Элвис стоял спиной, и вышитый на белом пиджаке феникс переливался в золотых звёздах на плечах. Он вздохнул.

– Хорошо, что ты рассказал об этом. До встречи.

Элвис вышел из комнаты. Джек остался один. Не было ясного понимания – как же Элвис отнёсся к его исповеди. Он – не то разочаровался, не то расчувствовался из-за трогательного рассказа. Джек чувствовал себя из-за этого в подвешенном состоянии.

4

«Часто наикратчайший путь, чтобы тебя ненавидели – открыть себя таким, какой ты есть; в противном случае другие могут любить тебя, но ненавидеть себя будешь сам. Я переживал, что теперь думает про меня Элвис. Если и он не захочет знать меня, то дела совсем паршивы. Это всё равно что придёт Санта Клаус к плохому парню и выразит свою нелюбовь. На столе лежит пластинка Элвиса. Потёртая, старая. Старая, как хороший кадиллак. Там на обложке такой молодой Пресли, наверное, моего возраста. Смотрю на него и сильно люблю. Отчего-то мне кажется, что он не обижен на меня. Просто его тронула моя история. Он ведь творческая натура. О, прекрасный Элвис! Даже если он обиделся на меня, я всё равно прощаю ему эту обиду. Хочу, чтобы он вернулся.

На следующий день Макс так и не приехал. Плотное небо второй день двигалось быстро, как в перемотке. Мятежное и тревожное небо, точно перед бурей. Хаотичные ливни затуманивали обзор. Деревья гнулись, как древние метательные машины. Будто они заряжали листву, чтобы потом резко сбросить её.

Не моя работа – думать о плохом. Не вся вода должна быть пресной и не вся – солёной. Вот и я не стану смешивать мысли, хорошие и плохие. Иначе не разобраться. Я просто буду ждать. Иногда надо ждать. Когда туман осядет, всё становится яснее. Не звоню Максу, а если он спросит, то отвечу, что не хотел общаться. Скажу, что был в депрессии. Послушать бы Элвиса. Пластинка именно 58-го года. Послушать негде, но хотя бы посмотрю. Рассказать ли об этом Розе? А ведь она поверит. И это пугает. А если бы не поверила, то это сокрушает. Лучше испугаться, чем сокрушаться – поэтому расскажу. Вчера мы с ней не виделись. Она слегка простыла.

До возвращения Иосифа оставалось три или четыре дня. Я твёрдо решил вернуться в подвал. Пусть это безумие, но это моё решение. Розе расскажу об этом. Придумаю что-нибудь. Как быть с Максом – пока не вижу решения. Завтра останется всего лишь два дня до подвала. А что будет дальше – увидим.

В окне всё так же бушевали тучи; они перекатывались, сворачивались, смешивались. Как же хотелось получить ответное письмо от Тарантино. Сгущающееся небо было сгустком чернил, коими будет написан сценарий для десятого фильма величайшего режиссёра. Я вознамерился проделать этот труд – создать сценарий. Если страдания можно перевести в чернила, тогда они имеют пользу. Я спустился в сад и собрал сухих сучьев и листьев, чтобы прибраться к приходу Макса. Но это было бесполезно, так как ветер приносил новый мусор. Небо раскололось молнией. Гром на секунду раскрыл огромную пасть – в виде синей дыры в плотных облаках. Я зашел в дом, пока меня не сдуло к забору, и с трудом закрыл дверь. В доме все окна закрыты. Электричество отключили. Казалось, что через секунду ветер выбьет стёкла и рамы. Я сидел на полу, прислонившись к дивану спиной. В окне темнело медленно и постепенно, как театральная люстра перед спектаклем. Сзади, в прихожей, послышались шаги. Каблуки стучали так же, как накануне. Элвис, одетый по-вчерашнему, вошёл в комнату и не побоялся сесть у окна. Сел величаво, как сфинкс. За ним сверкало в молниях полотно окна и крест внутри оконной рамы. Я боялся пошевелиться.

Элвис был не то холоден, не то безмятежен и собран. Вид невозмутимымый, как у царя целого мира. Он заговорил не сразу. И говорил мало. То, что я узнал от Элвиса этим вечером, перечеркнуло моё представление обо всём, что со мной произошло за последнюю неделю. Элвис принёс мне письмо. Это было, скорее, не письмо, а чёрная метка. Помолчав немного, он встал и ушёл».

Часть 18. «Я хочу быть свободным»

1

Вот. Тот самый момент, когда трусость одолевает человека, и он готов прикидываться обезумевшим, чтобы заштукатурить свои грехи. Якобы это сделал не он, а так вышло. Или это фантазии, что-то непонятное. Конечно, не хочется смотреть в лицо своим грехам, и лучше как можно сильнее переживать и быть несчастным, чем признать свою причастность к ним. Скомкать всё и закинуть подальше за шкаф на неопределённое время: пусть полежит там до поры до времени, когда-нибудь разберёмся. А внимание-то всё там – в истине, которую стыдно знать. Стыд и вина – худший коктейль.

Вот, что было в письме Элвиса:

«Привет, Джек. Я узнал на небесах про Макса. И мне сказали, что его больше нет на земле. За тем холмистым лесом озеро, оно перерастает в реку, а потом эта река снова выливается в другое озеро, и так далее. В этой реке, в этой цепи озёр, закована жизнь Макса. Он узнал о твоём предательстве. Не надо спрашивать как именно он узнал об этом… Он лежит теперь на дне, и вьются по течению его волосы белым костром.

И снизойдёт с небес демон гнева. И не скрыться от кары демона тому, кто предал Господа, и будет суд суров, и справедливость восстановится казнью провинившихся.

Я люблю тебя по-прежнему, но теперь не знаю, что делать. Это слишком сложно. Люблю тебя и ненавижу себя. Ненавижу тебя, и ненавижу себя ещё сильнее. Надеюсь, всё облагоразумится».

Мир уже не улыбался Джеку, как неделю назад. Линия леса посерела, поля почернели. Откуда-то лишь пахло вкусным дровяным дымком.

Туч над посёлком было – будто вся река, на дне которой покоится Макс (со слов Элвиса), изверглась ввысь.

Соединить все эти события в одной картине – задача, требующая труда. Даже если со стороны. Тогда что говорить о человеке, с которым всё это происходит. Джек нашёл в себе силы сохранить рассудок.

Бывает, что, когда думаешь, ещё больше запутываешься. И как ни думай в этой злосчастной ситуации – всё не то. Быть с Розой – опасно; не быть с ней – перечить самому себе. Вернуться в подвал – неразумно; не возвращаться – так и не узнать, что ожидает в конце. Надо выбрать самый опасный путь.

Если Джек не получил визу, придётся остаться здесь. Другие способы попасть на холмы ему не известны. Можно уехать от Иосифа в другой город, где есть посольство, – таких в стране три, но скрываться постоянно в одной стране (если визу так и не дадут) будет небезопасно. Другое дело – прикончить Иосифа. Или лучше, если кто-то это сделает за Джека. Но нельзя идти бесчеловечной тропой. Упрощать себе путь нарушением морали – усложнить себе жизнь вдвое. Ни один грех не стоит награбленных богатств. Лучше изначально действовать честно, чтобы обойтись без священной войны с самим собой.

Так говорил Элвис во сне – выход из ситуации не в том, чтобы бежать от неё, а чтобы пройти через неё. Что-то вроде того. Чем сильнее убегаешь, тем твёрже страх; чем больше откладываешь на потом, тем плотнее страдания.

Джек видел только один выход: чтобы не видеться с Розой: он оставит записку, что ей пора сматываться в Америку. Джек надеялся, что там её не достанет месть демона, о котором говорил Элвис. И даже если для демонов отсутствие визы – не помеха, то всё равно, это наилучшее из всех решений. Вдруг всё-таки там другое небо и другие представления о грехах.

Если нашу любовь ждёт конец, то пусть лучше это случится на тех холмах. Триумфально, честно, всеобъемлюще.

Вечерняя темнота посёлка была почти непроглядной. Было видно только красное токсичное небо над центром столицы. Будто и нет посёлка с домом Макса. Джек находился нигде. Нигде – потому что не было света.

Словно бронзовые надгробные камни на закате, в темноте засветились одновременно по одному-два окна в каждом из коттеджей. Дали электричество. В доме Макса, на кухне, тоже засветились стёкла, но более тускло, чем в других домах; во внутреннем обрамлении арочного мансардного окна появился силуэт – тёмный крест.

Там пластинка Элвиса, надо её забрать.

Поднимаясь, Джек на полпути услышал музыку. Это играла пластинка, подаренная Элвисом. На кухонном столе стоял проигрыватель и вертелась пластинка 57-го года. Звучала песня «Я хочу быть свободным». На кухне светила не лампа, а ночник. Он стоял рядом с проигрывателем, на столе, прямо на обложке от пластинки с улыбающимся Элвисом. И был этот ночник в виде яркой луны, размером чуть меньше футбольного мяча. Но дома никого не было, кто же это всё устроил? Ночник будто сошёл с небес, и теперь луна не скрыта занавесом толстокожих туч. Она прямо на столе, возле головы Элвиса на обложке. Джек взял сумку и, на всякий случай, бросил туда телефон, пластинку и луну. Он смылся из этого дома навсегда. Не приведи Господь, если подумают, что это Джек убил Макса и спрятал его тело. А в голове всё звучала песня «Я хочу быть свободным».

Джек завёл мотоцикл и уехал прочь, оставив его при въезде в город, чтобы не попасться на глаза полиции. Облака открыли веко, и в синеве засверкал красный шар. Сегодня было лунное затмение – Солнце не видело Луну из-за затмевающей её Земли. И Луна эта была в сумке Джека. Огромный зрачок неба показался Джеку на пару секунд и скрылся вновь. Небеса следят за ним. С ног до головы пробежал холод. Но было теплее, чем во время утренних заморозков.

Джек вышел на бесконечную улицу. По небу тянулся змей из пролитого на облака каким-то заводом красного света. В той же стороне горело несколько красно-белых свечей; они выпускали дымовые облака, как четыре трубы гигантского парохода.

И в этот момент Джек просто перестал переживать. Стало легко. Он просто шёл по асфальту в своих громадных ботинках, и камушки блестели под моросящим дождём. Было прохладно, но на это плевать. Ничто не достойно беспокойства. Быть живым и беспокоиться или быть мёртвым и спокойным; лучше – живым и спокойным. Есть просто вещи, а есть беспокойство о вещах, и эти два явления совершенно разные.

Наверное, Джек просто устал. Ему ничего уже не хотелось и от этого было так хорошо. Дождь полил чуть сильнее. Джек сел на невысокое ограждение между дорогой и тротуаром и слился с чёрным металлом забора из профилированной трубы. Одежда и волосы Джека вместе с городом чуть блестели, как под тонким слоем лака. Джек подумал:

Что будет, то будет; волноваться уже больше не могу. Тем более, всё будет лучше, чем только возможно себе представить. Почему? Потому что я так сказал.

Джек вошёл в ближайший байкерский бар – единственное заведение поблизости. Сел за столик, но ничего не заказал. Достал из саквояжа блокнот, чтобы написать Розе. И только сейчас заметил, что не выключил Луну.

Джек вернул меню официантке и вышел. Мысленно он просил прощенья у Макса: если этот дождь вьётся из пряжи туч, собранных с хлопчатого поля реки, на дне которой покоится Макс, то пусть мир меня простит за всё, что я ему сделал. Джек повесил сумку на плечо и побрёл пешком. Он шёл почти три часа. Ему следовало быть у подъезда Розы как можно позже, чтобы весь город спал. Он бросил в её почтовый ящик письмо.

«Дорогая Роза. Я не знаю, что может быть ярче и сильнее моей любви к тебе. Но происходит нечто непонятное. Вечно со мной случается такая ерунда, куда я ни сунусь. Я мечтаю об одном: чтобы мы с тобой открыли по бутылочке пива на закате под голливудскими буквами, осветили солнце лучами своей любви и пешком побрели в Грэйсланд. И да поможет нам самая мощная и самая добрая сила во всех мирах! Если любви угодно свести нас снова, пусть так и будет. Но сейчас я с прискорбием сообщаю, что здесь я с тобой видеться не буду. Детка, улетай. Виза у тебя есть. И жди меня там. Бог даст – доберусь к тебе. А если не даст, то я сам возьму. Люблю тебя так, как ветер любит всё живое».