Для меня не слишком. Она взрослеет. Когда дети младенцы или ходят в детский сад – мамы бесстрашные. Поехать на другой конец города за чем-то нужным или кажущимся таковым, покормить ребенка в машине, подождать, когда он поспит в автомобильном кресле, регулируя или кондиционер, или обогрев салона – в зависимости от сезона. Заехать в магазин, еще в один. У меня теперь уже взрослый сын и дочь-подросток. А мне приходится себя заставлять доехать до ближайшего торгового центра. Потому что там срабатывает память – молодые ее лишены. И вот какая память.

В торговом центре подземная многоуровневая парковка системы серпантин. Я тут же вспоминаю, как в отпуске в южной стране на арендованной машине ехала в какой-то зоопарк. На заднем сиденье двухлетняя дочь и сын-подросток. Перед нами глохнет туристический автобус и начинает медленно скатываться вниз. Справа обрыв, слева – скала. А я – за рулем. И тоже скатываюсь вниз, чтобы автобус не впаялся в мою хлипкую легковушку. После этой истории не переношу езду по серпантинам даже на подземных парковках.

– Можешь подхватить Зою? – просит приятельница.

– Не могу, прости. Не успею, – отвечаю я.

Приятельница, не близкая, обижается. Но мы не в той степени знакомства, чтобы я начала объяснять. На перекрестке от дома приятельницы до моего я попала в аварию. Беременная Симой, и так с постоянной угрозой выкидыша. В меня въехал мальчик, только восемнадцать лет исполнилось. Родители подарили ему машину на совершеннолетие. Но права не покупал, честно получил, сдал с пятой попытки. Он сам плакал. Инспектор кидался ко мне – я держалась за живот – и к мальчику – тот плакал и звонил родителям. Не знал, что делать. Мы мирно разошлись, но я с тех пор стараюсь объезжать злополучный перекресток. Все время вспоминаю тот момент – удар, пояс безопасности, сильно перетянувший низ живота. Потом были больница, сохранение, капельницы, уколы. Родилась Сима. Но страх не уходил, хотя и ее я возила туда-сюда в детском кресле. Уже не гоняла, как раньше, да и водить разлюбила, хотя в молодости наслаждалась дорогой, чувством руля.

* * *

Один мой знакомый рассказывал, что считал свою маму русалкой. Он многое не помнил из своего детства, но отдельные ситуации память воспроизводила четко. Мама набирала ванну, включая только горячую воду, и заставляла его сидеть в этой бане. В ванной запотевало маленькое зеркало, привинченное над раковиной, вся комната заполнялась густым паром. Он сидел и дышал. Мама капала в воду что-то из флакончика, который держала при себе. Знакомый думал, что это была микстура, непременно волшебная и русалочья. После процедур он удивительным образом выздоравливал. Вот я думаю, что капала ему мама? Масло чайного дерева? Эвкалиптовое? Ароматерапия иногда действует лучше всех лекарств, если верить, что твоя мама – волшебница, да еще и русалка.

* * *

Еще одна встреча. Думала, что уже ничему не могу удивиться. В первом ряду сидел дедушка со слуховым аппаратом. Очень активно задавал вопросы. И так же активно поправлял слуховой аппарат, чтобы лучше слышать. Аппарат как-то сконнектился с моим микрофоном, и стоило дедушке поднести руку к уху, как микрофон начинал издавать противный писк на ультразвуке. Причем громкий. Заодно и фонить. Все в зале подпрыгивали от неожиданности. Я, честно признаться, тоже. Встреча прошла хорошо. Дедушка задал очередной вопрос, и мне не пришлось на него отвечать – сидящие в зале читательницы дедушкиного возраста сами принялись ему отвечать. Громко и все разом. Будто в тот момент его на том же ультразвуке пилила не одна жена, а двадцать. Я ему не завидовала.

* * *

Снова Питер. Я уже не начинающий автор, а достаточно известный.

Приехала на престижный фестиваль. Ведущая – девушка, очень милая, немного пугливая. Идет прямая трансляция. Две камеры. Девушка тушуется и замолкает. Проходит минута, вторая. Девушка так и не находит в себе сил собраться с мыслями и начать встречу. Начинаю сама. Приветствую зрителей, пытаюсь шутить, рассказываю о вышедшей новинке. Предлагаю задавать вопросы из зала. Через пять минут девушка-ведущая начинает горько рыдать. С грохотом бросает микрофон на стеклянный столик и выбегает из зала. Сорок пять минут я сама себе задаю вопросы и сама же на них отвечаю. Выхожу. На меня набрасывается женщина из числа организаторов.

– Почему вы так поступили? – кричит она.

– Как?

– Вы не дали Свете возможность собраться! Зачем вы так с ней? Она прочитала вашу книгу! Целиком! Очень хотела вести встречу! А вы так с ней поступили! – кричит организатор.

– Она молчала. Что я должна была делать?

– Вы должны были проявить понимание! – обиделась организатор.

После встречи я отправилась в ближайшее кафе, где собиралась встретиться с подругой, переехавшей из Москвы. Подруга опаздывала уже на сорок минут. Я заказала десерт.

– Он у вас свежий? – уточнила у официанта.

– Конечно! – ответил тот.

Десертом можно было забивать гвозди. Его точно испекли при Петре Первом.

– Вы же говорили, что свежий, – сказала я официанту. Тот взял мою десертную ложку, отковырнул десерт с тарелки, прожевал и возмущенно выдал:

– Нормальный. Не протух же. Чего вы придираетесь?

Подруга опаздывала уже на час. Я не стала ее ждать. Она обиделась. Наверное, я должна была проявить понимание. Как и в отношении девушки-ведущей.

И вот совсем недавно мы с мужем и дочкой отправились в отпуск под Петербург. Решили провести пару дней в городе, а уже потом ехать на озеро. Все было идеально. Отель выбрал муж – в доме, где жил Довлатов, только в другом подъезде. В коридоре бывшей коммуналки, превращенной в отель на несколько номеров, стояла печатная машинка – «ундервуд». В углу – старые чемоданы, составленные в красивую лесенку явно дизайнерской рукой. На столике – журналы «Огонек» шестидесятых готов. Все было идеально – и отель, и интерьеры, и подоконник с подушками, на который можно залечь и читать книгу. Кровать на антресолях, куда немедленно забралась дочь. На столике лежала книга Довлатова «Соло на ундервуде». Я ее читала много раз, но с удовольствием раскрыла посередине.

Та поездка многое изменила. Я начала подмечать смешное, забавное, смотреть по сторонам. Мне вдруг стало легко. На встречу с читателями пришло аж двенадцать человек – я специально посчитала, но это было неважно. Моя дочь грохнулась в обморок на выставке Врубеля в Русском музее. Смотрительницы провели нас в кинозал, где открывалось окно. Сказали, что летом еще хуже – дети часто падают в обмороки, плохая вентиляция. Мне стало нехорошо в доме Ахматовой – подскочило давление. Мы сорвали две экскурсии. Но в ту поездку я поняла, что Питер наконец откликнулся и принял меня. Я смогла за ним записывать. И за собой тоже. Иногда ведь совершенно не обязательно иметь замысел – можно просто делиться заметками.

* * *

Именно Петербургу я благодарна за идею этой книги. Мы выезжали из отеля, и муж – я его впервые за двадцать пять лет совместной жизни таким видела – страстно хотел стырить, свистнуть, то есть, попросту говоря, украсть, выложенный в общем коридоре номер журнала «Огонек» 1965 года издания. На обложке была изображена конькобежка – прекрасная репродукция. Я побежала на ресепшен спросить, как можно законно приобрести номер, готова была отдать любые деньги. Муж стоял и листал старый журнал, нюхал страницы, как это он делает во всех букинистических магазинах. Но администратора в этот момент не было, на звонки он не отвечал. Оставалось положить на стойку ключи и уехать. На день рождения мужа мы с сыном купили на аукционе полную подшивку «Огонька» за 1965-й. В этом году муж родился. Сидели на лавочке и листали. Да, конькобежка нашлась. Тот самый номер. Муж сказал, что это – лучший подарок за многие годы.

* * *

Приятельница, переехавшая по работе в Питер, рассказывает: «Хозяина съемной квартиры зовут Цезарь, фамилия коллеги – Ротшильд. Уже начала привыкать…» Она же пыталась вызвать на 8:30 условного «мужа на час», чтобы поменять люстру и повесить карниз. Да, утра. Три компании подряд отказались. Приятельница задала вопрос местным – с чего вдруг-то? «Для нас это практически оскорбление. Зимой в такую рань никто работать не может», – ответили ей.

* * *

Ее же подчиненная, уходящая из офиса ровно в шесть ноль-ноль вечера, обиделась на просьбу задержаться и доделать работу. Расплакалась, сказала, что начальница вечно всем недовольна, и бросила заявление об увольнении на стол. Приятельница-начальница подписала. Но уволенная подчиненная так удивилась, что продолжала ходить на работу еще неделю, не веря, что с ней могли вот так поступить. Уволить! И за что? Ну и что, что она написала заявление по собственному желанию? Это ведь ничего не значит!

* * *

Живем в домике на озере под Питером. Красота невероятная. В Москве – тропическая жара, а здесь – плюс девятнадцать и дождь. В ванной примостилась крошечная сауна. Иногда понимаешь, что такое настоящее счастье – сауна размером с холодильник. Зато можно прогреться, высушить мокрую обувь, полотенца. С первого раза включить сауну я не смогла. Вызвала мастера.

– Вы что, никогда сейфы не взламывали? – искренне удивился тот.

– Не приходилось.

– Странно. С виду вы – образованная женщина. – Мастер, кажется, обиделся на ложный вызов. – Тут все просто. Крутите вот этот рычажок, только нежно и медленно, и слушаете. Должен быть щелчок. Не слышите? Как? Разве вы не окончили музыкальную школу?

Он спросил это так, будто человек, не получивший среднего музыкального образования, – не человек, а та самая козявка, которую вытирают об занавеску.

– Окончила, – ответила я с гордостью.

– Ну хорошо, допустим не по классу скрипки, а по фортепиано и у вас не абсолютный слух, но щелчок вы обязаны услышать. Нет? Тогда просто почувствуйте.

Каждый вечер пыталась «почувствовать» сауну и представить, как взламываю сейф. Новый для меня опыт.

* * *

Горничная смотрит на одеяло на нашей двуспальной кровати.

– А почему второе одеяло не попросили? – удивляется наконец она.

– Да мы как-то… – мямлю я.

– Что ж вы так мучились? – восклицает горничная и выдает второе одеяло.

– Говорят, примета плохая – спать с мужем под разными… – пытаюсь пошутить я.

– Плохая примета – под одним спать, – категорично заявляет горничная. – Ни вы не спите, ни он.

* * *

В Питере.

Утром бежим на экскурсию. Пробегаем мимо ночного клуба. На улице курят самые стойкие посетители. Из клуба орет: «Пора, пора, порадуемся на своем веку. Красавице и кубку… перьями на шляпах… судьбе не раз шепнем…» Загулявшая молодежь подпевает.

– Что это за песня? – удивляется дочь Сима. – Современная?

– Нет, очень даже древняя, – отвечаю.

Дальше я рассказывала дочери про таинственную красавицу Икуку, которая слышалась мне в детстве. А кому-то слышалась красавица якутка, красавица Икупка, красавице и кубку, счастливого клику, о значении которого оставалось только догадываться. И почему в «мерси боку» в слове «боку» ударение на последний слог, а не на первый. В том смысле, что все думали «спасибо богу», а не «большое спасибо» по-французски. Или – «мерси в Баку». И как в моем детстве была присказка: «Мерси. И больше не проси». Как переделывали: «пора, пора, порадуемся на своем веку» в «пока, пока по камушкам мы школу разберем…» Сима хохотала всю дорогу.

– А что дальше? В самой песне? – спросила она.

– Не помню, – пришлось соврать мне. Потому что продолжение для нашего поколения вполне невинное в современных реалиях и для современных детей звучит совсем страшно. Захотите вспомнить, поищите в поисковике. Интернет все помнит.

* * *

За несколько лет многое изменилось. В том числе рестораны. Теперь в Питер хочется приехать позавтракать. Или поужинать. Поймала себя на мысли, что официанты похожи на студентов филфака, если молодые, а те, кому за тридцать, – на доцентов вуза. Лексика безупречная.

– Мне бы вашу память, – восхищаюсь я юношей. Он запоминает заказ без записи. Повторяет безошибочно.

– У меня лучше с аудированием, – скромно признается тот.

– Посоветуете буйабес? – спрашиваю у другого официанта.

– Я его пока не понял. Но стараюсь, – ответил тот серьезно, немного сумрачно, злясь то ли на себя, то ли на непонятый буйабес.