Голова идёт кругом. Жизнь приобретает очень насыщенный характер. Вот они уже идут в ресторан. Это их первый, с которого она в дальнейшем начнёт отсчёт, поход в ресторан – не просто «Дача», а Ресторан «Дача». Сегодня они, встретившись на Хитровской площади, уже проходили его, когда возвращались из магазина, где сидела злая армянка, а хитрованка Со каждый день проходила мимо него по Хитровской площади хилой походочкой, мимо людей, говоривших на хинди, или это был суахили?

Ей бы и в голову не пришло пригласить его в этот ресторан – он казался слишком закрытым, слишком серьёзным, слишком самобытным – вход только для взрослых. Одним словом, она стеснялась, считала себя, к глубокому сожалению, не доросшей до него, хотя со стороны восхищалась его основательностью. Её не покидало ощущение, что её разоблачат, как замухрышку, пробравшуюся туда, куда ей не следовало. Но сейчас она была в сопровождении важного человека, и никто не посмеет и слова ей сказать. От этой мысли стало намного легче.

У ресторана даже был сад – фруктовые деревья, жасмин, сирень. Его пределы нельзя было объять сразу одним взглядом, там были ещё дворики, возможно, и огород, и грядки с морковкой, тыквой, клубникой, которые можно увидеть, только пройдя в глубь огороженной территории.

К воротам вела каменная лестница с широкими ступенями, которую венчали фонари на длинных железных столбах, составлявшие единый ансамбль с увитой диким виноградом изгородью и воротами. Буквы над аркой вторили растительному орнаменту и выводили – «Дача». Само здание белого камня стояло на пологом холме и возвышалось над улицей и пешеходами. Одним фасадом оно выходило на улицу Воронцово Поле, другим прилегало к Покровскому бульвару, из-за чего его называли «Дача на Покровке», хотя до Покровки, идущей над бульваром, было ещё далеко.

Если читатель замыслит посетить «Дачу», то, пройдя через главные двери, упрётся в ведущую наверх короткую лестницу, поднимется, повернёт направо и увидит ещё одну лестницу. Поднимется по второй лестнице – здесь вас встретит метрдотель, одетый по моде начала прошлого века. Между гардеробом и уборными ведёт наверх ещё одна узкая лестница, вдоль которой висят афиши вечеров Александра Вертинского в баре «Бродячая собака», и, только поднявшись по ней, вы окажетесь на этаже, где обедают гости – всего три больших зала.

Главный зал не просто большой – огромный. Сводчатые потолки, стены с отделкой из грубого красного кирпича – рыцарское, средневековое убранство, светильники-факелы на стенах. В два ряда стоят длинные узкие столы с высокими и на вид жёсткими стульями. Акустика зала заставит вас понизить голос, иначе сказанное чуть громче шёпота грозит разнестись по всему помещению и рухнуть на вас с потолка. Из аскетичного антуража выделяется чёрная гладь плазменных панелей и бутафорские металлические доспехи.

Зелёный зал, несмотря на название, обит тяжёлой сосновой панелью, там же декоратор соорудил специальный, также из сосновой доски, бар в форме подковы. В центре стоит огромный зелёного сукна биллиардный стол. До революции этот зал, возможно, служил нуждам таинственной курительной комнаты, куда удалялись мужчины выкурить сигару после ужина и побеседовать без дам, а меня, маленькую девочку, туда и подавно бы не пустили.

В третий – красный – зал можно попасть, пройдя через главный, из-за чего он казался самым обособленным – его и выбрал Профессор, а я покорно шла следом. В случае красного зала – он полностью оправдал своё название – стены покрашены насыщенно-красным, казавшимся розоватым в послеполуденном освещении.

Там был вырезанный из камня камин, массивные радиоаппараты, старые патефоны. Под потолком парили, подвешенные на тонких верёвочках, голубые и красные бумажные кораблики – хотелось сорвать их и надеть на голову на манер детской матросской шапочки. Пахло влажным звериным мехом и отчего-то – кровью. Со стен смотрели головы мёртвых животных. Мы были единственными зачарованными охотниками, если не считать пожилую пару за столиком у окна.

Мы прошли к большому столу, покрытому золотой парчовой скатертью с цветочным узором. На скатерти – четыре большие плоские тарелки со сложенными салфетками из такой же парчи, что и скатерть, оснащённые приборами. В центре стола – высокая, сужающаяся в пику розовая свеча. Прислонённая к стене и отбрасывающая на неё длинную тень, стояла лампа в красном, с бахромой по краю, абажуре. Не успела я сесть, как на полусогнутых ногах к нам подскочил, словно испуганный олень, официант и звонко шлёпнул на стол меню. На часах было 16:59, что в сумме давало мой возраст. Секунду назад всё казалось таким нормальным, и вдруг что-то в воздухе неуловимо переменилось.

– Что будет моя инженю? – спросил Мастер.

Я сложила руки на коленях и заговорила:

– S’il vous plaît moi ces…^[6]

бриллиантовые серьги, кораллы

крабы, кальмары – и карпы

каберне, кальвадос – кекс

кофе, какао, кумыс – квас

кадриль, кармен – карамель

коломбина, Руссо и Пруст

кокосовый хруст

китовый ус

канделябры, кристаллы

на десерт круассаны, кремы

кринолины королевы, коктейли

канарейки и свиристели.

Я выдохнула, стараясь не издать при этом ни звука.

– В каком бульварном листке ты это вычитала? – спросил Профессор со смехом.

Я невинно потупила взгляд в тарелку.

– Я сама сочинила, только что.

– Да неужели? – он хмыкнул.

Он взял меню в тяжёлой кожаной папке. Я сделала то же самое. Ассортимент блюд напечатан трогательным куртуазным шрифтом, что вился по периметру афиш, написанных рукой Альфонса Мухи. Этот же шрифт я видела в отлитых на чугунных воротах буквах, складывающихся в название ресторана.

– Так, посмотрим, что у них есть? – довольно бурчал себе под нос Мастер.

– Ой, так много всего!

– В хорошее место я тебя привёл?

– Разумеется. Я и не сомневалась.

– Ты голодная?

– Я всегда голодная!

– Ну, тогда выбирай.

Это правда. Я была страшно голодной, но есть было невозможно, когда в животе порхают бабочки. В тот день я, как всегда на завтрак, съела один творожок, выпила кофе, потом ещё один творожок и ещё кофе, потом творожки закончились, и я только смотрела, как он с аппетитом ел мороженое и с жадностью пил сладкую водичку. Я сделала в уме пометку впредь иметь в морозилке запас пломбира на случай неожиданного вторжения прекрасного в мой замкнутый мирок.

– Выбрала?

Он дал мне время выбрать, а я потратила его, неотрывно любуясь им, запоминая его мельчайшие черты.

– А вы что будете?

– Я – советский человек, Соня, буду салат «Столичный», котлеты по-киевски и, пожалуй, салат тёплый с языком.

– Два салата? – удивлённо спросила я.

– Да, вообще-то я голодный. Ты же меня не накормила!

Вот чёрт, чёрт, я знала, что нужно было настоять – накормить его дома. У меня были заготовлены бутерброды с красной рыбой, но он, сославшись на жару, отказался.

– Ну, а тебе что?

Я нашла в меню самое лёгкое, что, на мой взгляд, будет безопаснее всего для бабочек.

– Салат с морепродуктами «Норвежский», – говорю я, захлопывая меню.

– И всё, что ли? А десерт?

– Божечки, у них и десерты есть!

– А ты как думала!

– Может, попозже.

– Ну смотри, не стесняйся, я угощаю.

– Благодарю, Профессор.

– Фу, не называй меня так!

– Почему? Вы же Профессор, – спрашиваю я с удивлением.

– Чувствую себя слишком старым.

– Тогда я буду называть вас Мастером.

Официант подходит принять заказ. Мастер берёт на себя инициативу.

– …а девушке салат этот…

– Норвежский, – подсказываю я.

– Норвежский.

– Что-нибудь ещё? – официант расплывается в любезной улыбке.

– Всё, – говорю я.

– А напитки?

– Пиво. «Жигулёвское» светлое, – отвечает Профессор.

– «Жигулёвского» нет.

– А какое есть?

– «Живое» попробуйте.

– Живое пить как-то страшно, – шутит он.

Официант не находится с ответом, а я заливаюсь смехом.

– Ну давайте ваше «Живое». А тебе, может, вина к рыбе?

– Можно, – отвечаю, заглядывая ему в глаза.

– Девушке бокал белого вина. Или бутылку?

– Бокала хватит, – говорю я.

– Шардоне, совиньон блан? – спрашивает официант, и оба смотрят на меня.

– Совиньон? – отвечаю неуверенно. Я ещё не знала, можно ли мне пить при Профессоре, но он ведь сам предложил.

– Совиньон, – кивает Профессор.

– Совиньон, – повторяет официант, – можно забрать меню?

– Одно оставьте, – Профессор закрывает свою папку и откладывает.

Когда официант отходит от стола, Профессор достаёт телефон и кому-то звонит.

«Здравствуй, дорогой!

Как у тебя дела?

Да, давно не звонил…

А я тут недалеко от Кривоколенного.

Нет, на Воронцовом Поле в ресторане.

Да, с девушкой.

Нет, со студенткой».

Я заливаюсь краской. Это он что, про меня?

«Свободен сегодня?

Отлично, я зайду попозже».

В смущении я не знаю, чем себя занять, чтобы не подслушивать. Достать телефон, про существование которого я и забыла, кажется невежливым. Я озираюсь по сторонам, рассматривая интерьер зала. Обращаю внимание на заполненный книгами старинный шкаф позади Профессора, где было полное собрание сочинений Толстого, Достоевского и целых три полки занимали бордовые тома Ленина. На другой полке стояли виниловые пластинки в потёртых обложках, коллекция керамических слоников, расставленных полукругом от маленьких по краям к большому по центру. Подперев один из массивных томов, сидел, обхватив колено руками, конечно, не кто иной, как Максим Горький. Радуюсь находке, улыбаюсь.

– Что улыбаешься? – он отрывается от телефона.

– Увидела Максима Горького.

– М-м-м-м…

Видимо, Горький не интересует его так, как меня – он даже не оглянулся проследить за моим взглядом. Снова погружается в телефон ещё минут на десять. Я продолжаю считать слоников, картины, столы, свечи на столах, салфетки, перечисляю про себя все оттенки красного в этом зале.

– Что они так долго? – замечает он, убирая телефон в карман. – Умираю от голода! – поворачивается на стуле, высматривая официанта. Развернувшись обратно, смотрит на меня так, будто забыл о моём присутствии и только сейчас заметил, что я сижу здесь и смотрю на него.

– Ну что, Соня, рассказывай.

– Что рассказывать?

– Что-нибудь интересное.

– Даже не знаю, что вам будет интересно…

– У тебя парень есть?

Я вспыхиваю, будто спичка, и высматриваю официанта, молясь, чтобы он принёс еду поскорее.

– Нет, нету.

– Нет? – спрашивает, вскинув брови, с нарочито преувеличенным, как мне кажется, удивлением. – Почему?

– Не знаю. Так получилось, – я вижу, что этот ответ его не устраивает, и добавляю: – Мне никто не нравится, – это была почти правда.

– А как же секс?

– Ну… я справляюсь.

– Как справляешься?

В ответ я закрываю лицо руками и качаю головой.

– Ничего не слышу! – жалобно доносится из-под ладоней.

Он хмыкает, но продолжает:

– Не бывает так, чтобы никто не нравился.

Я слышу, как у меня в голове крутятся шестёренки, судорожно соображаю, что ответить. Как перевести тему? Нет, я не хочу менять тему. Бабочки в животе трепещут и взлетают к самому горлу.

– Есть один человек, но я ему не нравлюсь.

– Кто же он? Я его знаю?

На этом, ввергающем в отчаяние вопросе, приходит моё спасение в лице официанта, ставит перед нами тарелки с салатами. Его – подан цельной массой, будто слепленной из детской формочки, с веточкой петрушки сверху. Содержимое моего «Норвежского» художественно разложено по тарелке – на листьях салата покоятся мидии в чёрных раковинах. Профессор отвлекается на еду и, кажется, забывает про свой вопрос. Он задумчиво разворачивает большую парчовую салфетку, проворно берёт приборы и принимается за салат – масса мягко поддаётся вилке.

– Вкусно? – спрашиваю я.

– Обычный оливье, но ничего, вкусно.