Несмотря на частое упоминание «позднеимперской России», в этой книге я преимущественно затрагиваю период с середины 1860‐х до середины 1890‐х годов. О потрясениях, предшествовавших революциям 1905 и 1917 годов и после них, уже написано немало. Корин Годен справедливо отмечает, что гораздо меньше внимания было уделено не столь зрелищным «повседневным контактам между чиновниками и крестьянами на уровне деревни в периоды относительной политической стабильности»⁸⁸. Три десятилетия после Великих реформ, пусть и относительно, представляют собой один из таких стабильных периодов. В эти десятилетия не обошлось без террористических акций, рьяных поисков настоящих и мнимых революционеров, периодических восстаний и беспорядков на западной и южной границах. Однако за пределами столичных центров и некоторых приграничных регионов основная масса населения была гораздо меньше охвачена политическими волнениями, чем до или после этого периода. В научных трудах революционный пыл 1900‐х и 1910‐х годов, как правило, объясняется нерешенными проблемами и тлеющим недовольством после Великих реформ, и, исходя из этого, никакое обсуждение пореформенных лет не может закончиться их революционной кульминацией. Однако, хотя такая причинно-следственная связь между недовольством и протестом часто подразумевается, доказательства этому весьма скудны. Безусловно, можно полагать, что революция была продуктом деятельности наиболее активных участников политического процесса в некоторых частях империи после 1900 года и что она произошла вопреки относительной стабильности предыдущих десятилетий, а не вследствие глубинных проблем. События, описанные в этой книге, возможно, даже в немалой степени помогли избежать системного кризиса⁸⁹. Конечно, недовольство было, но, как показывают многие эпизоды из новейшей истории, недовольство не означает революцию. Именно поэтому имеет смысл изучать период с середины 1860‐х до середины 1890‐х годов как самостоятельный, а не как прелюдию к неизбежным потрясениям XX века.

Уделяя основное внимание Крыму и Казани, эта книга вступает в дискуссию об интеграции мусульман в Российской империи. Позицию, высказанную татарским историком Ильдусом Загидуллиным, можно рассматривать как пример аргументации, часто используемой в работах местных ученых, а также в некоторых западных и советских публикациях⁹⁰. Загидуллин придерживается жесткой дихотомии, согласно которой имперская политика в отношении казанских татар рассматривается через призму антагонистических отношений между империалистическим российским государством и угнетенным меньшинством. Для него пореформенные годы стали продолжением «национального и религиозного гнета» более ранних периодов⁹¹. Он отводит ключевую роль в поддержании неослабевающей хватки государства судам, полиции и другим государственным институтам⁹². По его мнению, новые суды были инструментом порабощения нерусского населения. Историки Айдар Ногманов и Диляра Усманова во многом разделяют эту точку зрения, добавляя при этом некоторую пространственную дифференциацию: в целом, по их мнению, в Казани политика была более репрессивной, чем в Крыму и на более отдаленных территориях⁹³.

Любое противопоставление имперского государства угнетенным меньшинствам маскирует куда более сложную действительность. Татары XIX века испытали на себе широкий спектр политических решений: как в Крыму, так и в Казани центральные и местные власти неоднократно применяли против них насильственные меры, тогда как в других случаях они помогали сохранить мусульманскую идентичность. Роберт Джераси и Галина Емельянова проследили это многообразие политических мер на примере борьбы за власть и разногласий как внутри министерств и других государственных учреждений, так и между ними. Что касается Крыма, то О’Нилл документально подтвердила попытки частично восстановить и преобразовать, а не просто уничтожить местную застройку и окружающую среду, где по-прежнему ощущалось сильное татарское влияние⁹⁴.

Данное исследование развивает эти аргументы и точку зрения, что мусульмане не жили в консолидированных общинах, обособленных от остального общества. Исследования мусульман в России до сих пор, как правило, были посвящены религиозным и «коренным» институтам; в них обсуждались трансрегиональные и трансимперские связи и сети, но никак не интеграция мусульман в общеимперские институты⁹⁵. Неудивительно, наверное, что в этих работах подчеркиваются культурные различия. Эта книга, напротив, не посвящена ни мусульманским институтам, ни мусульманской правовой культуре – для этого пришлось бы гораздо подробнее исследовать практику разрешения споров муллами и имамами, а также вопросы неформального урегулирования конфликтов. Здесь речь идет о том, как этнические и религиозные меньшинства взаимодействовали с судами и другими институтами, введенными в 1860‐х годах. При этом подробно рассматриваются отношения, которые нерусское население поддерживало со своими русскими соседями. То, что татары составляли крупнейшее меньшинство, a в Крыму даже большинство населения, объясняет тот факт, что они занимают особое место в последующих главах. С небольшими изменениями, однако, основные аргументы также справедливы для караимов, греков, армян, чувашей, мордвинов и представителей других этнорелигиозных меньшинств.

Рассмотрев, как мусульмане использовали различные правовые институты для урегулирования религиозных споров, Роберт Круз уже предложил своевременное противоядие тезису, что отношения между мусульманами и государством были враждебными⁹⁶. Однако он также не учел многие временные и региональные различия и таким образом преувеличил значение своих выводов, настаивая на том, что власти сделали ислам опорой имперского общества и что мусульмане стали рассматривать государство как гаранта своих прав⁹⁷. Натан Спаннаус привел более убедительные аргументы: сосредоточившись на судебных разбирательствах дореформенного периода, он показал, что между мусульманами и российским государством существовали неоднозначные, но тесные отношения⁹⁸. Данная книга развивает этот тезис и применительно к пореформенным годам. Однако самое главное – в ней утверждается, что взгляд на татар преимущественно через призму их набожности и религиозного воспитания не дает представления ни об их повседневной жизни, ни о многомерности их идентичностей. Жизнь татар в первую очередь определялась тем, что они были крестьянами, землевладельцами, поденщиками или мелкими городскими чиновниками; богатыми или бедными, преступниками или законопослушными, религиозными или равнодушными к религии; они принадлежали к различным этническим, гендерным и возрастным группам. Большинство из них были частью обедневшего сельского населения и не имели средств, позволявших богословам, интеллектуалам и купцам регулярно перемещаться между регионами или даже империями.

Сочетая в себе внимание к вопросам имперского государственного строительства, правам меньшинств и правовой практике, эта книга призвана представить более детальную картину интеграции мусульман в позднеимперское общество. В отличие от большинства исследований российского империализма и национальной политики, она посвящена правовому взаимодействию; и в отличие от большинства исследований правовой практики, она помещает судопроизводство в более широкие рамки культурного разнообразия Российской империи.

СТРУКТУРА КНИГИ

В первой главе представлен общий тематический контекст данного исследования. В ней приводится обзор изменений социальных и религиозных различий в Российской империи с середины XVI до начала XX века, а Великие реформы 1860‐х годов рассматриваются в более широкой исторической перспективе. При этом особое внимание уделяется изменению положения меньшинств, а затем подробно объясняется масштаб и значение изменений, осуществленных в ходе судебной реформы 1864 года. Кроме того, в этой главе обсуждается возникший на значительной территории империи правовой плюрализм – развивающаяся, регулируемая государством сеть судов, а также сельские, религиозные, «обычные» и другие правовые формы. При этом подчеркивается сосуществование и взаимодействие различных правовых культур во времени и пространстве.

Остальные главы книги посвящены Крыму и Казани. Они содержат анализ процесса внедрения новых судов в этих двух регионах, а также их восприятие и реакции местного населения. Поэтому в большей части книги основное внимание уделяется не столичным законодателям, а юристам из небольших городов, чиновникам среднего и низшего звена, а также простым людям, как внутри, так и вне судебной системы. В частности, вторая глава посвящена Крыму и Казани в пореформенный период. В ней не только обсуждаются экономические и демографические траектории этих двух регионов и формы управления ими, но и прослеживается изменение их положения в имперском воображении. В третьей главе рассказывается о введении окружных судов в Казани и Симферополе, уделяется внимание подготовке, внедрению и восприятию новых институтов. Четвертая глава обращается к постановочной стороне правосудия, анализируя устройство пореформенного суда, репрезентацию присутствия монархии и принципы скромности и равенства в суде, представительство меньшинств, а также эффект судебных разбирательств, сказывающийся на присутствующих в зале суда. Особое внимание уделяется воспитательному значению судебных заседаний, призванных превратить участников процесса в «нравственно стойких», законопослушных граждан.

В пятой главе рассматриваются особенности активного использования татарами-мусульманами и другими меньшинствами окружных судов при рассмотрении гражданских и уголовных дел, при этом наиболее яркой формой такого взаимодействия являлось скорее примирение, чем конфликт. Далее, в шестой главе, приводится возражение к этому тезису и разбираются случаи, когда мусульманское население не сотрудничало с государственными институтами, включая судебную систему, полицию и местную администрацию, или даже откровенно сопротивлялось им. Большинство из этих случаев были связаны с земельными вопросами и страхом принудительного обращения в христианство в Поволжье. В Крыму, где угроза насильственного обращения была меньше и где земля была измерена и размежевана раньше, большинство оставшихся споров удалось разрешить в суде к 1870‐м годам. Наконец, в заключительной главе, посвященной «кризисному» 1879 году, когда восстания волжских татар были жестоко подавлены казанскими властями, рассматривается один из случаев, где существующий правовой порядок разрушился и уступил место произволу. Этот пример показывает, что хотя к концу 1870‐х годов формализованное верховенство права приобрело значительный авторитет, ему по-прежнему бросали вызов самодержавные порядки.

ОБ ИСТОЧНИКАХ

Данное исследование опирается на разнообразные источники, включая архивные записи, газеты, мемуары, отчеты и статьи, написанные местными чиновниками и юристами XIX века. В отличие от предыдущих исследований пореформенной правовой системы, которые в основном основывались на трудах известных юристов и министерских отчетах, в данной работе новый правопорядок рассматривается с региональной точки зрения. Поэтому, помимо анализа документов, хранящихся в Российском государственном историческом архиве (РГИА) в Санкт-Петербурге, в книге использованы многочисленные материалы о деятельности местных судов и юридической практике из Национального архива Республики Татарстан (НАРТ) в Казани и Государственного архива Автономной Республики Крым (ГААРК) в Симферополе⁹⁹. Кроме того, в книге проанализированы статьи местных газет обоих регионов, а также используются публикации в общероссийской прессе.

Хотя региональный подход и предлагает новый взгляд на правовую культуру, опираясь на него, можно составить лишь неполную картину. Концентрируясь на взаимодействии простых людей с государственными институтами, такой подход сталкивается с общей проблемой в исследованиях малых городов и аграрных обществ: большинство источников были написаны представителями элиты, а не народа. Фокус на правовых институтах делает эту проблему еще более острой, поскольку разбирательства и речи в залах суда – и сделанные на их основе записи – отражают существовавшие асимметричные властные отношения, то есть господство одних и подчинение других¹⁰⁰. Поэтому использование таких источников – это не просто реконструкция голосов подчиненных. Закон также не является нейтральным и беспристрастным, он всегда выгоден одним и наносит ущерб другим¹⁰¹. Эта проблема также усугубляется тем, что, в то время как данная книга посвящена этническим и религиозным меньшинствам, большая часть архивных документов и публикаций была написана представителями русского большинства¹⁰².