Мерфи лично встречался и разговаривал с Гитлером лишь раз, в начале 1923 г. Возможно, на него все еще влияло мнение Дрея, поскольку он не придал этой встрече особого значения. В своем докладе Вашингтону «О политической ситуации в Баварии» от 17 марта 1923 г. Мерфи подробно писал о монархистском заговоре, добавив лишь небольшой раздел с заголовком «Интервью с Адольфом Гитлером». Встретиться с Гитлером американец решил потому, что хотел проверить слухи, будто Генри Форд, хорошо известный своими антисемитскими взглядами, поддерживает это движение. «Мистер Гитлер был очень дружелюбен и с сожалением ответил, что организация мистера Форда до сих пор не оказывала партии финансовой поддержки, – писал Мерфи. – Он сообщил, что в основном его финансируют патриотично настроенные немцы, живущие за границей».

Далее они вдвоем обсудили сложности, связанные с решением Франции и Бельгии оккупировать долину Рура в январе того года, в качестве наказания за невыплату Германией репараций. Мерфи сообщил, что Гитлер расценивал эту оккупацию, как «принципиальный вопрос политической и экономической жизни Германии, в котором нельзя идти на компромиссы». Лидер нацистов однозначно поддержал уже начавшуюся кампанию пассивного сопротивления и заявил, что в случае, если французская армия пойдет через Рейн в Баварию, «потребуется переход к активным действиям». Мерфи процитировал это мнение без своих комментариев и, по всей видимости, не был им сильно обеспокоен.

Что до начальства Мерфи в Государственном департаменте, они не слишком оценили его попытки узнать больше о политических сложностях в регионе. Уилбур Карр, писавший Мерфи по поручению государственного секретаря, в своем письме от 8 апреля 1924 г., жаловался, что в прошлом году «значительная часть сообщений из Мюнхена касалась политической и политико-экономической ситуации». Признавая, что «политическая нестабильность могла оставить в тени развитие коммерции», он все же просил консульство больше сосредоточиться на «продвижении американской торговли».

Мерфи принял это сообщение очень серьезно и действительно стал прикладывать больше усилий к написанию отчетов коммерческого характера. Но он стал все-таки следить за Гитлером внимательнее, хотя Дрей продолжал считать нацистов и их лидера ничего не значащими уродцами – даже уже после того, как те пришли к власти. Уже намного позже, в 1938 г., Мерфи, встревоженный сожжением синагоги в Мюнхене, снова поспешил приехать в этот город, чтобы убедить своего бывшего сотрудника бежать из страны, и обещал, что поможет ему найти работу в Госдепартаменте в другом месте. Дрей ответил, что благодарит за заботу, но что никуда не поедет.

– Это просто временное помешательство. Уважающие себя немцы не будут это долго терпеть, – настаивал он.

Пауль Дрей погиб в Дахау.

Пока капитан Смит готовился к поездке в Мюнхен, его коллега из посольства США в Берлине, Уоррен Роббинс, сделал звонок Эрнсту Ганфштенглю, находившемуся в столице Баварии. Объяснив, что Смит отправляется в южную часть страны, он попросил:

– Не могли бы вы присмотреть за ним и представить некоторым людям?

Это была мелкая просьба, имевшая большие последствия.

Роббинс знал, что Ганфштенгль охотно окажет помощь. Они вместе учились в Гарварде и участвовали в театральных постановках. Они ставили спектакль с названием Fate Fakirs («Факиры судьбы»), где Ганфштенгль – который, как и Смит, был ростом 6 футов 4 дюйма, – играл голландскую девушку по имени Гретхен Шпутсфайффер, в женском платье. «У меня было лучшее «сопрано» – фальцет», – вспоминал он. Этот высокий, крепкий человек обожал выступать перед аудиторией.

Ганфштенгль родился в Баварии, в 1887 г. Он был, по его собственным словам, «наполовину американцем»: отец его был из Германии, мать – из Америки, из весьма выдающихся семей. С детства у него было прозвище Путци, что означало по-баварски «малыш». Он с гордостью описывал свою семью: «Ганфштенгли были людьми значительными. Уже три поколения они служили советниками при Саксен-Кобург-Готской династии, прославившись как знатоки искусств и меценаты». Дед Путци был знаменит своими художественными репродукциями и ранним освоением техники фотографии. Бизнес его отца был связан с изобразительным искусством, он ширился, открывая галереи в Лондоне и Нью-Йорке. Мать Путци, Кэтрин, в девичестве носившая фамилию Седжвик, происходила из весьма примечательной семьи из Новой Англии. Её дядей по матери был генерал Джон Седжвик, герой Гражданской войны. Её отца звали Уильям Гейне, он учился на архитектора и бежал из Дрездена после революции 1848 г., впоследствии работал художником по декорациям в парижской Гранд-опера́, а потом эмигрировал в Соединенные Штаты. Там он присоединился к команде адмирала Перри в качестве официального иллюстратора во время путешествия последнего в Японию. В Гражданскую войну он также стал в конце концов генералом и был одним из тех, кто нес гроб на похоронах Авраама Линкольна. После этого нет причин удивляться, что Путци в 1905-м отправился учиться в Гарвард, как для того, чтобы больше узнать о своем американском наследии, так и для того, чтобы заняться семейной арт-галереей на Пятой авеню в Нью-Йорке. Вспоминая о тех днях в Гарварде, Путци любил упомянуть, как он был там значим и какие у него были связи. «Мне неловко говорить об этом, но я был очень популярен в классе», – охотно рассказывал он. Ганфштенгль был исключительно тщеславен, но совершенно не заблуждался: он мог хоть исполнять Вагнера, хоть бацать на пианино марши для футбольной команды – и все равно привлекал всеобщее внимание в Гарварде, заводя знакомства среди таких людей, как Т. С. Элиот, Уолтер Липпман, Роберт Бенчли и Джон Рид. Но настоящий успех принесли ему поступки, совершенные за пределами университетского кампуса. Однажды холодным весенним утром 1906 г. Путци ждал у реки Чарльз тренировки по гребле. Как он вспоминал, «один очень криворукий гребец не справился со стремительным течением и перевернулся». Путци не задумываясь схватил лодку и поплыл к барахтающемуся человеку. Прямо в одежде он бросился в воду и сумел подтолкнуть тонущего к лодке. На следующий день в Boston Herald красовался огромный заголовок: «Ганфштенгль, герой Гарварда». Путци полагал, что именно этот эпизод помог ему познакомиться с другим знаменитым студентом Гарварда – Теодором Рузвельтом-младшим, старшим сыном президента. Зимой 1908 г. отец нового знакомого – «такого же экстраверта», по словам Путци, – пригласил Ганфштенгля в Вашингтон. Самым ярким воспоминанием его от встречи с Теодором Рузвельтом была холостяцкая вечеринка в подвале Белого дома, где он «порвал несколько басовых струн на великолепном концертном Стейнвее».

После Гарварда Ганфштенгль вернулся в Германию и год прослужил в Баварской лейб-гвардии, где в основном стоял на посту, охраняя дворец и чувствуя себя попавшим в совершенно другую эпоху. Потом он еще год учился в Гренобле, Вене и Риме, а потом вернулся в США и снова занялся принадлежавшей его семье галереей на Пятой авеню. Он часто обедал в Гарвардском клубе, где встречался с еще одним Рузвельтом – Франклином, который в то время был молодым сенатором в Нью-Йорке. Он также снова вышел на связь с Теодором Рузвельтом-старшим. Бывший президент сказал, что военная служба наверняка пошла ему на пользу.

– Я видел вашу армию в Доберице, когда был гостем у Кайзера. Хорошая дисциплина всегда идет на пользу, – сказал он. – Пока нация держится на подобном уровне, она не может ослабнуть.

Позже в своей беседе они перешли на искусство и политику.

– Ганфштенгль, ваша работа состоит в том, чтобы выбирать лучшие картины, но помните, что в политике выбирать приходится меньшее зло, – так сказал бывший президент.

Путци без всякой иронии позже отмечал, что эта фраза «запала ему в душу». Впоследствии Путци активно помогал Гитлеру прийти к власти.

Во время Первой мировой войны Ганфштенгль почувствовал, что такое зов родины. Еще до того, как США вступили в войну, он попытался помочь людям с немецких кораблей, заблокированных в Нью-Йорке, приглашая их оркестры выступать в свою галерею. Когда США стали участником войны, Путци пришлось найти юриста, бывшего сенатора Элиху Рута, который был государственным секретарем при Теодоре Рузвельте, и в конце концов под присягой пообещать, что не будет участвовать ни в каких антиамериканских действиях. Это позволило ему избежать интернирования.

В феврале 1917 г. в отчете Министерства юстиции США Ганфштенгля охарактеризовали, явно по результатам долгих наблюдений, следующим образом: «Криминальных наклонностей не имеет, но в случае объявления войны между Германией и Америкой его желательно интернировать, поскольку он как офицер способен повести за собой людей, здесь или в Мексике».

Николас Рузвельт, еще один член знаменитого клана, писал властям, указывая, что Путци «крайне настроен против Америки», что он поддерживал тесную связь с посольством Германии до закрытия последнего и что он почти «фанатично поддерживает родину» и «весьма опасен».

Можно по-разному оценивать этот доклад, но Ганфштенгль в конце концов вернулся в Германию в 1921 г., уже с женой и ребенком. Там он увидел, что страна «раздроблена политически и в разоренном состоянии». Подобно Бену Хехту, говорившему о «нервном срыве» страны, Путци писал: «Мне стало видно, что Германия в политическом смысле стала сумасшедшим домом…» Он еще пытался разобраться в ситуации на своей изменившейся родине, когда ему позвонил бывший одноклассник из Гарварда, работавший теперь в берлинском посольстве США.

Смит прибыл в Мюнхен, и Путци сделал для него все, что мог, представив разным важным людям. В мемуарах он писал, что Смит был «очень приятным молодым офицером лет тридцати. Он учился в Йельском университете, но я все-таки встретил его дружески». Он был приветлив и с Кэй, приехавшей в Мюнхен вместе с мужем. Путци вскоре прославится в этих краях как ловелас, но в этот раз он вел себя как джентльмен. Он показал Кэй виды города в легкий снегопад, привел в собор Фрауэнкирхе, где американка была очарована средневековыми скульптурами. Затем они зашли в художественный магазин семьи Ганфштенглей, и он подарил ей гравюру с внутренним убранством церкви. «Это был прекрасный способ познакомиться с Мюнхеном, – писала она позже. – Возможно, благодаря этому дню я навсегда полюбила это место». Как оказалось, её мужу не потребовалось особой помощи Путци. Последний был поражен тем, что Трумэн «работает как бобер» и встречается практически со всеми, кто имеет какой-то политический вес. «Вскоре Трумэн знал о баварской политике больше меня», – признавался он.

В последний день пребывания Смита в Мюнхене он встретился с Путци за ланчем.

– Я этим утром столкнулся с самым примечательным человеком, которого только встречал, – начал Смит.

Путци спросил, о ком это он.

– Об Адольфе Гитлере, – ответил Смит.

– Вы, наверное, неверно запомнили имя. Вы же про Гильперта? Немецкий националист, хотя я бы не назвал его особенно примечательным.

Осознав, что Путци даже не слышал о Гитлере, Смит поправил его.

– Повсюду есть объявления, что он сегодня вечером будет выступать, – сказал он. – Говорят, он также вешает объявления: «Евреям вход воспрещен». Но он говорит такие убедительные вещи про честь нации, про права рабочих и новое общество… У меня впечатление, что этот человек сыграет огромную роль. Нравится вам Гитлер или нет, но он точно знает, чего хочет.

У Смита была аккредитация представителя прессы для присутствия в тот вечер на выступлении Гитлера в «Киндлкеллере», популярном пивном ресторане Мюнхена. Поскольку ночью ему уже нужно было уезжать в Берлин, он попросил Путци приехать вместо него.

– Не согласитесь ли вы взглянуть на него и поделиться потом впечатлениями? – добавил он.

Ганфштенгль совершенно не представлял, чего ожидать, но согласился из любопытства. «От Гарварда до Гитлера далеко, но в моем случае это оказался один шаг», – писал он годы спустя. Или, как он позже вспоминал в одном из интервью, говоря о событиях, познакомивших его с Гитлером: «Нас просто сама судьба свела».