Сказал – а потом склонился ниже и поцеловал. Так, словно хотел все слёзы забрать себе; так, словно сам мучился от жажды, которую ничто не способно было утолить. Губы его были настойчивыми; язык то проникал глубоко, лаская, то дразняще плясал на кромке зубов… Нежные ладони оглаживали спину, шею, затылок; ногти покалывали чувствительную кожу на макушке, почти царапали. От него словно исходил жар, и в этом жаре плавилось то, что мешало Фог дышать и ложилось невыносимым грузом на плечи.

Сидше отстранился лишь тогда, когда слёзы у неё иссякли, а губы онемели от ласк.

– А с тобой такое бывало? – хрипло спросила она, комкая бессильно его хисту на груди.

– Да, – ответил Сидше странным голосом, точно бы виноватым. И снова поцеловал её, в висок, легко-легко. – Вот только что.

…Возвращаться не хотелось, но всё же пришлось. Тот, кого Телор ждал, так и не явился, зато послал весточку, что задерживается; после недолгих обсуждений из Ульменгарма решено было уйти и ждать уже за пределами городских стен. Фог почти не участвовала в разговорах; к ней, впрочем, никто и не лез ни по пути, ни позже, во временном лагере, позволяя сидеть поодаль, привалившись спиной к сундуку, и смотреть, как сгущаются сумерки. Не ощущая вкуса пищи, она поела; затем полезла зачем-то в сундук – и обнаружила, что там всё перевёрнуто вверх дном, а сверху лежит книжица в кожаной обложке, дневники Миштар.

Кто-то достал их – и вписал на последней странице торопливым, неряшливым почерком:

«…а днём позже мы узнаём, что на юге разразилась война – страшная, небывалая. Ночью Миштар уходит – и не возвращается больше никогда. Она, как и многие, многие, остаётся там – под песками, которые теперь расстилаются до горизонта, сколько может охватить взгляд. Я отговариваю Д., но он всё равно спешит туда, пусть уже слишком поздно. Пустыня поглотила всё: и плодородные прежде земли, и государства, что веками стояли там, и их правителей… и тех, кто начинал войну, и тех, кто пришёл остановить.

А сейчас пески пожирают даже крик – и не возвращают в ответ даже эха.

Миштар больше нет».

Когда Фог дочитала, то ощутила странную пустоту – и ещё лёгкость, точно сердце выболело совсем, насквозь, и оставило дыру.

– И что это значит? – прошептала она, закрывая дневник. Теперь он жёг руки – не взаправду, но держать всё равно было невозможно. – Я не понимаю…

Рядом кашлянули.

– Может, не стоит за эхом-то гоняться? – произнёс Сэрим, глядя в сторону и ни к кому вроде бы не обращаясь. Он стоял чуть поодаль, заложив руки за спину, и флейта торчала у него под мышкой, нелепо и смешно, вот только смеяться не хотелось. – Пока не стало слишком поздно.

Фогарта прикрыла глаза, вспоминая дневники. Вот Миштар узнаёт о сбросе; ищет пути вернуть память и чувства, перебирает один способ за другим, пока не устаёт – и не отчаивается; вот начинается война, и Миштар спешит туда, чтобы остановить её…

«Потому что если сделать ничего нельзя, то хочется сделать хоть что-то», – подумала Фог.

А вслух сказала:

– Да. Ещё не слишком поздно.

Закат полыхал, как пожар; в груди было холодно.

Если что-то и болело, то искусанные губы.

Она глубоко вздохнула, собираясь с силами; подумала о делах на юге, ещё не завершённых; о кимортах, проданных в рабство, и о том, что их было, может, гораздо больше; о том, что лорга определённо знает что-то – и ещё что он не простит, не забудет того, что сегодня было сказано и сделано…

– Я почему-то не боюсь, – с лёгким удивлением сказала Фогарта. Поднялась, сунула бесполезную книжицу обратно в сундук, отряхнула хисту. – А ещё… а ещё я, кажется, проголодалась опять.

Сэрим посмотрел на неё долгим взглядом – и просиял.

– Это потому что ты умница, каких поискать, – потрепал он её по голове и, сунув флейту за пояс, торопливо потянул к кострам, откуда слышался смех и веяло запечённым на огне мясом. – Пойдём-ка, поешь нормально, а заодно и познакомишься со всеми… Ух, и дел у нас впереди!

Фог чуть склонила голову, признавая, что он прав.

И впрямь, ничего ещё не кончилось – по счастью.

Всё только начиналось.

2. Союзники и враги

Алаойш Та-ци, Ульменгарм и окрестности

То, что пребывание в Ульменгарме сулит неприятности, Алар понял в первый же день, когда к Тайре подскочил какой-то проходимец и крикнул:

– А продай-ка платок, добрая госпожа! За дюжину… нет, за полторы дюжины медяков!

Проходимец был хорош – кожа как снег, глаза как зимняя ночь; гибкий, но по-мужски статный, с блестящими чёрными волосами, гладкими, как зеркало, и обрезанными на уровне плеч. Улыбался лукаво, двигался легко – как ветер. Разумеется, красотой и улыбками Тайру было не пронять… Однако она и мгновения не колебалась – стянула с плеч расшитый кусок ткани, скомкала и кинула:

– Ну-ка, лови!

А в ответ получила не россыпь медных монеток, а одну серебряную.

– Эй! – крикнула вслед. – А сдача?

– Это за срочность! – махнул рукой проходимец и затесался в толпе у рынка, точно растворился.

Алар наблюдал за ним, привалившись плечом к борту телеги, а затем обернулся к Тайре с любопытством:

– Почему продала? У тебя ж это любимый платок.

– Честную цену назвал, а потом сверху накинул не много и не мало, а сколько надо, – невозмутимо ответила она, перекладывая что-то из одного сундука в другой. – Сразу видно, что взгляд у него намётанный, язык хорошо подвешен – такому и помочь приятно… Хотя платка жаль, – вздохнула она. – Да и чую я, что его потом искать будут, а значит, к нам точно подойдут, цвета-то приметные. Впрочем, пустое это, отбрешусь. Как твоя голова, эстра?

Голову у него повело на рыночной площади, и поди пойми отчего – то ли солнцем напекло, то ли вчерашняя попойка с Тарри аукнулась, то ли морт взбрыкнула… Алар прислушался к ощущениям и вздохнул:

– Болит. Постоим тут ещё немного?

– Отчего не постоять, – ответила Тайра, пожав плечами. – Я-то никуда не спешу, наши вон, только прилавки раскладывают. Это ты хотел бежать куда-то и кимортов искать… Кстати, о кимортах. Где Рейна-то?

Рейна нашлась тут же, поблизости – сидела рядом с вайной и с интересом разглядывала мешочки с ароматными травами, которые та приготовила на продажу. Алар тоже подошёл глянуть, не найдётся ли среди них чего-то от головной боли, когда за рыночной площадью, близ рядов, где вели торговлю мастера, послышался шум, гам, брань. Что-то грохнуло, взметнулся полог над чьим-то прилавком – небелёное полотно… Потом забегала туда-сюда стража, приставая ко всем, у кого было хоть что-то синее в одежде.

Разумеется, подошли они и к Тайре – она как в воду глядела.

– Видела ли я такого человека? – переспросила она, с прищуром посматривая на стражника. – А как же! Он у меня ведь тот платок и купил.

– А как он без платка выглядел? Э? – насел усач тут же, потрясая мечом, благо что хоть из ножен его не вынул. – Живо отвечай, окаянная!

– Ну, ну, не грози мне тут, – шлёпнула Тайра ладонью по ножнам и подбоченилась. – Отчего ж не сказать, разве ж это секрет? Рыжий мужчина в преклонных годах, глаза голубые, на щеке шрам приметный. Потому, видать, платок и купил – примету закрыть… Добрый человек, а как же монетку мне за усердие?

Стражник брезгливо плюнул себе под ноги, однако же монетку дал – самую мелкую, ещё и гнутую в придачу. Тайра отказываться не стала и невозмутимо сунула её в поясной кошель. Когда стражник ушёл, Алар тихо спросил:

– А почему соврала?

– Потому что у того красавчика на роду написано Аю-Насмешника веселить, – усмехнулась она, запрокидывая голову к небу, где солнце плавало в дымке, как золотая монета в молоке. – Уж кому, как не мне, ученице вайны, знать такие вещи… А тем, кому Аю-Насмешник благоволит, любой кьярчи рад помочь – авось тогда тоже немного удачи перепадёт. Ну, как твоя голова?

– Положим, получше…

Но никаких кимортов в тот день искать они, конечно, не пошли. Рынок беспокойно бурлил до вечера: некий важный человек искал негодяев, посмевших его оскорбить, но тщетно – те как в воду канули. Торговля у табора шла бойко, даже слишком, так что Алара тоже пристроили стоять у жаровни с лепёшками, пока Рейна помогала вайне продавать травы. Вечер наступил незаметно, слишком быстро, словно набросил кто-то на город тёмно-синий платок, расшитый звёздным серебром. Бродить по улицам в темноте Алар благоразумно не стал и отложил поиски на завтра.

И тогда-то, почти сразу после рассвета, случилось то, чего он боялся после достопамятного случая в Свенне.

Рейну снова попытались похитить.

Переночевал табор спокойно, пусть и на отшибе, далеко за рынком, среди лачуг, жмущихся к узкой, грязной речушке. А поутру, после плотного завтрака, Алар взял ученицу за руку и снова повёл на рынок – где, если не там, можно было узнать свежие новости? По пути, чтоб не заскучать, показывал несложные фокусы с морт. Рейна охотно подхватывала любые забавы; особенно ей понравилось перекрашивать деревянные бусы, подаренные накануне вайной, в разные цвета.

– А саму себя так поменять можно? – спрашивала она на ходу, дёргая его за рукав. – У Тайры волосы тёмные, а на солнце красным блестят – красота…

– Не выйдет, – развеял её мечты Алар. – Морт киморту навредить не может – это ты знаешь. Однако же есть и обратная сторона: ни вылечить себя, ни изменить также не получится. Но если тебе захочется подкрасить именно волосы, то тут ничего сложного нет, купим немного листьев клиппы и сделаем краску. Красного оттенка не выйдет, правда, скорее, рыжеватый, – добавил он задумчиво, проводя ей рукой по макушке.

Рейна засмеялась:

– Рыжий ещё лучше! Рыжие люди – самые красивые!

А Алар с трудом удержался оттого, чтоб не поморщиться: отчего-то при попытке вспомнить, как из листьев клиппы делается краска, звезда спутника начала зло вибрировать.

«И это запретное знание, выходит? – думал он, потирая висок. – Наверное, кто-то из моей прошлой жизни так же подкрашивал волосы … Тоже киморт? Женщина… ученица?»

Сердитое гудение над плечом стало таким настырным, что Алар, недолго думая, сунул спутника в меч.

Солнце к тому времени поднялось высоко, а небо расчистилось. Торговля шла бойко; хозяева в лавках частенько скидывали цену – не иначе пребывали в добром расположении духа по случаю хорошей погоды. С самого утра в город вошёл ещё один табор кьярчи, в коричневых и охряных цветах, и сейчас с двух телег чернобровые красавицы в звенящих браслетах продавали вышитые платки, маленькие аккуратные кульки калёных орехов и раскрашенные фигурки гурнов из соломы. Было шумно и весело; носились вокруг дети, темноглазые и юркие, и клянчили у прохожих монетки, а мужчины, серьёзные и степенные, раскуривали трубки, стоя у жаровни поодаль.

А вот стражников было не видать.

Прогулка по рынку затянулась, но результатов не принесла. Мастера в Ульменгарме охотно беседовали с эстрой, но вот подсказать, где стоит искать кимортов, увы, не могли. Кто-то советовал идти на север; кто-то советовал обратиться в крепость на холме – в замок лорги… Но большинство только руками разводили.

Промаявшись так несколько часов, Алар махнул рукой на поиски и обернулся к притихшей Рейне:

– Ты проголодалась? Если да, то давай зайдём куда-нибудь пообедать, а потом спустимся к реке. Я тебе покажу, как грязную воду делать питьевой.

– Очень хочу! – оживилась девочка тут же, бросив терзать верёвку, прикрученную к поясу – ту самую, которой она сумела из расщелины достать пострадавших людей, не прибегая к помощи учителя. – И поесть, и научиться воду очищать. А можно мне леденец в виде птицы ачир? Вон дяденька ходит, вразнос торгует, можно?

– Ну отчего нельзя, – засмеялся Алар. – А как вернёмся в табор, я тебе покажу ещё, как самой такие леденцы делать.

– Чтоб золотой был на просвет?

– Можно и золотой…