Александр замолчал, и в этот момент все осознали, что время замерло и в этом помещении готовится будущее, которого никто не представляет. Юноша, прошедший у Филиппа годы суровой школы, теперь сидел на троне Аргеадов. Разрушительная мощь, которую доселе он видел лишь в героях поэм, теперь находилась в его руках.

Александр передал командование частями фаланги и гетайров своим друзьям, царский дворец оставил на Гефестиона, а сам вместе с царем Эпира отправился в Эги, где его отец все еще ожидал погребения и где следовало выполнить множество неприятных обязанностей.

На полпути им повстречался гонец от Евмена со срочным донесением.

– Какая удача, что я встретил тебя, государь! – воскликнул он, протягивая запечатанный свиток. – Евмен хотел, чтобы ты прочел это немедленно.

Александр взял донесение и пробежал глазами по лаконичным фразам:

Евмен – Александру, царю македонян

Здравствуй!

Сын Эвридики обнаружен в колыбели мертвым, и я опасаюсь за жизнь его матери.

Царица Олимпиада прибыла во дворец в ту ночь, когда ты уехал.

Необходимо твое присутствие здесь.

Береги себя.

– Моя мать прибыла вскоре после нашего отъезда. Ты знал об этом? – спросил Александр своего зятя.

Эпирский царь покачал головой:

– Нет, она мне ничего не говорила, когда я покидал Бутрот. Я не думал, что она действительно собирается присутствовать на церемонии. Для нее это было бы еще одно оскорбление. Она думала, что таким образом Филипп полностью ее устраняет, так как после женитьбы я и без нее гарантировал безопасность его западных границ. Не могу представить себе, почему она решила приехать в Эги.

– Как бы то ни было, теперь она там и уже предприняла серьезные шаги. Поспешим же, пока не случилось чего-нибудь непоправимого, – сказал Александр и пустил Буцефала в галоп.

Они прибыли на следующий вечер, к заходу солнца, и еще издали услышали во дворце душераздирающие крики. На пороге их встретил Евмен:

– Она кричит так уже два дня. Говорит, что это твоя мать убила ребенка. И не хочет расставаться с мертвым тельцем. Но уже прошло время, и ты понимаешь…

– Где она?

– В южном крыле. Пошли.

Александр сделал знак своим телохранителям следовать за собой и пошел через дворец, где повсюду стояли вооруженные солдаты. Среди них было много эпирцев из эскорта его зятя.

– Кто их сюда поставил?

– Царица, твоя мать, – запыхавшись, ответил Евмен, шагавший чуть позади Александра.

Рыдания становились все громче. Временами они вдруг сменялись хриплыми криками или продолжительными всхлипываниями.

Подойдя к двери, Александр без колебаний открыл ее. Увиденное ужаснуло его. В углу со спутанными волосами, с красными распухшими глазами и остановившимся взглядом лежала Эвридика. К груди она прижимала бесчувственное тело ребенка. Голова и ручки малыша запрокинулись назад, и синюшный цвет их говорил, что уже началось разложение.

Одежды на матери были разодраны, волосы запачканы кровью, лицо, руки и ноги покрыты синяками. Во всей комнате стоял тошнотворный запах пота, мочи и разложения.

Закрыв глаза, Александр на мгновение вызвал в памяти образ Эвридики во всем ее великолепии, когда она восседала рядом с царем, его отцом, – любимая, заласканная, вызывающая у всех зависть, – и ощутил, как его охватывает ужас, а в груди и жилах на шее закипает ярость.

Он повернулся к Евмену и спросил с еле скрываемой злобой:

– Кто это сделал?

Друг молча потупился.

Александр снова прорычал:

– Кто это сделал?

– Не знаю.

– Немедленно вызови кого-нибудь, пусть займутся ею. Вызови моего врача Филиппа, пусть позаботится о ней, пусть приготовит что-нибудь успокоительное.

Он двинулся прочь, но Евмен задержал его:

– Она не хочет расставаться со своим ребенком. Что делать?

Александр остановился и повернулся к молодой женщине, которая, как испуганный зверь, еще глубже забилась в угол.

Он тихо подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза, слегка склонив голову набок, чтобы смягчить силу своего взгляда. Потом протянул руку и нежно погладил ее по щеке.

Эвридика закрыла глаза, прислонила голову к стене и издала долгий горестный вздох.

Александр протянул руки и прошептал:

– Дай его мне, Эвридика, дай мне малыша. Он устал, разве ты не видишь? Нужно положить его поспать.

Две крупных слезы медленно скатились по щекам молодой женщины до уголков ее губ.

– Поспать… – пробормотала она и разжала руки.

Александр осторожно взял малыша, словно тот в самом деле уснул, и вышел в коридор.

Евмен между тем привел какую-то женщину из прислуги.

– Я возьму его, государь, – тихо сказала она.

Александр передал ей трупик:

– Положи его рядом с моим отцом.

– Зачем? – крикнул Александр, распахивая дверь. – Зачем?

Царица Олимпиада встала и пылающим взглядом уставилась на него:

– Ты посмел войти ко мне при оружии?

– Я – царь македонян! – вскричал Александр. – И вхожу куда захочу! Зачем ты убила ребенка, зачем так варварски обошлась с его матерью? Кто тебе велел это сделать?

– Ты – царь македонян именно потому, что этот ребенок мертв, – бесстрастно ответила Олимпиада. – Может быть, ты не хотел этого? Ты забыл, как страдал, когда испугался потерять милость Филиппа? Забыл, что говорил Атталу в день свадьбы твоего отца?

– Не забыл, но я не убиваю младенцев и не зверствую над беззащитными женщинами.

– У царя нет выбора. Царь может быть только один, и не существует никакого закона, утверждающего, кто именно должен наследовать трон. Группа знати могла бы взять малыша под свою опеку и править от его имени до его совершеннолетия. Что бы ты делал в таком случае?

– Я бы стал сражаться за трон!

– И сколько бы крови пролил при этом? Ответь! Сколько вдов ты заставил бы плакать по погибшим, сколько матерей и сыновей погибли бы преждевременно, сколько полей было бы выжжено, сколько сел и городов предано огню и мечу? Держава, построенная твоим отцом, пришла бы в упадок!

Александр овладел собой, лицо его помрачнело, словно побоище, предотвращенное преступлением его матери, вдруг отяготило его и чужое горе навалилось на его душу.

– Значит, это судьба, – ответил он. – Такова судьба мужчины – допускать зверства, болезни, страдания и смерть, прежде чем кануть в ничто. Но в его силах, в его власти и в его воле при каждой возможности действовать благородно и проявлять милость. Это единственное достоинство даруется ему, пока он существует, и это единственный свет перед мраком бесконечной ночи…

Глава 40

На следующий день Евмен объявил Александру, что гробница для его отца готова и что можно устраивать погребение. На самом деле в невероятно сжатые сроки была завершена лишь первая часть огромного склепа. Предусматривалось впоследствии строительство еще одного помещения – для всяких ценных предметов, чтобы сопроводить великого владыку в потусторонний мир.

Пышно разодетого, в венке из золотых дубовых листьев, солдаты положили Филиппа на костер, и два батальона фаланги и эскадрон верховых гетайров отдали ему почести.

Погребальный костер залили чистым вином, прах и кости завернули в пурпурно-золотую ткань в форме македонской хламиды и положили в массивный золотой гроб на ножках в виде львиных лап, со звездой Аргеадов на крышке.

Внутрь гробницы поместили панцирь из железа, кожи и золота, который царь надевал при осаде Потидеи, пару бронзовых поножей, золотой колчан, покрытый позолотой парадный деревянный щит, украшенный в центре вырезанной по слоновой кости вакхической сценой. Его оружие – меч и наконечник копья – бросили в огонь на алтаре, а потом, согласно ритуалу, согнули, чтобы никто больше не мог ими воспользоваться.

Александр возложил собственные дары: великолепный массивный серебряный кувшин с ручкой, украшенной бородатой головой сатира, и серебряный кубок чудесной красоты, с двумя ручками, легкий, почти невесомый.

Вход в гробницу закрыли огромной мраморной двустворчатой дверью меж двух дорических полуколонн, воспроизводивших вход в царский дворец в Эгах, а византийскому художнику было поручено расписать архитрав великолепной сценой охоты.

Царицы Олимпиады не было на похоронном ритуале, она не хотела возлагать никаких даров на погребальный костер или в гробницу мужа. Не хотела она и встречаться с Эвридикой.

Когда солдаты закрыли мраморные двери, Александр заплакал: он любил отца и чувствовал, что за этими створками навсегда похоронена его юность.

Эвридика отказывалась от пищи и осталась умирать от голода вместе с маленькой Европой, отвергая любые снадобья врача Филиппа.

Для нее Александр тоже возвел великолепную гробницу и велел поставить внутри мраморный трон, которым отец пользовался, когда под дубами в Эгах вершил правосудие, – прекрасный, украшенный золотыми грифонами и сфинксами, с великолепным изображением квадриги лошадей на спинке. Выполнив свои обязанности, с душой, полной печали, Александр вернулся в Пеллу.

Антипатр был военачальником из старой гвардии Филиппа, преданным трону и заслуживающим полного доверия. Александр поручил ему проследить за миссией Гекатея в Азии, под боком у Пармениона и Аттала, и с нетерпением ждал ее исхода.

Он знал, что северные варвары, трибаллы и иллирийцы, недавно покоренные отцом, могут в любой момент восстать, и понимал, что греки приняли условия Коринфского мира только вследствие разгрома при Херонее и что все его враги, и прежде всего Демосфен, еще живы и вовсю действуют. Но следовало принимать во внимание и то, что Аттал и Парменион контролируют Проливы и стоят во главе экспедиционного корпуса силой до пятнадцати тысяч воинов.

И мало того, пришло известие, что персидские агенты установили контакты с афинянами из антимакедонской партии и предложили им серьезную финансовую помощь золотом для разжигания возмущений.

Существовало множество факторов нестабильности, и если бы все эти угрозы проявились одновременно, новый монарх мог не устоять.

Первый ответ на его запросы пришел к началу осени: Антипатр просил у царя немедленной аудиенции, и Александр принял его в бывшем кабинете своего отца. Старый полководец, хотя и был солдатом с головы до кончиков ногтей, не любил демонстрировать свое положение и обычно одевался, как простой горожанин. Это говорило о его уравновешенности и уверенности в себе.

– Государь, – сказал он, войдя, – вот какое сообщение пришло из Азии: Аттал отказался сложить полномочия и вернуться в Пеллу; он оказал вооруженное сопротивление и был убит. Парменион заверяет тебя в своей преданности.

– Антипатр, я хотел бы знать, что ты действительно думаешь о Парменионе. Тебе известно, что его сын Филота здесь, во дворце. В некотором смысле его можно считать моим заложником. Не в этом ли, по-твоему, кроется причина его заверений в верности?

– Нет, – без колебаний ответил старый стратег. – Я хорошо знаю Пармениона. Он привязан к тебе и всегда тебя любил, еще когда ты был маленьким и залезал на колени к отцу во время военных советов в царской оружейной палате.

Александру вдруг вспомнился стишок, который он распевал каждый раз, увидев седые волосы Пармениона:

Старый солдат на войну торопился,
А сам-то на землю, на землю свалился!

И он ощутил глубокую грусть, задумавшись о том, как драматически власть изменяет отношения между людьми.

Антипатр продолжил:

– Но если у тебя остаются сомнения, есть лишь один способ развеять их.

– Послать к нему Филоту.

– Именно, учитывая, что два других его сына, Никанор и Гектор, уже с ним.

– Так я и поступлю. Пошлю к нему Филоту с письмом, вызывающим его в Пеллу. Он нужен мне: боюсь, что грядет буря.

– Это решение кажется мне очень мудрым, государь. Парменион выше всего ценит преданность.

– Какие новости с севера?