«С какой стати она заговорила со мной о грушевом торте?» – спрашивает себя Жан-Пьер.

– Изабель, давай просто оба признаем, что ты меня не слушаешь, хорошо?

– Да слушаю я, слушаю! Уже иду!

18 часов 20 минут

– Сюрприз!

Когда Изабель протягивает ему подарок, все это время восседавший на журнальном столике, Жан-Пьер, завернувшись в свою хламиду, все той же бесформенной кучей распластан по дивану. Это картонное сооружение настолько прекрасно, что ей, скорее всего, захочется его оставить… На деле он, наверняка как большинство мужчин, никогда не понимал страсть, которую Изабель, наверняка как большинство остальных дам, питала ко всяким коробкам – всевозможных форм, размеров и цветов. Что вообще можно хранить в этих картонках, которые они, по-видимому, коллекционируют целыми дюжинами? Жан-Пьер в них уже сто лет не заглядывал. Это епархия Изабель.

Хотя в последние несколько лет ее территорией стала вся квартира целиком, а не только ее недра. Она правит ею безраздельно. Вещи Жан-Пьера, доставшиеся ему в наследство от прошлого, когда еще не было ее, задержались там лишь на краткий миг в самом начале их совместной жизни, а потом постепенно исчезли. Изабель обожает наводить порядок, в том числе и в воспоминаниях мужа. «Тебе правда так важно оставить оловянных солдатиков?» Эту коллекцию начал собирать в детстве еще его отец, а продолжил он сам, пусть даже и без особой убежденности. Тогда к чему за нее воевать? У него вообще есть аргументы в ее пользу? «Вот их точно можно сбагрить!» Когда у него отняли бразды правления квартирой, Жан-Пьер долго надеялся, что на все это хозяйство можно будет вообще наплевать, с молчаливого согласия с самим собой полагая, что так будет лучше всего. Однако у Изабель на сей счет имелись иные соображения. В ее представлении договоренности, молчаливые или нет, всегда налагают определенные обязательства. Поэтому когда муж чего-нибудь ищет, но, как водится, не находит, она тут же принимается его распекать: «Да от тебя с ума сойти можно! Ты никогда не знаешь, что где лежит в этом доме! Как гость, забежавший на минутку на огонек!» Ну это уж слишком. «С той лишь разницей, что «огонек» этот затянулся на двадцать пять лет…» – отвечает он с печальной улыбкой на губах, которая в конечном итоге всегда смягчает сердце Изабель. Она еще немного ворчит, чисто для проформы, а потом, будто по волшебству, являет ему предмет поисков.

Из умственных брожений его вырывает глухой звук. Это у него перед носом помахивает коробкой Изабель.

– Это мне? А что там?

– Открывай.

– Хорошо, но что это?

– Открывай, тебе говорят.

Изабель сияет. Жан-Пьер ее просто обожает.

Как она вообще умудряется сохранять эту улыбку вопреки всем жизненным невзгодам? О нем такого точно не скажешь. Он чувствует, что со временем все больше сдает. О полном отречении речь пока не идет, но ждать конца уже недолго. Хотя пока, как говорится, все идет нормально. С деньгами и положением в обществе полный порядок; жена, из которой ключом бьет жизнь; взрослая дочь, постигающая прекрасную науку экономики в Лондоне; а из недугов одни лишь сезонные заболевания. Но ведь никому еще не хотелось наложить на себя руки из-за какой-то ангины!

Жан-Пьер берет коробку, развязывает ленточку, открывает и достает платье в цветочек.

– Что это?

– Платье.

– Вижу, что платье, я не слепой.

– Тебе нравится?

– В каком смысле?

– В смысле платья – оно тебе нравится?

– Как это?

– Как по-твоему, оно красивое?

– Э-э-э… ну да. Даже очень красивое.

18 часов 22 минуты

Изабель словно каждый день находит повод для радости. Выпить с подругой по чашечке кофе, прочесть хороший роман, испечь отменный пирог, купить новое кресло, украсить квартиру к Рождеству, съездить на выходные в Перш. Судя по всему, ее может привести в восторг что угодно. Но тогда получается, что сегодня залогом ее счастья стало приобретение этого платья?

Ну хорошо, пусть она его купила. Но дарить эту вещицу, будто она предназначается ему, как-то странно. Хотя если это ее забавляет… Одно время он, особо не напрягаясь, втягивался в эту игру, выражая хоть и напускную, но все же бурную радость от того, что Изабель пришло в голову сделать ему такой подарок. Но на этот раз – нет. Для игр он слишком устал. И для притворства тоже.

– Может, все же отменим ужин, а? Я вусмерть измучился…

Изабель говорит, что психоаналитик, выступающий с позиций теории Жана Лакана, от такого пациента был бы на седьмом небе от счастья.

«Отменить ужин?» Будто себя можно оградить от будущего, соблюдая меры предосторожности. В последнее время ее не отпускает ощущение, что с Жан-Пьером творится что-то не то. И это еще мало сказано…

– Нет, мой дорогой, отменять мы ничего не будем. Поль и Соланж, должно быть, уже едут.

Жан-Пьер бросает взгляд на часы.

– В двадцать минут седьмого?! Да быть того не может, если учесть, с какой скоростью ездит Поль…

– Он человек благоразумный.

Хорошие слова жены в адрес Поля или любого другого мужчины из знакомых им семейств всегда задевали Жан-Пьера за живое и ранили гордыню. В открытую она ничего не уточняет, но в ее словах он прекрасно чувствует подспудное сравнение с ним. Если кто-то из них такой либо этакий, на деле это означает «ты не такой или не сякой». Причем параллели эти, вполне естественно, проводятся отнюдь не в его пользу. «Представляешь, Поль устроил на день рождения Соланж такой сюрприз! Ужас как мило с его стороны, правда?», «Знаешь, Поль просто взял и заявил, что тем же вечером они поедут в Венецию! Просто восторг». Что касается Жан-Пьера, то он никогда не устраивал Изабель на день рождения сюрпризов. Не знал, с какой стороны к ним подойти. И поездку в Венецию им организовала она сама. Ей пришлось все устроить заранее, постоянно напоминая ему дату отъезда и время вылета самолета, которые он без конца забывал. Со стороны могло даже показаться, что специально. Хотя сам он клялся в обратном.

– Да, он действительно благоразумен, но только чтобы быть благоразумным, для него это самоцель! Как по мне, так Поль ездит самое большее на второй скорости, никогда не переключаясь на третью. Все проще некуда: добавь ему еще капельку благоразумия, и он тут же сдаст назад. С другой стороны, это с лихвой компенсирует Соланж…

– И что же с ней не так, с нашей бедняжкой Соланж?

– Помнишь, как она однажды попыталась припарковаться на нашей стоянке?

– А что, поставить машину на нашей парковке уже стало проблемой?

– Скажешь тоже, ничего подобного! Беда лишь в том, что там уже стояла машина. По случайности моя. Не знаю, о чем она в тот день думала и что себе говорила: «Если потесниться, места всем найдется»? Прямо болезнь какая-то… Не понимаю, как Поль вообще доверяет ей руль.

– Чтобы она училась.

– Училась? Но чему?

– Водить машину.

– Да у нее права уже двадцать лет! Для разминки как-то многовато…

От воспоминаний о помятом крыле своей машины у Жан-Пьера еще больше портится настроение. Он встает, раздраженно стаскивает с себя старую хламиду и вешает ее в шкаф у входа. «И на том спасибо», – говорит себе Изабель, нацепив наискосок на лицо улыбку. Вспышки мужниного гнева кажутся ей недобросовестными и чрезмерными, но в них она всегда находит для себя развлечение. Точнее, находила раньше. В последнее время ей больше хочется их избежать. Предоставить ему полную свободу действий. Пусть сам упивается этой своей усталостью.

– Какой же ты ворчливый! Оставь Поля с Соланж в покое.

– Дак я тебя о том и прошу! Видишь, ты ведь сама сказала, что мы зря их побеспокоили. Ну что, отменяем ужин? Давай же, не тяни.

– Ну уж нет, отменять мы ничего не будем.

«Нет, сыграть надо вдумчиво и наверняка», – думает Жан-Пьер. Воспользовавшись другой партитурой – нежности. Да, смягчать Изабель со временем ему все труднее и труднее, но попробовать все же стоит. Поэтому, желая надавить на чувства, он берет жену за талию. Они стоят лицом к лицу, целомудренно соприкасаясь телами. Он смотрит ей прямо в глаза, она демонстрирует ему безупречные белые зубы.

– Тебе не кажется, что нам неплохо бы побыть наедине – только ты и я?

Брови Изабель превращаются в два вопросительных знака.

– Что значит «побыть»?

Жан-Пьер вдруг понимает, что если раньше невинный вид девочки-переростка, который она порой на себя напускает, его веселил, то сегодня больше склонен бесить. Есть вещи, которые в пятьдесят лет точно делать не стоит.

– А то и значит, что побыть. Для мужа и жены вполне нормально побыть вдвоем… Один-единственный вечер…

– Дорогой мой, мы с тобой вот уже двадцать пять лет по вечерам совершенно одни. И честно говоря, мы вообще никогда не упускаем друг друга из виду.

Теперь осталось только последнее средство. Хотя Жан-Пьер уже знает, что сражение проиграно. Но разве победа не была изначально за ней?

– Ну и что? Лично я не устаю на тебя смотреть.

– Я тоже… Но время от времени неплохо и немного проветриться.

Жан-Пьер выпускает из рук бедра жены, в действительности весьма мучительно воспринимая ее безобидную иронию, подходит к зеркалу у входа и смотрит в него.

– И отвратительная же у меня рожа…

Лицо осунулось, глаза ввалились внутрь, и оправа очков больше не в состоянии скрывать вокруг них круги.

– А почему проветриться? Тебе что, жарко?

– Какой же ты глупый…

Все так же пялясь на себя в зеркало, Жан-Пьер вдруг чувствует, что его губы растянулись в какой-то странной ухмылке. Будто в гримасе, без остатка завладевшей его лицом и неподвластной контролю с его стороны.

– Ты что же, задыхаешься рядом со мной, да?

– Нет, Жан-Пьер, я с тобой ничуть не задыхаюсь, но немного новизны тоже не навредит.

Ему надо бы повернуться, чтобы она увидела на лице эту отвратительную гримасу и поняла, в каком он состоянии. Чтобы хоть немного догадалась, что он думает об этом ужине, о жизни, о ней, а заодно и о том, как ему с ней живется. Только вот знает ли это он сам?

– Ага, понятно. Значит, Поль и Соланж у тебя стоят на полке с новизной? Извини, радость моя, но как ни крути, а они уже далеко не первой свежести! Это даже не винтаж, а самое настоящее барахло… Ну так что, отменяем ужин?

– Нет, Жан-Пьер, ничего мы не отменяем.

18 часов 26 минут

Книги на большом журнальном столике Изабель располагает в таком загадочном порядке, что он даже кажется точным. Толстенные фолианты с небольшим количеством текста и обилием иллюстраций о Майлзе Дэвисе, архитектуре Марракеша или же об итальянской кухне. Декоративные издания, совсем не предназначенные для того, чтобы их читать, – пользы от них не больше чем от безделушек, не оставляющих после себя никаких воспоминаний. В благоприятные деньки они купаются в свете. В скверные – в пыли. Эти книги прокляты приходящей домработницей Марией, ответственной за чистоту и порядок в квартире из расчета четырех часов в неделю.

Жан-Пьер вновь сел на диван, включил телевизор, выбрал новостной канал и теперь смотрит на экран с видом коровы, взирающей на проходящие мимо поезда. Кадры сменяют друг друга с выключенным звуком. Когда он вот так дуется, как капризный ребенок, Изабель хоть и забавляется, но поддаваться на его уловки все же не собирается.

– Ты вроде собирался пообщаться не с телевизором, а со мной, нет?

– Ты меня достала, – отвечает Жан-Пьер, даже не удостоив ее взглядом, – говорю тебе, еще немного, и я околею от усталости! Ты можешь это понять? Околею, и все!