Первое, что бросилось ей в глаза, – ярко светящийся значок бензоколонки и стрелка, нервно дрожащая рядом с красной чертой: бензин был почти на нуле. Вчера, возвращаясь из Репино, они так спешили, что она не обратила на это внимания, и теперь машина могла заглохнуть еще на пути в садик. Выхватив Оленьку из креслица, Люся вприпрыжку помчалась на автобусную остановку. Увидев, что из-за угла вынырнул автобус, она прибавила скорость, когда же он притормозил на светофор, где загорелся красный свет, Людмила сделала невозможное – последний рывок, достигнув остановки одновременно с автобусом.

– Еще немного, и вы бы его обогнали, – произнес кто-то из пассажиров.

В ответ Люся смогла только мотнуть головой. Если бы она сейчас открыла рот, сердце, бьющееся в горле с частотой двести ударов в минуту, выскочило бы и поскакало по салону, убегая от своей безумной хозяйки. Отдышавшись к следующей остановке и неоднократно переходя от состояния полного отчаяния до неудержимой злости на собственную безалаберность и безответственность, она вновь возвращалась к отчаянью, это длилось пока не нашелся мобильный, причем в самом неожиданном месте – в рюкзачке у Оленьки. Люся даже не стала ломать голову, пытаясь придумать хотя бы одну достойную причину того, как он туда попал, и набрала номер Софии Тимофеевны. Та приходила на работу раньше всех и уходила позже всех, будучи в том возрасте, когда все вокруг признают опыт, знания и мастерство, но некоторые уже позволяют себе двусмысленные ухмылки за спиной и потихоньку готовят почву для торжественных проводов на заслуженный отдых.

– Софья Тимофеевна! – едва ей ответили, быстро заговорила Люся, активно пробираясь к выходу, тараня попадающиеся впереди спины и ощущая, как сумка (позиционируемая как дамская) и Оленька своей тяжестью вот-вот оторвут ей руку. – Я опаздываю. Поля заболела, Олю везу в сад, а в машине бензин закончился…

– А в остальном, прекрасная маркиза, надеюсь, все хорошо?

– Все ол райт, Христофор Бонифатьевич.

– Тогда мы тебя ждем, – мобильный хохотнул сипловатым голосом и отключился.

В этот момент Люся, протиснувшись в открывшуюся дверь, выскочила из душного автобуса и со скоростью, которой бы позавидовал преследующий добычу голодный гепард, помчалась в сторону детсада.

Сдав дочку воспитательнице и выскочив на улицу, она поклялась себе, что на следующий год постарается найти что-нибудь поближе – заранее зная, что ничего такого делать не будет. И не будет по двум причинам. Первая – это то, что в саду, который расположен в их дворе, очередь расписана до начала следующего века, а вторая – Поленьке на следующий год в школу, а там рядом как раз очень приличная гимназия и предпочтение отдают тем детишкам, кто посещал именно тот садик. Надо просто вовремя заправлять машину и тогда не придется скакать раненым в пятую точку сайгаком из одного автобуса в другой. Хотя… Сайгак? И в автобусе? Так, не до пустяков – впереди ждали автобусы и пересадки, и именно сегодня неожиданно пришли первые заморозки, а одета она была легко – для машины. На финише ее состояние соответствовало начальной стадии обледенения, но первые минуты общения с коллегами помогли ей не только согреться – ее бросило в жар.

В ординаторской вместо традиционного «доброго утра» на Люду обрушилась новость, что ее вычеркнули из «премиального списка» за летний квартал. Именно сейчас, когда они все пахали до кровавого пота, а она, как мать двоих маленьких детей, имея полное право на отпуск в летнее время, внемля мольбам руководства, что без нее никак, и их обещанием молочных рек с кисельными берегами – в материальном эквиваленте, согласилась остаться да еще взяла на дополнительные полставки кучу ночных дежурств. Бурлаки на Волге по сравнению с ней выглядели отдыхающими в Египте. В итоге дети провели лето в Репино с мамой, а она даже на выходные не могла к ним съездить, потому что у нее просто их не было: то дежурила, то валилась с ног после дежурства. Результат – большое человеческое спасибо. А ей нужны были деньги… Мать принимала дорогущие сердечные препараты, девчонки росли – и если Оленька за Поленькой кое-какие платья еще могла донашивать, то обувь…. А машина?! Купленная буквально за копейки, она оказалась непомерно дорогой в содержании… А бензин?! Конечно, можно попробовать продать. Но без нее никак… Да и кто ее возьмет? Кому нужен такой утиль?..

Заведующий отделением Илларион Илларионович (в кулуарах сокращенный до Илария), безобидный в своей серости и никчемности, неизвестно каким образом попавший в это кресло и неизвестно каким образом державшийся в нем в течение двух десятков лет, опустив глаза в пол, бормотал что-то невнятное о «неприятном инциденте», произошедшим в конце августа и повлекшим жалобу на двух листах. На беду клиники, «пострадавший» оказался влиятельной шишкой и теперь требовал расследования случая «вопиющего хамства» со стороны дежурного доктора, а именно ее «крови» и в большом количестве. Учитывая наличие двух малолетних детей, конечно же, уволить ее не имели права, но намекнули, что будет лучше, если она уйдет сама, а руководство поможет с трудоустройством. С ее квалификацией – это будет нетрудно.

Люся молчала, а Илларион Илларионович все говорил, говорил и говорил. И опять звучали обещания молочных рек и кисельных берегов, и так далее, и так далее, и тому подобное.

– Плавали – знаем, – прервала она его на полуслове.

– В смысле «плавали – знаем»? – растерялся Иларий. – Вы это о чем?

– О своем, о девичьем. Где я могу ознакомиться с жалобой?

– На пятом этаже. У секретаря. Там ксерокопия – можете взять себе…

– Душевно благодарю…

Иларий еще немного помялся: то ли хотел что-то добавить, то ли спросить, а может, еще что, но ей было неинтересно – она разговор закончила.

На административный этаж она поднималась по лестнице – медленно. Здесь можно было не спешить. Куча бесперебойно работающих лифтов позволяли без длительного ожидания попасть на нужный этаж, и практически весь персонал клиники, пациенты, посетители, даже если по лестнице было быстрее и удобнее, предпочитали пользоваться изобретением Отиса. Ей спешить не хотелось, тем более туда и по такому поводу.

– Людмила Викторовна, – это вам, – секретарь протянула ей файлик с жалобой.

«Краткость сестра таланта». Жалоба занимала одну страницу и была изложена четко, грамотно, без лишних лирических отступлений. Пробежав ее глазами, Люся почувствовала себя настоящим монстром. Вторая страница содержала требования к клинике разобраться и принять меры к тому (то есть ней), кто позорит высокое звание врача и честь белого халата.

– Главный врач ждет от вас объяснительную к двенадцати, – секретарь говорила равнодушно, ни разу не оторвав взгляда от экрана компьютера. Жалобы, объяснительные, приказы – ежедневная рутина.

Остановившись на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами,

Люся прочла, а затем перечитала все еще раз. Память без усилий восстановила тот день, а скорее ночь, инцидента. Первое, что вспомнилось, – это удушливая жара. Все предвещало грозу, и вроде откуда-то издалека доносились раскаты грома, но этим все и ограничилось. Гроза прошла мимо, оставив вместо освежающей прохлады липкую духоту. Ночью возили немного. К утру и вовсе наступила передышка, и именно в это время все и произошло. Вначале привезли сбитого велосипедиста – черепно-мозговая травма, открытый со смещением перелом бедренной кости и какая-то запредельно большая кровопотеря – травматологи и нейрохирурги мчались в операционную впереди планеты всей. Почти сразу скорая привезла впоследствии ставшую притчей во языцах Шорину. Жалобы на «кинжальную боль» в области желудка и клиника «острого живота», диагноз – прободная язва желудка с симптомами внутреннего кровотечения, единственный метод лечения – хирургический. И все бы ничего, но женщина, несмотря на сильнейшие боли, сразу предупредила, что она адепт свидетелей Иеговы, следовательно, никакого переливания крови – даже по жизненным показаниям. И вообще, ей давно ставили язву, и на саму операцию она согласна, а там «на все воля божья». От нахлынувших воспоминаний Люда поежилась.

После этого случая ее часто посещали мысли о людях, которые, узнав о серьезном заболевании, отказываются от помощи врачей, кидаясь на поиски альтернативы, гарантирующей им спасение: травок-муравок, нафталиновых отваров и керосиновых настоек на патефонных иглах, заговоров и наговоров, молитв, которые надо читать по триста тридцать три раза в день три года подряд – при условии, если проживешь, ведьм, колдунов, шаманов, ведущих свою родословную от сотворения мира, экстрасенсов, магов, бабушек и дедушек, которые, щелкнув пальцами, обещают исцеление, абсолютное здоровье и вечную жизнь – при этом не уточняя где. Никто не думает, что уходит драгоценное время, и то, что еще могло спасти жизнь полгода или час назад, сегодня, сейчас уже не в силах помочь.

Но врач – он должен, он обязан исцелять, несмотря на подписанные пациентом отказы и предупреждения о возможных осложнениях, а их, в свою очередь, тоже ни в коем случае нельзя игнорировать, иначе доктору сначала руководство, а потом прокуратура со всеми своими органами сделают такие «ата-ташки», что мало не покажется.

Шорина была именно таким случаем. Люся хорошо помнила возникшее в тот момент желание удавить «свидетельницу» своими руками прямо там, в приемном отделении. Ее, как лечащего врача, при любом раскладе ждал один исход – прокуратура, суд и… «по тундре, по железной дороге…»

«Свидетельницу», подписавшую все возможные и невозможные отказы и

согласия, поднимали в стремительно разворачивающуюся операционную, а Люда на полминуты задержалась в приемнике: ей не хватило места в большом лифте, куда вкатили каталку с иеговисткой. Анестезиологи, войдя в вены на обеих руках, уже начали инфузионную терапию. Людмила бросилась к пассажирскому лифту, но здесь ее перехватил терапевт.

Сергей Парамонович – маленький, лысенький, щекастенький «колобок» предпенсионного возраста, боящийся всего, даже собственной тени, молитвенно сложив на груди пухлые ладошки, жалостливо причитал:

– Миленькая, родненькая, Людочка Викторовна, спасите! Ваша сектантка все равно обречена, две минуты ее уже не спасут. Там одна поступила… Ты только одним глазком глянь, вам больше и не понадобится, а я все запишу! Я отработаю! Помогите!!!

И она как последняя дура пошла, то есть побежала, на помощь.

В смотровой на кушетке лежало диво дивное, чудо чудное, красота необыкновенная – златокудрая девица. Ее ярко-синие глаза были расширены от испуга, а пухлые, четко очерченные губы капризно искривлены в показном страдании. Черная, в «облипку» майка, оказавшаяся впоследствии «маленьким черным платьем для коктейлей», подчеркивала такие формы, которые природа самостоятельно создать не смогла бы – фантазии не хватило. На бесконечно длинных ногах красовались черные в стразах лабутены с неимоверно высокими каблуками, при одном воспоминании о которых начинала кружиться голова.

Из краткой предыстории, изложенной явно повеселевшим «колобком», она поняла, что в ночном ресторане, уютно расположившемся напротив больницы и не оставляющем без работы их травматологов и нейрохирургов, какая-то девица навернулась на лестнице, и ее на руках принес «ейный» бойфренд, который теперь бьется в истерике, требуя вызвать всех, включая главного врача и министра здравоохранения.

Представив Люсю ведущим хирургом клиники, терапевт попытался тихонечко ретироваться, но она успела поймать его за хлястик халата и заставила присутствовать во время осмотра чуть припухшей лодыжки. Несмотря на надрывные стоны красавицы, никаких симптомов, угрожающих ее жизни, не было. Дав рекомендации сделать рентген голеностопа и ограничить лечение тугой повязкой и местно – холодом, она со всех ног бросилась к выходу из смотровой. И тут на ее пути, исключая любую возможность покинуть кабинет, вырос огромный, как по Задорнову, «шкаф с антресолями вместо головы».

– И это все?!

– Да, все. Остальное после дообследования.

И понеслось. Особенно жару добавило то, что Люся, пытаясь пробиться к выходу,