– Что ты так поздно вернулась, Альман-да? Ночами тут ходить опасно. Ты можешь нарваться на дикарей.

– Да что вы, тетенька. Здесь никого нет. И красть-то нечего. Да и бояться тоже.

В один из таких вечеров, когда я в предзакатном свете солнца доила коров, я впервые увидела его. Лето только начиналось, и теплый ветерок раскачивал высокие травы. Появилась лодка, она неслышно спускалась по реке Ля Шас. Мужчина, голый до пояса, с медно-коричневой кожей, не спеша греб, отдаваясь течению реки. Выглядел он ненамного старше меня, и со своего места я могла видеть, что на дне его берестяной лодки лежали пять казарок. Наши взгляды встретились. Он не улыбнулся. И я не испугалась. Охотник исчез там, где начиналась излучина реки, за холмом.

Кем он был, этот юный индеец? Должно быть, сюда его привлекли птицы, залетевшие так далеко. Ведь их в этом краю никогда не видели. Подоив коров, я пошла домой через поля. Ветер гонял стаи черных мух, которых в это время года было очень много. Я была очень осторожна, чтобы не разлить молоко. Мы очень в нем нуждались, ибо дожди задерживали всходы саженцев. Дяденька с тетенькой тревожились. Наша жизнь зависела от таких малостей.

На следующий день лодка появилась опять, в то же самое время, и снова полная казарок, разложенных веером на дне. Мужчина с раскосыми глазами пристально смотрел прямо на меня. Я помахала ему рукой, и он кивнул мне в ответ. Встав прямо в хрупкой лодчонке, он уверенно греб, прекрасный в своем безмолвии. Не убирая ладоней с коровьего вымени, я смотрела, как он уплывает.

На третий день, когда я встала до зари, образ загадочного охотника, тихо скользившего по воде, и благородство его жестов еще занимали мое воображение. Он каждый день преследовал так добычу? Менял ли поля или, подобно фермеру, всегда обрабатывал один и тот же клочок земли? Эти вопросы занимали меня весь день, пока я помогала тетеньке печь хлеб, готовить еду, штопать одежду.

После ужина, вооружившись ведром, я пошла на пастбище, втайне надеясь встретить того, кто показался мне таким непохожим на всех, кого я знала до сих пор, и кого воспринимала как странного бродягу, занесенного сюда ветром. Я, конечно, была совсем молода. Окруженная заложниками собственной земли, я встретила того, кто был свободен. Так, значит, это было возможно.

Тем летним вечером, когда я пришла на пастбище, он ждал меня, присев на ограду, с терпеливостью человека, которому плевать на время, протекавшее мимо него. Ветер играл в его волосах, и оттого он казался робким ребенком. Да ведь мы оба такими тогда и были. Он смотрел, как я подхожу все ближе. И я заговорила первой.

– Привет.

Вместо ответа он просто кивнул, взгляд его был пристальный. А улыбаться он умеет?

– Как тебя зовут?

Мгновение он колебался.

– Томас Симеон.

У него был нежный и певучий голос.

– А меня Альманда Фортье.

Он снова кивнул. Чувство надежности и силы, исходившее от него, контрастировало со скромностью его манер. Как будто в нем одновременно уживались две личности.

– Ты на лодке приплыл?

– Сегодня нет.

Он подыскивал слова.

– Ветер…

– Ты пришел пешком от Пуэнт-Блё?

Он кивнул: да.

– Ну и ну, столько отмахать.

– Да не так уж чтобы.

До Пуэнт-Блё было больше десяти километров. Я и представить себе не могла, как пройти пешком такое расстояние. Но если ветер дует так, как в тот день, пускаться в путь по воде не отважится никто. Ему пришлось идти пешком, чтобы увидеть меня. Я решила, что это прекрасно.

Мы поговорили о том о сем, научившись понимать друг друга без особых усилий. Мне сразу приглянулась его природная обходительность. Томас объяснил мне: в тот день он поднялся по реке Ля Шас, потому что преследовал казарок.

– Любишь казарку?

Я никогда их не ела.

– Мой дядя не ходит на охоту. Он пашет землю. Это ведь хорошо?

Кажется, его это немного смутило.

– На вкус это как цыпленок?

Он пожал плечами, потом добавил:

– Никогда не ел цыпленка.

Мы оба расхохотались.

– Ты живешь в Пуэнт-Блё?

– И да и нет.

Он покачал головой, видно, прикидывая, как ему получше выразить мысль на моем языке.

– В Пуэнт-Блё мы проводим лето. И продаем там шкуры в магазин Гудзонова залива. А мой дом – там.

И он указал рукой на северо-восток.

– Ты живешь в озере?

Я рассмеялась, и он нахмурился. Я испугалась, что обидела его.

– Скверная шутка. Прости.

Эта натянутая струна, чувствовавшаяся за его робостью, волновала меня.

– Наш дом, – снова заговорил он, – на том берегу Пекуаками.

Пекуаками. Я еще никогда не слышала, чтобы так называли озеро Сен-Жан. И сразу же полюбила это имя.

– По ту сторону течет река Перибонка, а в верховьях – озеро с тем же именем. Там непроходимые перевалы, Опасные перевалы, Пасс-Данжерёз. Вот там мой дом.

Томас хоть и запинался, но пробудил в моем воображении целый неведомый мир. И образ этой неудержимо струящейся посреди густого леса реки заворожил меня.

Вечером, за ужином, я спросила дядю, что находится на том берегу озера Сен-Жан.

– Ничего. Нету там ничего. Только леса и мухи.

– А речку Перибонку знаешь?

– Никогда ее не видел. Но говорят, это река большая. Там, в ее верховьях, живут колонисты. Это далеко в тех землях.

– А Опасные перевалы? Про них ты что-нибудь слышал?

Дядя мгновенье поразмыслил, поглаживая седую бороду.

– Нет. Никогда о таком не слыхал.

Когда я легла спать в тот вечер, моя голова была полна картин леса, уходящего вершинами в бесконечность, выше гор, и мне казалось, что до меня доносится рокот грозных водопадов.

* * *

На следующий день Томас причалил к берегу и привязал лодку. Неся в правой руке птицу, он поднялся на холм медленной и уверенной походкой. Он никогда не спешил

– Бери, нишк. Ты попробуешь и скажешь, нравится тебе это или нет.

Я вся загордилась. Мне еще никогда не преподносили подарков.

– Спасибо, Томас. Это и вправду любезно с твоей стороны. Тебе не стоило.

Он улыбнулся.

– Нишк в этом году запаздывает. Зима выдалась долгая.

Я рассматривала его черты, овальное лицо с высокими скулами, глаза как две параллельные щелочки, придававшие взгляду напряженность. Пухлая нижняя губа делала рот особенно чувственным. Ростом он был выше меня. Широкие и крепкие плечи. Очень густые черные волосы, кожа гладкая и матовая.

– Ну а ты-то? Ты охотилась?

– Нет. Не знаю, смогла бы я убить животное.

– А мясо любишь?

– Конечно. Знаю. Это глупо получается.

– Я никогда не убиваю ради удовольствия. Всегда чтобы есть.

Он взял в руки казарку и пригладил взъерошенные перья.

– Нишк дает жизнь. Надо брать только то, в чем нуждаемся.

В этой мудрости, высказанной такими простыми словами, проявились доброта и великодушие Томаса.

Когда я вернулась, притащив громадную казарку, тетенька вытаращила глаза.

– Что это у тебя, Анда?

– Курица.

– Где ты это взяла, девочка моя?

– Поймала прямо в полете, руками схватила. Вот так.

И я сделала вид, будто подпрыгиваю, воздев руки к небесам. Тетя бросила на меня строгий взгляд.

– Мне ее дали.

Тут она грозно подбоченилась.

– Мне дал один индеец. Он тут пару раз проплывал на лодке мимо пастбища, возвращаясь с охоты.

– Какой-то индеец дал тебе эту казарку?!

Она повысила голос.

– Ну да. Тетенька, он такой милый. И у него таких полным-полно. А нам это разнообразит еду вместо сухарей.

Она взяла птицу, понесла на кухню и сразу же принялась ощипывать перья.

– Ты права, Анда. Твой дядя будет доволен. Казарка – это вкусно.

Мяса нам часто не хватало, особенно летом, когда его надо было засаливать в бочках для сохранности. Поэтому подарок Томаса пришелся как нельзя кстати. От него в нашей продымленной хижине сразу запахло праздником. Ни тетя, ни дядя больше не спросили меня о нем.

Все последующие дни Томас каждый вечер приходил на пастбище. Чаще всего приплывал на лодке, но иногда и пешком, если того требовали обстоятельства. Он рассказывал мне о своем крае, а я ему – о жизни в деревне и о школе, в которую он никогда не ходил. Он пытался учить меня словам своего языка, но я оказалась плохой ученицей, и его это очень смешило.

Его французский был ненамного лучше моего инну, однако он терпеливо объяснял мне мир, в котором жил. О переходе всей семьи к индейским землям на Перибонке, о зимнем лагере прямо в лесу, об установке силков и поездках на охоту на карибу на большую равнину Севера. Рассказывал про работу, необходимую для заготовки и хранения мяса и шкур животных. А еще о том, как все собирались вокруг костра и старики рассказывали легенды, которые развлекали и поучали молодых. Наконец, о том, как весной, когда таяли льды, они спускались к озеру и встречались с теми, кто, как и они, долгие месяцы прожил в лесах.

Большинство жителей Сен-Прима относились к индейцам как к низшим. Однако рассказы Томаса раскрывали мне жизнь с совсем иным отношением к земле, жизнь с широко открытыми горизонтами, и чем больше он говорил, тем сильнее я жаждала свежего воздуха.

– Я хотела бы увидеть речку Перибонку и ее горы, Томас.

– И ты бы не испугалась?

– Возможно, немного. Но в то же время…

– Я бы хотел, чтобы ты пришла, Альманда, на лодке, – сказал он, указывая вперед, – в мой дом.

Я всмотрелась в глаза человека, который просил меня пойти за ним на край света, и увидела в них речку, длинное озеро, а посреди всего этого – себя и его, молодого парня с широкими плечами и доверчивым взглядом.

Пуэнт-Блё

– Альманда, ты сошла с ума?

Моя тетя была женщиной скромной и работящей. Я еще никогда не слышала, чтобы он так повышала голос.

– Не можешь ты выйти за индейца. Знаешь, какие они, индейцы? Надрываются там в лесу. А ты к такому не привыкла. Сплошное безрассудство, девочка моя.

Что верно, то верно: надо было иметь капельку безрассудства, чтобы уйти жить в леса с почти незнакомым человеком – хуже того, с дикарем.

– Я привыкну, а своему языку они меня научат. Да и посудите сами, тетенька. У нас тут тоже жизнь-то не сахарная. Вот уж две недели как мяса нет и приходится есть только гречневые лепешки. И потом, сами знаете, у меня совсем нет никакого приданого, которое можно предложить жениху, так что меня здесь ждет?

Нет сомнений – тетя боялась за меня, но меня уже ничто не могло заставить отказаться от своих намерений, и она быстро это поняла.

На следующей неделе дядюшка запряг лошадь в двуколку без верха, и мы втроем отправились в Пуэнт-Блё. Но сначала он хотел проехать через Роберваль, чтобы купить там косилку. Дорога была живописной, и лошадка весело трусила вниз с холмов. Над озером встало солнце, теплый ветер ласкал мои щеки, и сердце билось все чаще по мере того, как мы удалялись от фермы.

Роберваль был маленьким захолустным местечком, но церковь с высоким жестяным шпилем, сиявшим в голубом небе, выглядела очень выразительно. На главной улице, вдоль деревянных тротуаров, выстроился ряд богатых домиков с выкрашенными красивыми оградками. Женщины в длинных платьях, сшитых из дорогих тканей, защищали кожу от прямых лучей солнца под зонтиками пастельных тонов. На мужчинах были темные костюмы и элегантные фетровые шляпы.

– И тебе бы надо такую примерить, дяденька.

Тетя залилась смехом. Дядя поглубже нахлобучил свою соломенную шляпу, пробурчав что-то в ответ, чего ни она, ни я не расслышали.