Аня тяжело упала на стул за коунтер и включила компьютер. Техника был почти одного возраста с бабой Любой, впрочем, так же как и программы, поэтому все загружалось долго и нудно. Она смотрела в темный экран, с трудом восстанавливая события утра. Четко помнилось: когда она открыла глаза и увидела, который час, у нее промелькнула мысль, что ей уже нужно быть на автобусной остановке. Одевшись и умывшись одновременно, Аня прибежала туда через пятнадцать минут, и подошедшая маршрутка определила не только ее приезд на работу почти на час раньше времени, но и потерю пятидесяти рублей. Если так «кутить» и дальше, от наследства уже к весне ничего не останется, да и с Дусей неловко получилось. Кошка осталась необласканной, ненакормленной и в глубокой депрессии. Теперь Аня знала, чем будет заниматься вечером. Ей предстояли долгие объяснения с Дульсинеей, и, возможно, к полуночи наступит примирение. Посетившая мысль, что разговоры по душам с кошкой в итоге ни к чему хорошему не приводят и похожи на поведение типичной старой девы, не прибавила ей оптимизма.

Компьютер все еще не отзывался. Она на всякий случай поелозила «мышкой», получив, как и ожидалось нулевой результат. До начала рабочего дня было еще много времени, и сегодня, как в общем и в другие дни, наплыва читателей не предполагалось, поэтому можно было отправиться в «зону отдыха», которую незатейливо называли просто «зоной». Это была небольшая проходная комнатушка без окон, одна дверь из нее вела в основной зал библиотеки, а вторая – в подвал и круговой коридор со множеством ответвлений и подсобных помещений. В «зоне» был небольшой стол, накрытый потрескавшейся на углах, в выцветших от времени утятах клеенкой. Там стояли электрический чайник и сахарница, а вокруг стола теснились четыре стула (больше не помещалось). Узкий двустворчатый шкафчик, кое-как втиснувшийся в небольшую нишу, служил для хранения сумок, пакетов и других личных вещей, а на его верхних полках громоздилась разнообразная посуда: от миниатюрной кофейной чашечки, принадлежащей измученной гипертонией Эльвире Петровне, до огромной, литровой кружки бабы Любы – для нее чаепитие было священным ритуалом. Кроме чашек там теснились разномастные фужеры и бокалы (в основном без пары), отдельной стопкой высились тарелки: от блюдец до большого, со сколом по краю, керамического блюда. Над всем этим разнообразием фарфора, фаянса, стекла и керамики неуклюже громоздилась единственная кем-то забытая или оставленная за ненужностью, тяжелая, сделанная из прессованного зеленого стекла салатница.

Заварив кофе, Анна с подозрением дотронулась до гранитной плотности пряника, с незапамятных времен валяющегося в дальнем углу посудной полки, и решила, что она еще не настолько голодна, чтобы ломать зубы об эту окаменелость, но, если «муки голода станут невыносимыми», его можно будет попробовать размочить в кипятке. Хотя, вспомнив результат вчерашнего взвешивания, она решила, что хорошо бы устроить себе разгрузочный день, а лучше неделю, и тут же, прибывая в задумчивости, незаметно для себя положила в чашку пару ложек сахара.

Периодически их женский коллектив начинал бороться за здоровый образ жизни. Все дружно отказывались от сахара, соли и всяких там вредных вкусностей. Потом незаметно подкрадывался какой-нибудь праздник или день рождения, и потихоньку все возвращались к пирожкам и бутербродам. Поэтому сахар у них не переводился. Мозг должен работать, а без глюкозы ему никак…

У коунтера, навалившись на стойку огромной грудью, стояла самая постоянная из их читательниц – Скарлетт Альбертовна Неведомая. Вообще-то она была Светланой Альбертовной, но в начале девяностых, «свихнувшись окончательно», поменяла имя. Об этом рассказала баба Люба, когда Аня в первый свой рабочий день столкнулась с Неведомой.

Баба Люба была нескончаемым кладезем знаний не только обо всех сотрудниках, но и практически обо всех читателях, кто появлялся в ее поле зрения более двух раз. Компенсируя дефицит общения дома, она полностью отыгрывалась на работе, иногда доводя сотрудников библиотеки до головной боли. Ей прощали эту словоохотливость и жалели. В молодости, когда ее муж таинственным образом исчез, она осталась одна с маленьким сыном на руках. Забросив помыслы о высшем образовании и личной жизни, она, вкалывая на три ставки, полностью посвятила себя ребенку. Тот вырос отменным оболтусом с весьма хлипким телосложением и таким же здоровьем. Кое-как закончив школу, он стал потихоньку спиваться, иногда находил работу, но долго нигде не задерживался, уходя в очередной длительный запой. Сейчас ее сыну было чуть за сорок, он страдал циррозом печени, и по прогнозам врачей жить ему оставалось совсем немного. Любовь Николаевна никогда о нем не рассказывала, так же как и о себе, но все знали о ее трагической судьбе. Женский коллектив – здесь ничего не утаишь.

– Душечка, Анечка, – тяжелым грудным голосом произнесла Скарлетт, – вы не в курсе, Светлана Владимировна сегодня будет?

– Не будет, – пророкотала откуда-то из глубины зала баба Люба, – на совещании она сегодня. До вечера ее не будет. А потом у нее встреча с каким-то новомодным писателем. Так что вы завтра приходите.

– Вот же препротивная бабка, – доверительным прошептала Скарлетт и, набрав побольше воздуха в грудь, рявкнула со всей мощи своих легких.

– Спасибо, Любовь Николаевна.

Звуковой волной Анну едва не смело со стула. Ей показалось, а может, это было и взаправду, что качнулись ближайшие стеллажи, а в окнах зазвенели стекла. Компьютер, внезапно выйдя из глубокой комы, мигнул и выплюнул на экран заставку с залитым солнцем пляжем на берегу океана и поэтапно выложил рабочие папки.

Любовь Николаевна была на два года моложе Неведомой, и кто из них «бабка», еще надо было посмотреть, но Аня благоразумно решила промолчать. Скарлетт Альбертовна тяжело вздохнула, и конторка, на которой покоилась ее фундаментальная грудь, угрожающе зашаталась, а комп, странно подмигнув, тут же в очередной раз впал в задумчивость, по-видимому, решая непосильную для себя задачу – грузиться дальше или все-таки отключиться.

– Может, я могу вам чем-нибудь помочь? – с трудом отрывая взгляд от мигающего экрана, осторожно поинтересовалась Анна.

Черная фетровая шляпа с огромными полями и пущенной по ее краю опушкой из какого-то то ли зверя, то ли птицы почти полностью скрывала лицо Скарлетт. Исключением был дряблый подбородок, покрытый редкими седыми волосками, особенно хорошо заметный, когда она пыталась «гордо вскинуть голову». В остальное время складывалось стойкое впечатление, что ее грудь растет прямо из-под шляпы.

– Ну н-н-н-н-е-зн-а-аю, – манерно протянула она и постаралась перегнуться через

конторку, при этом ее шляпа плотно легла на грудь, а меховая опушка едва не скользнула по лицу Ани, обдав тошнотворной сладостью терпких духов.

Компьютер не выдержал перегруза и отключился.

– У меня есть тайна, – Неведомая откинулась назад, чтобы посмотреть на произведенное впечатление, и, по-видимому, удовлетворившись гаммой эмоций на лице «полусонной библиотекарши», продолжила почти интимным тоном:

– Я, милочка живу одна… Н-н-но у меня есть племянница… О, вы даже не представляете…

И здесь Аня отключилась (в переносном смысле), задумавшись о том, что еще пара натисков со стороны Неведомой – и тогда она умрет или от атаки удушливого парфюма, или коунтер «падет», и тогда ее ждет смерть под его обломками. Но еще важнее было: что с компьютером? Дальше заставки дело не пошло, и это наводило на грустные размышления.

…. – Нет, Анна Ильинична, вы можете себе представить?! – повысив голос, Неведомая вернула ее к действительности.

– У меня просто нет слов, – Аня тут же включилась и изобразила умеренное возмущение, стараясь не переборщить с эмоциями. Ответ был нейтральным, так как она абсолютно не представляла, о чем идет речь.

– Спасибо за понимание, – «шляпа с грудью» в очередной раз волнительно колыхнулась. – С вами, Анна Ильинична, так приятно общаться. Это такое редкое явление в наше время…

– Вы очень тонкая натура, – в ответ бухнула Анна тяжеловесным комплементом и, решив, что не будет лишним, сочувственно добавила: – Вам надо беречь себя.

– Ах, как вы правы, как правы…

Еще немного, и, казалось, Неведомая заплачет от умиления. Анна сразу оценила степень новой опасности. Габаритная дама весом почти в центнер одной слезой не обойдется, а так как Анна не испытывала желание утонуть в их потоке, то решила сменить тему, предложив ей свой остывший кофе. Скарлетт жадно цапнула чашку, и та мгновенно исчезла в ее руке. Массивные серебряные перстни на сжатых пальцах, сливаясь в единое целое, создавали впечатление тяжелого кистеня, украшенного полудрагоценными камнями, что придавало кулаку угрожающий вид.

– Мне нужен Гоголь, «Мертвые души». – В возникшую паузу вклинился подошедший к стойке прыщавый подросток с выстриженными висками и куцым хвостиком на затылке. Он протянул пластиковую читательскую карточку и, забыв закрыть рот, с бесцеремонностью, свойственной подросткам, уставился на Неведомую. Анна в сердцах пнула коунтер, и комп, вздрогнув, проснулся, заурчал процессором и без надрыва открыл нужную программу. Файл юноши сообщал о том, что молодой человек давно числился в должниках.

– Александр Юрьевич, вы держите «Преступление и наказание» уже больше полу

года.

– Какое преступление? – растерялся юнец и, с видимым трудом оторвав взгляд от Скарлетт, отчаянно краснея, заморгал воспаленными веками.

– Достоевского Федора Михайловича.

– А, Достоевский, так я его еще не дочитал, а Гоголь мне нужен для изложения. Оно у нас завтра.

– Хорошо, – тут же согласилась Анна. – Если у вас завтра изложение, это совершенно меняет дело. Сейчас я вам принесу. Подождите, пожалуйста, пару минут.

Примчавшаяся на подмогу вечно опаздывающая Зиночка сияла, как умытое росой майское утро. Радостно со всеми поздоровавшись, она встала за конторку, демонстрируя полную готовность к любым испытаниям, в том числе и к работе. Аня, ответила вежливой улыбкой голодного крокодила и, предупредив, что ей нужно в запасник, вышла из зала.

Запасник находился в подвале и представлял собой достаточно большое помещение казематного типа, то есть с одним полуслепым окошком под низким потолком и весьма скудным освещением. Здесь поддерживался (во всяком случае, так считалось) постоянный режим температуры и влажности, но это были еще не все плоды цивилизации. Особую гордость вызывали металлические мобильные стеллажи – подарок какого-то спонсора и предмет слепого обожания заведующей. Полки и ящики стеллажей пустовали, но их наличие придавало особый смысл существованию библиотеки – это была ее гордость, соизмеримая с национальным достоянием. Особняком стояли несколько обветшавших, готовых в любой момент рассыпаться деревянных стеллажей – здесь лежали поступившие и еще не разобранные книжные новинки. Отдельно у самой стены высился старый, с отломанными дверцами книжный шкаф – там складывали книги и журналы, предназначенные для утилизации. Потрепанный темно-зеленый томик Гоголя с наполовину оторванным корешком стоял в глубине второй полки. Пролистав книгу и убедившись, что там не хватает большого количества страниц и списание оправдано, Аня утвердилась в правильности своего выбора.

Александр Юрьевич времени понапрасну не терял: он занимался маникюром – обкусывал ногти. Похоже, что сам процесс и получаемый результат вызывали у него чувство истинного удовлетворения.

Едва сдерживая накативший приступ брезгливости, Анна протянула ему книгу, на что «грызун», невнятно пробормотав то ли спасибо, то ли до свидания, а, возможно, то и

другое, сунул томик в рюкзак и отправился познавать высокое.

– Зачем? Зачем вы дали ему Гоголя?! – возмущено заволновалась Неведомая. – Он же никогда не будет его читать. У него интеллект древесной улитки!