Я сел на теплые деревянные брусья лавки. Он был одет в простые серые брюки и белую рубашку навыпуск с короткими рукавами. На вид лет пятидесяти. Волосы седые, чуть вьющиеся, в беспорядке. Руки, помнящие физический труд, на удивление чистые.

От него пахло ландышем.

– Хорошо, правда? – сказал он.

– Что, что? – раздраженно переспросил я.

– Лето, прохлада, воздух. Здесь белка живет, но сейчас она спит.

– Вы сейчас не улыбались?

– Нет. Это вам кажется.

– Почему мне это все время кажется? – глупее этого вопроса я ничего не мог придумать.

– Потому что я знаю один секрет, – сказал он просто, – хотите, я вам его скажу?

– Хочу.

– Люди хотят справедливости. Они хотят того, что не существует. Иногда они добиваются исполнения своих желаний. И тогда появляются другие, для которых существует уже другой уровень справедливости. Если хотите, меньший, чем был до этого. И это ничего не меняет. Это как зеркальная поверхность – под микроскопом она шероховатая. Шероховатости образуют правильные формы, или сообщества.

Несправедливость течет, изменяется. Она есть движущая сила жизни. А справедливость – химера.

– Вы уверены?

– Почти уверен. Хотите сухарик? Я сам их делаю из черного хлеба. Посыпаю приправами, солью, получаются как настоящие кириешки.

Он протянул мне горсть черных кубиков.

– Спасибо.

Я разгрыз один – действительно вкусно.

– Есть еще один секрет. Рассказать?

– Да.

– Счастья тоже нет. Представьте на секунду, что вы счастливы. И вы решили помыть руки, и тут раз – воды нет. Счастье лопнуло, как мыльный пузырь, растворилось. Счастье – всего лишь ощущение, мимолетное и недолговечное чувство. Оно зависит от внешних обстоятельств. И существует лишь при условии сравнения его с несчастьем. Как белое есть потому что есть черное. Устрани это противоречие, и человек не будет терзаться ожиданием того, что не существует.

Теперь он улыбался. Действительно улыбался.

– Хотите третий секрет?

– Хочу.

…Я поднялся с лавочки – оказалось, мы просидели два часа. Я медленно двинулся по вымощенной плиткой тропинке, и странное чувство овладело мной. Словно мне злой хирург удалил некий орган, отвечающий за некие скверные ощущения: утреннюю депрессию, вечерний упадок сил,  дневное раздражение. За что-то еще, что я пока не совсем понял. У меня был этот орган, но теперь его не было.

Я оглянулся.

Василий сидел, как прежде, на той скамейке. Зрение снова ухудшилось, и он уже выглядел как большое светлое пятно в тени сквера. Словно кто-то посветил фонариком в темноту.

По дорожке от желтого дома шла полная женщина в светло-зеленом халате поверх платья и в такого же цвета шапочке.

– Васенька, вот ты где. Горазд же ты в окошко лазить, и как ты его только открываешь? Небось, опять у Татьяны Петровны ключ стащил?

Василий закивал головой, как китайский болванчик. Он улыбался.

– Ну пойдём, пойдём таблетки пить. Пойдём, милый.

Она взяла его за руку и повела к корпусу. Василий шёл за ней и приветливо махал ладошкой каштанам.

Каштаны молчали.

Мастер иллюзии

Когда я вошел, шеф стоял под кондиционером.

– Ну и жара. Почему они не ставят вентиляторы в паркинге, не знаешь, Макс?

– Не знаю. Наверное, экономят во время кризиса.

– Садись. Кофе?

С чего это шеф так раздобрился, интересно. Не иначе как собрался засунуть меня в чертову деревенскую дыру, чтобы я написал репортаж о чертовом фермере и о его чертовых коровах.

Автомат забулькал, изрыгнув в чашку сто грамм черной бурды.

Придётся пить.

– Мне позвонил шеф полиции, спросил, не мог ли я послать кого-то для, хмм… В общем,  Макс, я вспомнил, что ты давно не был в хорошем деле.

– Спасибо. Криминал это моё.

– Не совсем. Не любишь кофе?

– Что вы, напротив, – я отхлебнул из чашки.

– А как насчёт цирковых фокусов?

– Ограбили кассу в цирке?

Вместо ответа шеф неопределенно покрутил рукой в воздухе и постучал толстым пальцем по столу, на котором лежала вечерняя газета.

Я взглянул на объявление, жирно обведенное желтым фломастером.

                Мастер иллюзии Пьер Понак.

                Возвращение с того света

                Лазерное шоу

– Проведи что-то вроде журналистского расследования. Поговори с этим фокусником, разнюхай.

– А причём тут полиция?

– Дело тонкое, деликатное. На этого Пьера у них что-то есть. Не хотят пока форсировать события. А ты как обычный зритель, ну и прочее. Кроме того, нам надо поднять рейтинг – много слухов ходит об этом Понаке.

Билет я достал не без труда. Помещение арендовалось на окраине, в старом доме времен войны севера и юга – с вензелями и колоннами.

Зал оказался небольшой, но приспособленный как нельзя лучше. Ряды довольно приличных кресел располагались амфитеатром под большим углом, как в цирке. Сцена шириной полтора десятка метров убрана тяжелыми бордовыми портьерами, по бокам ниспадающими складками.

Зал был почти заполнен.

Я отыскал свое место, оно оказалось в самом центре. Что ж, довольно хороший обзор.

По периметру, под самым потолком, задрапированным чем-то черным, на кронштейнах – приборы, похожие на лазеры. Софиты с дистанционным приводом, динамики и другая театральная техника.

Я достал бинокль и попытался рассмотреть лазеры. Мне показалось, что это вовсе не оптические приборы, а нечто иное. Ребристые коробки с металлическим стержнем.

Интересно…

Свет погас, включилась рампа.

На сцену вышел человек в черном смокинге, лет сорока, слегка вьющиеся черные волосы его были зачесаны назад. Я ожидал яркую харизму, что-то демоническое, но – нет.  Глубоко посаженные глаза, средний лоб, нос чуть великоват, с горбинкой, тонкие губы, безвольный подбородок.

Всё заурядно.

Лишь голос не подкачал – бархатный баритон с четкой фиксацией согласных.

Он поклонился и начал своё представление.

– Вечер добрый, господа.

Каждый из нас совершает ошибки. Незначительные, мелкие, досадные, крупные, непоправимые – разные. Философствуя подчас, мы говорим, что это своеобразная школа жизни. На ошибках учатся – таково их оправдание.

Но не слишком ли дорогой ценой достается учение?

Я всегда искал ответ на вопрос – возможно ли их исправлять. Вероятно что некоторые из них всё же исправимы.

Но некоторые…

Причиной тому тщеславие – таково мое субъективное мнение.  Мой компаньон много лет назад работал над трюком с отсечением руки с помощью гильотины. Лишь одно неосторожное движение погубило его. Он ошибся, истёк кровью до прибытия врача. Теперь его нет в живых.

Мой трюк иной. Он вовсе не опасен, ибо отточен до совершенства. Ваш покорный слуга работал над ним тридцать лет. Возможно, кто-то из вас сочтет это чудом или невероятным достижением техники – но это ни то и ни другое. Это нечто третье.

Это фокус, иллюзия, но…наоборот. Впервые за всю историю я предоставлю вам возможность выступить в моей роли, а себя поставлю на ваше место. Вы будете производителями шоу, я же буду зрителем, разгадывающим секрет фокуса.

Итак, начнем.

***

Полилась музыка.

Мастер сделал пасс руками и подошел к столику с вазой. Он раздумывал секунду или две, затем резко выдернул салфетку из-под вазы.

Ваза покачнулась, упала на пол и разлетелась на куски.

В зале раздался смех.

Но мастер невозмутимо продолжал.

– Как видите, бытие есть предмет хрупкий – как жизнь этой вазы. Достаточно совершить ошибку, и результат не заставит ждать. На этом простом примере вы в этом убедились. Однако перейдём к более сложному трюку.

Понак наклонился над осколками, сделал обеими руками вращательное движение, и ваза собралась в исходное целое состояние.

Раздались аплодисменты, и по рядам прошел ропот.

Музыка  стихла, и на сцену вышла очаровательная девушка, ассистентка. Она толкала перед собой тележку с зеркалом в великолепной золоченой раме. Зеркало было большое, в человеческий рост.

Мастер свернул салфетку треугольником, взмахнул ею, и в его руке оказался револьвер. Он картинно подал его девушке.

– Это Нора, моя подруга. Честь имею представить.

Нора сделала реверанс, и невесомая серебристая туника на ее плечах пришла в движение.

Понак встал между зеркалом и ассистенткой и повернулся лицом к залу.

– Господа, сей же час ваше слово. Под правым подлокотником каждого кресла спрятана волшебная палочка. Возьмите её и укажите ею на меня. Вот так. Теперь, не опуская палочки, задумайте слово «исчезни». Только одно слово, господа. На счёт три. Думайте его.

Раз, два, три!

Нора подняла револьвер и выстрелила. Пуля прошла сквозь тело мастера и попала в центр зеркала – оно со звоном раскололось. Большой кусок его упал на сцену.

Прошло несколько секунд, и мастер вскинул голову.

-У вас превосходно получилось, господа. Браво!

– Она промахнулась, – раздался насмешливый голос из зала.

– Я ожидал вашу реплику. Вы правы, и разрешите пожать вашу руку.

Мастер быстрым шагом поднялся к сказавшему – полному господину в оранжевой рубашке и серой жилетке, сидящему у прохода. Он дружески протянул ему изящную ладонь, и господин пожал её, но… пожал пустой воздух.

Толстяк вздрогнул от неожиданности, но вдруг его осенило.

– Голограмма? Вы – голограмма!

– Совершенно верно.

Зал взорвался аплодисментами. Мастер вернулся на сцену и сдержанно поклонился, принимая заслуженную награду.

Когда все стихло, он подошел к зеркалу.

– Я вижу, господа, вам понравилось. Благодарю. В таком случае продолжим наше шоу.

Понак вставил на место вывалившийся осколок, и он прилип, как намагниченный.

– Теперь, господа, повторим магический пасс волшебными палочками, но в ином качестве. Так же направьте их на меня и задумайте другое слово – «воскресни». Прошу помнить, что от вашего усердия и умственного напряжения зависит успех фокуса.

Итак, раз, два, три!

Весь зал направил палочки на фокусника. Но ничего не произошло. Он по-прежнему стоял у зеркала, и его фигура четко отражалась в нём.

– Браво, господа. Снова успех.

Понак отошел в сторону, но его зеркальное отражение осталось на месте. Мгновение, и оно шагнуло через раму, вобрав в себя все трещины, и на сцене теперь стояли два мастера. Они смотрели друг на друга, как бы изучая. Затем оба фантома двинулись навстречу друг к другу и… слились в одно целое.

Нора сделала комплимент, и зал зааплодировал вновь.

– Теперь ошибка исправлена. Исправлена вами, господа. Но я не понимаю, как это вам удалось. Мы вернулись к началу, ибо где заканчивается омега, там начинается альфа. Я снова обрел физическое тело, и дабы в этом факте убедились все скептики, прошу вас бросить все свои палочки сюда, на сцену.

Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. В зале воздух как будто сгустился, он напоминал кисель. Я сделал несколько глубоких вдохов, тошнота постепенно прошла.

Палочка была твердая, весом грамм пятьдесят, графитового цвета. Я размахнулся и бросил.

Она угодила Понаку в ногу и отскочила. Все палочки градом полетели в него, застучали по деревянному полу, но некоторые попали в цель. Они отскакивали, отлетая, и падали обратно в зал.

У меня не получалось связать это в сколь-нибудь логическое объяснение.

Между тем наступала развязка фокуса.

– Поставим финальную точку, господа. Нора, прошу. Прошу, господа, внимание!

Нора подошла к мастеру, приставила револьвер к его голове, и… выстрелила. Кровь брызнула из выходной раны, и Понак упал замертво.

В зале воцарилась гробовая тишина. Она длилась секунд двадцать. Из динамиков послышалась музыка, поскрипывание, и женский голос с акцентом произнёс:

– Сеанс окончен.

Качество звука было такое, словно кто-то восстановил фонограмму тридцатых годов.

В пугающей тишине зрители вставали и двигались к выходу.