– Гамов, зачем такая выспренность?

– Для впечатления, – спокойно ответил он.

– Вы уверены, что маршал пропустит подобный текст?

– Конечно! Надо же ему чем-то похвастаться. В неудачных войнах, когда теряют армии, хвалятся подвигами отдельных солдат. После измены патинов, после гибели «Золотых крыльев» он на всю страну раззвонит об успехе нашего диверсионного отряда.

– На свою голову раззвонит! – зловеще произнес Пеано. И сопроводил грозное предсказание самой сияющей и радостной из своих улыбок. Удивительно, как смысл слов не совпадал с выражением его лица!