Они тогда отправились в один из местных пабов послушать новую группу и в результате засели там до самого закрытия. Когда вышли из заведения, улицы уже были пусты, и они решили прогуляться. Хакс обнял ее за плечи, и в ту студеную осеннюю ночь исходившее от его тела тепло казалось особенно уютным и желанным. Проходя мимо какой-то скромной галереи, Рори замедлила шаг, любуясь картиной в витринном окне.

– Ты вот любишь искусство, – непривычно серьезным голосом заговорил вдруг Хакс. – Ты профессионально изучаешь искусство. У тебя степень бакалавра в области изящных искусств. Как же так получилось, что ты сама искусство не творишь?

В ответ Рори лукаво улыбнулась:

– А кто сказал, что не творю?

– Погоди! Ты занимаешься живописью?

– Живописью? Нет, что ты. Я лишь немного экспериментирую с тканями, но только в качестве хобби. Только и всего. Искусство порой вызывает много беспорядка, а моя мать ни за что бы не потерпела беспорядка в своем доме. Если она все же своего добьется, то я пойду по ее стопам и стану историком искусства или реставратором. Респектабельным и приличным.

– А вдруг это «экспериментирование с тканями» и есть твой путь?

Рори в растерянности уставилась на Хакса, с ужасом видя, что он ждет от нее ответа, и с еще даже бо́льшим ужасом понимая, что ответа у нее нет. Никто и никогда не спрашивал у нее, к чему стремится она сама. Ей лишь предоставлялись на выбор варианты – преимущественно матушкой, – точно меню в китайской забегаловке. Выбрать что-то одно из колонки А, а другое – из колонки Б. Колонка А предполагала брак с подходящим, достойным мужчиной, дети, оформленный со вкусом дом, а в колонке Б значились опции ее будущей карьеры. Собственно говоря, никому из Грантов или Лоуэллов не было необходимости работать, да и в семействах со столь древними фамилиями и с еще более древними состояниями приносить пользу миру каким-то более деятельным и ощутимым способом считалось вульгарным. В конце концов, они же не с Палм-Бич сюда явились!

– Я, правда, и не знаю, – ответила наконец Рори. – У меня была мысль обустроить себе где-нибудь маленькую студию. Настоящую студию с видом на море. И создавать там прекрасные морские пейзажи из всевозможных тканей.

– А такое, что, бывает?

– Это называется арт-текстиль. Представь такое сочетание живописи и скульптуры, выполненное из кусочков ткани. Я всегда любила морской берег, но родителям вечно некогда было меня туда возить. А потому я стала создавать собственные побережья из обрезков ткани. Я до сих пор иногда этим занимаюсь, но с моей учебой трудно найти на это время.

– А почему я до сих пор об этом ничего не знаю?

Рори пожала плечами, внезапно застеснявшись:

– Это всего лишь маленькое хобби.

Хакс привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

– Да, ты, Рори Грант, полна сюрпризов!

Они двинулись дальше, и Рори сунула руку в теплый карман его куртки.

– Почему же я не видел ни одной из твоих работ?

– Одна висит у меня в пустующей гостевой комнате, еще несколько хранятся в чулане.

– У тебя есть гостевая комната, куда ты меня ни разу не пускала?

– Потому что там бардак. Обычно я использовала ее в качестве студии, когда продавала работы.

Хакс резко остановился и заглянул ей в лицо:

– Так… мне показалось, ты говорила о маленьком хобби.

Рори пожала плечами:

– Ну да. Так и есть. Вернее, было. Я же сказала – у меня на это нет времени. Но как-то раз одна моя подружка прихватила с собой несколько работ и показала знакомому интерьерному дизайнеру. Тот взял часть их на реализацию и за две недели все распродал.

– Ага! Вот и еще кусочек правды всплыл на поверхность! И когда я смогу на них взглянуть? Или я до этого не дотягиваю?

От его искреннего энтузиазма в груди у Рори закружились искорки удовольствия. Обычно она весьма неохотно распространялась о своем творчестве – но сейчас ей было так приятно, что кто-то воспринял его со всей серьезностью.

– Если тебе и правда интересно, могу организовать небольшой частный показ. Если ты, конечно, не слишком торопишься домой.

– Что, прямо сейчас?

Рори взяла его за руку:

– Пойдем-ка со мной.

Пятнадцать минут спустя они стояли перед одним из самых престижных бостонских ресторанов морепродуктов «Finn», разглядывая удачно подсвеченный морской пейзаж в витринном окне.

Рори стояла тихонько, пытаясь увидеть свою картину глазами Хакса – словно бы впервые. Беспокойное, безжалостное море, усеянный валунами берег и низкое свинцовое небо. Она с кропотливой тщательностью подбирала ткани для этой работы. Муаровый шелк и кусочки мятой тафты, джинсовой ткани, саржи и крепдешина, тюлевой материи и воздушного, словно пенистого, кружева – все это тщательнейше выкладывалось слой за слоем, создавая ощущение глубины.

Эта работа заняла у Рори около шести месяцев и принесла ей колоссальную сумму в семьсот долларов. Впрочем, деньги ее мало волновали. В отличие от других художников, она имела завидную возможность не думать о деньгах. Для нее важно было то, что ее творение висело в витрине одного из самых известных ресторанов, что в правом нижнем углу красовались ее инициалы – и это мог увидеть весь Бостон!

– Ты в самом деле это сделала? – изумленно произнес Хакс, не отрывая глаз от витрины. – Невероятно! Такое чувство, будто в эти волны можно войти. А небо… – Он повернулся, чтобы взглянуть на Рори, и хотя лицо его наполовину скрывалось в тени, она увидела восторженную улыбку. – Рори, это больше, чем хобби. У тебя настоящий талант. А остальные твои работы – такие же, как эта?

– В том же ключе. Но эта – моя любимая. Называется: «К северу от ноября».

– Мне даже не верится! Твои работы должны выставляться в галереях по всему городу.

– Ах, если бы! – усмехнулась Рори.

– А что?

– Невозможно просто взять и выставить свою работу в галерее, Хакс. Особенно если ты никто и никому не известен. Начинающему художнику реальнее сорвать куш в лотерее, чем попасть на приличную выставку. И, кстати, я больше чем уверена, что единственная причина, почему мое творение оказалось здесь – это то, что моя фамилия Грант. Видимо, хозяин ресторана решил таким образом подольститься к моей матери. Но с этим он определенно промахнулся.

– Что, мать твое творчество не поддерживает?

– В том и проблема. Она вовсе не считает это искусством. Или, во всяком случае, – правильным искусством.

– А что означает это «правильное искусство»?

– Мастера-классики. Рембрандт. Рафаэль. Караваджо.

– Так они же умерли уже сотни лет назад!

– Именно.

Нахмурившись, Хакс помотал головой:

– То есть, чтобы твое творение по достоинству оценили, ты должен сначала умереть? Это как-то совсем несправедливо.

– Согласна. Но тем не менее это так. Пока тебя не станут хорошо продавать на аукционах, никто не возьмет на себя риск выставлять твою работу. Будь моя воля, я позаботилась бы о том, чтобы существовали галереи для художников, о которых никогда и никто не слышал.

– В самом деле?

– Ну да.

– Так возьми и открой такую галерею. Прямо здесь, в Бостоне.

Рори ошарашенно уставилась на Хакса, в то время как в голове у нее уже начал стремительно прорисовываться замысел. Выставочная площадка для художников, о которых еще никто не слышал. Она пока даже не представляла, как это можно реализовать, да и матери эта идея категорически не понравится… И все же при этой мысли все ее существо охватил трепет волнения и радости.

– Ты и правда думаешь, у меня получится?

– А почему нет? У тебя есть материальные средства, есть связи – и, главное, есть мечта.

– А что, если это все, что есть? Одна мечта?

Хакс обхватил ее за плечи и, притянув к себе, поцеловал в макушку.

– Мечты – они как волны, детка. Надо лишь дождаться нужной волны – той, что словно несет на себе твое имя. И когда такая волна подойдет – ты должен вскочить на нее и мчаться. Так вот, в этой мечте – только твое имя!

Тогда Рори в это всей душой поверила. Но осталась ли в ней эта вера до сих пор?

Ее мечта всерьез заняться арт-текстилем зародилась как пристрастие к винтажной одежде. И вовсе не потому, что она любила наряды. Говоря откровенно, Рори вообще никогда не интересовалась модой. В одежде ее пленяла ткань – то, как она скользила в движении, как ощущалась, как себя вела. Муаровый шелк, рубчатый трикотаж, накрахмаленная кисея, полупрозрачное кружево, узелковый твид и мягчайшие ткани из шерсти ягненка. У каждой – своя удивительная текстура и индивидуальность.

Первая ее попытка что-то сотворить была грубоватой и бесхитростной, и все же страсть к творчеству уже глубоко проникла в ее кровь, побуждая Рори совершенствовать свое искусство, претворяя все новые замыслы и осваивая новые техники. И вскоре то, что начиналось как невинное пристрастие, переросло в потаенную одержимость, вылившуюся в итоге в коллекцию работ с общим названием «Созерцание шторма». Мать относилась к ним всего лишь как к «проектам в области декоративно-прикладного искусства», однако владелец фирмы по дизайну интерьеров настолько проникся энтузиазмом, что выставил несколько работ Рори в витрине ателье. К концу лета он уже распродал всю коллекцию, включая и ту, что висела теперь в ресторане «Finn».

Когда ей позвонили сообщить, что «К северу от ноября» продали и отныне он будет висеть в публичном месте, Рори была так взволнована, что ворвалась в мамин кабинет без стука. Камилла снисходительно улыбнулась, выслушав новость, и заявила, что ничуть этому не удивлена. Что, мол, это очень удачное место и что туристы такое любят. Мать вовсе не стремилась принизить достоинство ее работы, и все же эти слова задели Рори довольно сильно, хоть она и старалась не показывать обиду. После этого она все меньше и меньше времени занималась творчеством – пока Хакс, заговорив о галерее, снова не разжег в ней интерес к искусству. Однако вскоре Хакс пропал – и возрожденное им пламя погасло.

К тому моменту, как звякнула микроволновка, Рори уже напрочь утратила интерес к разогреваемому супу. Вместо обеда она отправилась в гостевую комнату, в которой обустроила мастерскую. Она и ногой сюда не ступала с тех пор, как исчез Хакс. Поначалу она работала здесь с самозабвенной увлеченностью – а потом не в силах была даже смотреть на то, что так напоминало ей о нем.

Комната показалась Рори отчего-то меньше, нежели ощущалась прежде. Тесной, порядком захламленной и немного давящей. В воздухе все еще висел запах тканевого клея. Один угол мастерской занимал письменный стол, усеянный каталогами художественных принадлежностей, в другом – стоял мольберт для эскизов. Вдоль одной из стен тянулись полки со всевозможными тканями, а перед окном стояла подержанная швейно-вышивальная машинка «Bernina», которую она приобрела на первых порах, но использовала редко, внезапно обнаружив, что предпочитает все же вышивать вручную. Теперь все это просто покрывалось пылью.

Рори посмотрела на так и оставшуюся без рамки работу, на которой гигантская волна обрушивалась на одну из стен крепкого гранитного маяка. Это была ее любимая картина. Замысел был навеян увиденной однажды фотографией, которая навсегда засела у нее в памяти. Рори назвала работу: «Бесстрашный» – именно таким и ощущался тот маяк. Стойким, бесстрашным и непобедимым.

Еще четыре ее работы хранились в чулане – часть новой коллекции, над которой Рори как раз и работала, когда Хакс пропал. Совсем не так давно (неужели и впрямь минуло всего пять месяцев?) она прикидывала, как эти текстильные картины будут висеть на стене галереи – ее собственной галереи. Теперь же она была не в состоянии представить что-либо подобное.

Пройдя дальше в комнату, Рори остановилась перед двумя большими пяльцами-станками, где уже столько месяцев томилась пара незаконченных произведений. Провела пальцами по одному из них, вспоминая, сколько часов кропотливого валяния ушло на создание каждого изображенного водоворота, каждого взвихрения волны. Теперь она уже их и не закончит. С осени начнется учеба, и у нее просто не будет на это времени. Да и особого смысла в этой работе она уже не видела.