Вглядываясь в лица, Рори неторопливо прошла мимо уличных переполненных столиков, только теперь догадавшись, что и понятия не имеет, кого именно искать. На радостях она совсем забыла спросить у мисс Руссель, как ее можно узнать. Потом Рори вспомнила, что мать упоминала серьезные ожоги. От которых, надо полагать, остались шрамы.

Когда она открыла дверь в заведение, ее тут же обволокло густыми ароматами шоколада, вишни и крепкого черного кофе. Очередь от стойки тянулась чуть ли не до входа. Осторожно, бочком, держа коробку перед собою, Рори прошла вглубь заведения, поглядывая направо и налево. Отдыхающие семьи. Туристы. Студенты, склонившиеся над конспектами. Но не было никого, кто бы хоть как-то соответствовал ее мысленному образу Солин Руссель, которая сейчас рисовалась ей эдакой субтильной восьмидесятилетней старушкой со шрамами от ожогов и неловкостью во взгляде.

Внезапно глаза ее встретились с женщиной, одиноко сидевшей почти что в самом конце кондитерской. Темные волосы незнакомки были собраны высоко на затылке в глянцевый шиньон. На ней был элегантный малиновый трикотажный костюм с черными бархатными манжетами и блестящими золотыми застежками впереди. Шею закрывал клетчатый красно-черно-белый шарф, увязанный в виде галстука и скрепленный перламутровой булавкой. Когда их взгляды встретились, женщина на миг показалась испуганно-ошеломленной, словно ее внезапно охватила паника. Однако уже через мгновение незнакомка совладала с собой и слегка кивнула Рори.

Перенеся коробку к боку, Рори стала пробираться к ее столику и лишь в последний момент заметила, что перед свободным стулом стоит чашка с кофе и тарелка.

– Ой, простите, – пробормотала Рори. – Я подумала…

– Вы мисс Грант?

Она узнала голос, который слышала по телефону – низкий, слегка хрипловатый, как будто прокуренный. С французским произношением. Но женщина казалась такой молодой – лет за пятьдесят пять. Или, может, чуть больше, но ненамного. С исключительно прекрасной, белой, точно тонкий фарфор, кожей лица, с идеальным изгибом ярко-красных губ. И без каких бы то ни было шрамов.

– А вы… мисс Руссель?

– Да, это я. – Подбородком она указала Рори на пустующий стул.

Рори поставила коробку на угол стола и села на предложенное место. Она глядела на женщину во все глаза, не в силах оторваться.

– Я взяла на себя смелость кое-что вам заказать. Исключительно в знак благодарности.

Рори взглянула на столик, где ее ждали mille feuille^[21] и café au lait^[22].

– Спасибо, – кивнула она, – мне очень нравятся их пирожные. Но вам вовсе не обязательно было это делать, мисс Руссель. Я рада была просто сюда прийти.

– Солин, прошу вас. Не сомневаюсь, у вас есть ко мне вопросы.

Рори оторопело уставилась на нее, застигнутая врасплох этим высказанным как бы между прочим приглашением к беседе. Она совсем не представляла, с чего начать.

Солин, похоже, почувствовала ее смущение.

– Итак, вас зовут Аврора. Очень красивое имя. У нас, во Франции, вас называли бы Орор. Оно означает «богиня утренней зари».

Рори не смогла сдержать улыбку. В устах этой женщины ее имя звучало так мило и душевно. Совсем без старомодной степенности, что всегда слышалась в тоне матери.

– Все меня знают как Рори, – застенчиво произнесла она. – Но мама этот вариант терпеть не может.

У Солин слегка изогнулись уголки губ – легким намеком на улыбку.

– Матери любят те имена, которыми они нас назвали сами. – Тут она перевела взгляд на коробку, и улыбка ее исчезла. – Вы ведь, наверное, открывали коробку?

Рори опустила голову:

– Да. Простите. Я просто так удивилась, когда ее нашла. Я и представить не могла, как…

Она осеклась, и тогда Солин порывисто сказала:

– Спрашивайте то, что хотели спросить.

Рори удивил ее несколько резкий тон, а также и то, что женщина даже не прикоснулась к коробке. Солин как-то напряглась, застыла, сложив руки под столом, как будто приготовилась к допросу.

– То платье, – осторожно начала Рори, – оно ваше?

– Да.

– А… все остальное?

– Да, те вещи также принадлежат мне.

– Это платье такое восхитительное – оно будто из сказки! – Рори немного помолчала, не зная, как лучше продолжить. – Такое впечатление, что оно… прямо с иголочки.

– Да, оно действительно совсем новое. И притом очень, очень старое.

– То есть его так и не надели?

Солин опустила глаза.

– Oui^[23].

Это единственное слово вызвало у Рори еще больше вопросов. Почему платье так и осталось невостребованным? Что случилось? Неверность одного из влюбленных? Или произошла какая-то трагедия? Рори вспомнила о письмах: все они были написаны благодарными невестами, которые обрели после свадьбы свой счастливый, как в сказке, конец. Но, судя по всему, как раз та, что делала им сказочные платья, такой удачи найти не смогла. Почему?

– Я прочитала некоторые письма.

– В самом деле?

Рори кивнула:

– Точнее, те, что были написаны по-английски. Другие я просто не смогла прочитать.

– Последние письма адресовались мне. Остальные были от женщин, которым когда-то шила платья моя мать. Еще давным-давно, в Париже. – Отведя ненадолго взгляд, Солин словно сглотнула комок. – Она умерла вскоре после того, как в Париж пришли нацисты. Когда разнеслась весть о ее кончине, ко мне стали один за другим приходить письма от ее заказчиц.

– И вы хранили их все эти годы.

– Да, в память о ней. И как напоминание самой себе, что когда-то в Париже были времена, когда все кончалось счастливо и благополучно, и что моя мать играла в некоторых таких финалах не последнюю роль.

– Благодаря таким платьям, как это? – спросила Рори, приложив к коробке ладонь.

Солин выдавила улыбку, не то чтобы печальную, но с ощутимой горечью.

– Какая же счастливая сказка о любви – да без надлежащего платья, chérie^[24].

– Только для этого надо не просто платье, – с некоторым нажимом произнесла Рори, чувствуя уклончивость в ее ответе. – Для сказки нужно платье от Руссель. В них ведь есть что-то особенное, не так ли? То, что делает их приносящими удачу?

– Пейте свой кофе, Aurore. Пока он не остыл.

Рори послушно подняла чашку к губам.

– Простите, что так допытываюсь. Я просто надеюсь понять то, что прочитала в письмах. Все эти благодарные невесты, которые так поразительно обрели счастье и удачу… Притом все они признательны за это именно вам – как будто именно вы заставили эту удачу случиться. Я знаю, что говорят об этом люди, – мне самой об этом рассказала мать, – да и в письмах прямо указывается на то же самое. Что ваши платья… наделены магией.

Уголки рта у Солин снова изогнулись, придав ее лицу нечто кошачье.

– Каждая уважающая себя деловая женщина знает цену хорошей рекламной штучке. Зубная паста, вызывающая желание тебя поцеловать. Или сверкающие полы, пробуждающие зависть у соседок. Невесты жаждут волшебных сказок – и именно это я им и даю.

Рори скептически посмотрела ей в глаза.

– Вы хотите сказать, что сшитые вами платья никак не связаны с тем, что написано в тех письмах?

– Я хочу сказать, что люди склонны цепляться за те представления, что заставляют мир вокруг казаться лучше, нежели он есть на самом деле. И, пожалуй, в этом нет ничего неожиданного. Когда жизнь тяжела, такое тяготение к иллюзии помогает. Подозреваю, когда-то давно те письма тоже были для меня подобной иллюзией. Но жизнь научила меня, что даже в сказках героиня должна творить свою собственную магию… Или не творить – в зависимости от обстоятельств.

– Однако вы их все же сохранили. Вы же могли просто взять их и выбросить, но вы этого не сделали.

Солин глубоко вздохнула и очень медленно выпустила воздух.

– Тогда в моей жизни накопилось столько разного несчастья, столько душевной боли и потерь… куда ни кинь… Эти письма стали для меня своего рода способом запечатлеть хорошее и светлое.

– И тем не менее они оказались в коробке под лестницей.

Последовал неловкий промежуток тишины, но Солин наконец ответила:

– Перед кончиной Maman пыталась меня наставить, что есть время за что-то крепко держаться, а есть время – отпустить, и что мне необходимо научиться отличать одно от другого. Тогда я этого не поняла. Но потом пришло время – в какой-то момент, – когда я осознала, что должна уже отпустить те осколки своей жизни. Однако мне невыносима была мысль, что я с ними расстанусь навсегда. И я решила, что, если спрячу их от себя, если положу туда, где не буду их видеть каждый божий день, этого окажется достаточно.

Рори внимательно посмотрела на собеседницу поверх поднесенной ко рту кружки. Под безупречным стилем и старательно нанесенной косметикой в ее облике ощущался некий трагизм, почему-то сразу напомнивший ей Камиллу.

– Помогло?

– Должно быть, вам это покажется нелепым – стремление цепляться за столь болезненные напоминания о прошлом, – но это все, что у меня осталось от той части моей жизни. От Парижа и от той судьбы, которой я ждала.

«От той судьбы, которой я ждала», – эхом прокатилось в сознании Рори. Как легко эти слова слетели с губ Солин.

– Нет, мне это вовсе не кажется нелепым. Все мы находим какой-то способ с этим справляться.

– А вы, chérie? – спросила Солин, с неожиданной пронзительностью заглянув ей в глаза. – Вам тоже приходится… с чем-то подобным справляться?

Рори поерзала на стуле, чувствуя себя очень неловко и от самого вопроса, и от неотступного взгляда Солин.

– Я думаю, всем нам так или иначе приходится с чем-то справляться. – Она попыталась говорить небрежным тоном, но получилось только хуже. Явно пора было сменить тему разговора. – Мне очень грустно было узнать про ваше ателье. Про пожар, я имею в виду. А вы не думали вновь его открыть?

Солин опустила взгляд к коленям, как будто взвешивая свой ответ.

– Знаете, жизнь умеет дать нам знать, когда что-то подошло к концу. Это не всегда приятно, но всегда совершенно очевидно – так что стоит обратить на этот знак внимание. Я полжизни потратила на то, что пыталась достичь того, что для меня не предназначалось – и горько за это поплатилась. В какой-то момент все же нужно уметь распознавать посылаемые нам сигналы.

Рори отпила пару глотков кофе, гадая, что же это такое, к чему Солин так стремилась и почему для нее это не было уготовано.

– Думаю, у вас еще есть ко мне вопросы, – с некоторой даже резкостью спросила Солин. – Что ж, давайте, спрашивайте. Ответить на них, полагаю, мой долг.

Такая прямота этой женщины показалась Рори слегка обескураживающей и вместе с тем живительно бодрящей, особенно после осторожных разговоров с матерью.

– Тот бритвенный набор… Он ведь как-то связан с платьем, верно я поняла? Он принадлежал жениху?

– Да. Водителю санитарного фургона, которого убили на войне.

– А платье это – ваше?

Глаза Солин внезапно заблестели от слез.

– Должно было стать моим. Да.

– Простите. Мне не следовало так вас тревожить.

Солин слегка мотнула головой, словно раздраженная на саму себя.

– Прошу прощения, что распустила нюни. Просто… после пожара… Мне сказали, что там совсем ничего не осталось. Я никак не ожидала снова это увидеть.

– Ради бога, не извиняйтесь! Это я должна просить прощения, что растеребила ваши чувства. Пожалуйста, простите меня!

– C’est oublié, забыто, – пробормотала Солин и, взяв со стола салфетку, принялась осторожно промакивать глаза.

Рори изо всех сил постаралась не пялиться на нее в упор. Вплоть до этого момента руки Солин оставались на коленях, и лишь теперь она увидела перчатки: черные лайковые, с крошечными гагатовыми пуговками на запястьях – и совершенно неуместные в середине июня.

«Шрамы у нее не на лице. Они на руках».