Где-то я уже описывал внешность Эркюля Пуаро. Потрясающий человек потрясающе маленького роста – всего пять футов четыре дюйма! Голова яйцевидной формы и слегка клонится набок, в глазах в минуты возбуждения вспыхивает зеленая искорка, напомаженные усы закручены вверх на армейский манер, и безмерное, величавое достоинство во всем облике! Одет с иголочки, щеголеват и опрятен. Страстный аккуратист во всем без исключения. Вид криво пристегнутой брошки или булавки для галстука, или крохотная пылинка на чьем-нибудь костюме – невыносимая пытка для этого маленького педанта, если только у него нет возможности облегчить свои страдания, собственноручно все исправив. Его божества – Порядок и Метод. Он всегда испытывал некоторое презрение к вещественным доказательствам, таким как следы обуви или сигаретный пепел, утверждая, что сами по себе они никоим образом не помогут сыщику в расследовании. Бывало, постучит пальцем по яйцеобразной своей голове с каким-то нелепым самодовольством и скажет: «Истинная работа совершается вот здесь, внутри. Серые клеточки, мон ами – всегда помните о серых клеточках!»

Я проскользнул на свое место и, отвечая на приветствие Пуаро, заметил между прочим, что часовой переезд по морю между Кале и Дувром едва ли может удостоиться эпитета «ужасный».

Пуаро энергично возразил, потрясая ложечкой.

– Отнюдь! Если человек целый час испытывает ужасные чувства и эмоции, это равносильно нескольким часам ужаса! Не даром же один ваш английский поэт сказал, что время исчисляется не часами, а ударами сердца!

– Мне кажется, Браунинг имел в виду нечто более романтическое, нежели морская болезнь.

– Потому что он был англичанин, островитянин, для коего Ла-Манш – ничто. Ах, но вы ведь тоже англичанин! Мы – другие. Представьте себе, в начале войны одна моя знакомая бежала на побережье, в Остенде. И там у нее приключился кошмарный нервный припадок. Бежать дальше было невозможно, разве что пересечь море! А она испытывала ужас – панический! – перед морской стихией! Что ей было делать? Боши с каждым днем приближались. Только представьте весь ужас ее положения!

– И как же она поступила? – полюбопытствовал я.

– К счастью муж ее был, что называется, практи́к. И к тому же невозмутимый, нервные припадки его не трогали. Он просто на руках отнес ее на корабль. Естественно, по приезде в Англию она находилась в полной прострации, но все еще дышала.

Пуаро совершенно серьезно покачал головой. Я как мог старался сохранить невозмутимое выражение лица.

Внезапно мой друг напрягся и драматически указал пальцем на подставку с тостами.

– А вот это, пар экзампль, уже чересчур! – вскричал он.

– Что именно?

– Этот кусочек тоста. Заметили вы его или нет? – Он извлек нарушителя из тостера и протянул мне, дабы я смог его осмотреть во всех подробностях. – Квадратен ли он? Нет. Треуголен? И снова нет. Может, он по крайней мере кругл? Нет. Имеет ли он какую-нибудь форму, хоть отдаленно приятную для глаз? Есть ли в нем симметрия? Ни малейшей.

– Этот ломтик отрезан от домашней буханки, – объяснил я, стараясь примирить его со злополучным тостом.

– До чего разумен мой друг Гастингс! – воскликнул Пуаро с явным сарказмом в голосе. – Неужели вы не понимаете, что я отрицаю такие буханки – беспорядочные и бесформенные, ни одному булочнику не должно быть дозволено выпекать такие!

Я предпринял попытку отвлечь его.

– А не пришло ли чего-нибудь занятного по почте?

Пуаро расстроенно тряхнул головой.

– Писем я еще не читал, но последнее время ничего интересного не происходит. Великих преступлений, преступников, обладающих собственной методой, больше не существует. Расследования, которые мне предлагают нынче, банальны в высшей степени. В сущности я низведен до того, что возвращаю модным дамам потерянных болонок! Последним делом, представлявшим хоть какой-то интерес, была та хитроумная история с бриллиантом Ярдли, и было это – сколько месяцев назад это было, друг мой?

Он покачал головой с таким удрученным видом, что я расхохотался.

– Приободритесь, Пуаро, удача переменчива. Прочтите письма. Как знать, может, величайшее дело уже маячит на горизонте.

Пуаро усмехнулся и, вооружившись изящным ножиком для писем, аккуратно вскрыл несколько конвертов, лежавших рядом с его тарелкой.

– Счет. Еще один. Похоже, к старости я становлюсь транжирой. Ага! Записка от Джеппа.

– И? – навострил я уши. Инспектор Скотленд-Ярда уже не раз подбрасывал нам интересные дела.

– Он просто выражает благодарность (в своей обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберстуайта, направил, так сказать, в верное русло. Я в восторге, что мог быть ему полезен.

– И как же он выражает свою благодарность? – спросил я заинтересованно, поскольку хорошо знал старину Джеппа.

– Он достаточно любезен, чтобы сказать, что для своего возраста я в отличной форме и он рад, что ему представилась возможность привлечь меня к этому делу.

В этом был весь инспектор Джепп, и я не смог удержаться от смеха. Пуаро же невозмутимо продолжал просматривать корреспонденцию.

– Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам. Графиня Форфанок будет мне признательна, если я навещу ее. Снова какая-нибудь собачонка убежала, не иначе! Так, а вот и последнее. Ага…

Я вскинул глаза, мгновенно уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно читал. Через минуту он подвинул листок ко мне.

– Это не совсем обычно, мон ами. Прочтите сами.

Письмо было написано на заграничной бумаге твердым и весьма характерным почерком.

Вилла «Женевьева»,

Мерлинвиль-сюр-Мер,

Франция

Дорогой сэр, я нуждаюсь в услугах детектива, но по некоторым причинам, о коих я сообщу Вам позднее, не желаю официально обращаться в полицию. Сведения о Вас я получил из разных источников, но все утверждают, что Вы человек не только весьма решительный, но и весьма осмотрительный, и на Вашу сдержанность можно положиться. Не могу доверить бумаге все подробности моего дела, скажу лишь, что обладаю некоторыми секретными сведениями и каждый день опасаюсь за свою жизнь. Уверен, что страхи мои не беспочвенны, надо мною нависла беда, поэтому умоляю Вас, не откладывая, прибыть во Францию. Если Вы соблаговолите телеграфировать мне о своем приезде, в Кале Вас будет встречать автомобиль. Буду чрезвычайно признателен, если Вы оставите все свои текущие расследования и всецело посвятите себя моим интересам. Я готов заплатить любую компенсацию, какую Вам будет угодно востребовать. Не исключено, что Ваши услуги понадобятся мне на более длительный период времени, поскольку может возникнуть необходимость Вашего путешествия в Сантьяго, где я провел несколько лет. Заранее согласен с любой суммой вознаграждения, какую Вы назначите.

Еще раз заверяю Вас, что дело не терпит отлагательств.

Искренне Ваш,

П. Т. РЕНО.

Внизу, уже под самой подписью, была приписка торопливым, почти неразборчивым почерком:

Ради всего святого, приезжайте!

Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, что пульс мой участился.

– Наконец-то! – воскликнул я. – Вне всякого сомнения это что-то из ряда вон.

– Да, в самом деле, – задумчиво произнес Пуаро.

– И вы, конечно же, поедете.

Пуаро кивнул, глубоко погруженный в свои мысли. Наконец он будто бы принял решение и взглянул на часы. Лицо его посуровело.

– Заметьте, мой друг, нельзя терять ни минуты. Континентальный экспресс отправляется с вокзала Виктория ровно в одиннадцать. Но не волнуйтесь. Мы можем позволить себе еще десять минут для беседы. Вы же составите мне компанию, нес-па?

– Нуу…

– Вы же сами говорили, что в ближайшие несколько недель не понадобитесь вашему шефу.

– А, с этим-то все в порядке. Но мистер Рено явственно намекнул, что его дело сугубо конфиденциальное.

– Полноте. С мсье Рено я все улажу. Кстати, почему это имя кажется мне знакомым?

– Есть один известный миллионер из Южной Америки. Его фамилия Рено. Не знаю, он это или нет.

– Без сомнения это он. Теперь понятно, почему он упомянул Сантьяго. Сантьяго находится в Чили, а это Южная Америка! Ах, как быстро все разъяснилось!

– Боже правый, Пуаро, – сказал я, крайне воодушевившись, – а дело-то пахнет деньжатами. В случае успеха мы сколотим состояние!

– Не слишком на это рассчитывайте, друг мой. Богатый человек не так-то легко расстается с деньгами. Однажды на моих глазах известный миллионер выгнал всех пассажиров из трамвая, чтобы найти оброненный им полпенни.

Я не мог не признать мудрость его замечания.

– Так или иначе, не деньги привлекают меня в этом деле, – продолжил Пуаро. Конечно, будет приятно получить карт-бланш в нашем расследовании. В таком случае мы, несомненно, не потратим время зря, но меня привлекает во всем этом одна маленькая странность. Вы прочли постскриптум? Вас он ничем не поразил?

– Совершенно очевидно, что письмо Рено писал, всецело владея собой, но под конец утратил самообладание и, повинуясь внезапному импульсу, последние четыре слова нацарапал в припадке отчаяния.

Но друг мой энергично замотал головой.

– Вы ошибаетесь. Обратите внимание: хотя на месте подписи чернила почти черны, постскриптум смотрится довольно бледным.

– Да? – изумился я.

– Мон дьё, мон ами, напрягите ваши серые клеточки! Это же очевидно! Мсье Рено написал письмо. Но не промокнул и внимательно перечитал. А потом, вовсе не повинуясь импульсу, а умышленно прибавил последние слова и промокнул письмо пресс-папье.

– Но зачем?

– Милль дьябль! Да затем, чтобы оно произвело на меня такой же эффект, как только что на вас.

– Да?

– Конечно – чтобы я непременно приехал! Он перечитал письмо, и остался недоволен. Оно казалось недостаточно убедительным!

Пуаро помолчал, а затем прибавил вкрадчиво, причем в глазах у него вспыхнул тот самый зеленый огонек, который всегда свидетельствовал о внутреннем возбуждении:

– И таким образом, мон ами, именно потому, что постскриптум был дописан не в порыве мгновенного чувства, а в трезвом рассудке, хладнокровно, дело становится крайне срочным, и мы должны как можно скорее добраться до мсье Рено.

– Мерлинвиль, – задумчиво пробормотал я. – Кажется, я уже слышал это название.

Пуаро кивнул.

– Тихое местечко – но шикарное! На полпути между Булонью и Кале. Быстро входит в моду. Туда устремляются богатые англичане, ищущие тишины и покоя. Полагаю, у мсье Рено есть дом в Англии?

– Да, на Ратленд-Гейт^[4], насколько я помню. И еще большое поместье где-то в Хартфордшире. Но я об этом человеке почти ничего не знаю, он мало вращается в обществе. У него наверняка крупные дела в Сити, связанные с Южной Америкой, ведь большую часть жизни он провел в Аргентине и Чили.

– Что ж, узнаем все подробности от него самого. Пойдемте-ка собираться. Упакуем по чемоданчику – и на такси до Виктории.

– А как же графиня? – с улыбкой спросил я.

– Ах, мне нет до нее дела! Бог с ней, ее случай не представляет интереса.

– Почему вы так уверены в этом?

– Потому что иначе она не стала бы писать, а пришла сама. Женщины не способны ждать – всегда помните об этом, Гастингс.

В одиннадцать часов мы отправились в Дувр с вокзала Виктория. Перед посадкой Пуаро послал мистеру Рено телеграмму, в которой уведомил его о времени нашего прибытия в Кале.

– Я удивлен, Пуаро, что вы не разорились на пару флаконов какого-нибудь средства от морской болезни, – съехидничал я, вспомнив наш разговор за завтраком.

Мой друг, тревожно поглядывавший на небо, дабы уловить малейшие признаки ухудшения погоды, повернул ко мне укоризненное лицо.

– Как, разве вы забыли преотличнейший метод Лавержье́? Я всегда прибегаю к его системе. Как вы помните, нужно держать равновесие, вращать головой слева направо, глубоко дыша, и считать до шести между каждым вдохом и выдохом.

– Хм, – возразил я. – Вы здорово устанете держать равновесие и считать до шести, пока доберетесь до Сантьяго или Буэнос-Айреса, или куда там еще.

– Вот так идея! Вы же не думаете, что я поеду в Сантьяго?

– Мистер Рено предположил такую вероятность в своем письме.

– Он не знаком с методами Эркюля Пуаро. Я не мотаюсь по миру туда-сюда, как заведенный. Моя работа совершается внутри – вот здесь. – Он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.