С минуту помедлив, мы наблюдали за тем, как виконт бесцельно шатался от клуба к клубу, пока наконец не пришел к какому-то внезапному решению и, резко остановившись, закричал:

– Извозчик!

В тот же миг бесшумно подкатил экипаж на рессорах. Отдав какие-то распоряжения кучеру, он вскочил в него. Кэб быстро приближался, и едва он поравнялся с нами, в тишине раздался громкий пистолетный выстрел.

– Милосердный боже! – вскричал я, отпрянув на шаг или два. – Он застрелился!

Экипаж остановился, кучер спрыгнул с сиденья – бог знает откуда к месту происшествия сбежались швейцары, официанты, полицейские и масса людей – я ринулся вперед, чтобы слиться со все возраставшей толпой, но, прежде чем успел, сильная рука Лучо обхватила меня, увлекая прочь.

– Не горячитесь, Джеффри! – сказал он. – Хотите, чтобы вас привлекли к опознанию тела? Предать клуб и всех его членов? Нет, пока я здесь и могу остановить вас! Следите за своими безумными порывами, мой друг, иначе неприятностям вашим не будет конца. Если человек мертв, значит, он мертв, и всему настал конец.

– Лучо! У вас нет сердца! – воскликнул я, изо всех сил пытаясь вырваться. – Как можно сейчас следовать рассудку! Подумайте об этом! Я причина случившегося несчастья! Мое проклятое везение в баккара нанесло последний удар этому несчастному юноше, я в этом уверен! Я никогда себя не прощу…

– Клянусь, Джеффри, у вас такая нежная совесть! – ответил он, еще сильнее сжав мою руку и поспешно оттаскивая прочь, несмотря на мое сопротивление. – Вы должны попытаться закалить ее, если хотите достичь успеха в жизни. Вы думаете, ваше «проклятое везение» повинно в смерти Линтона? Да уж, применительно к везению слово «проклятое» звучит противоречиво, а что касается виконта, то он не нуждался в этой последней игре в баккара, чтобы подтвердить, как низко он пал. Вас не в чем винить. И хотя бы ради клуба я не позволю ни вам, ни себе вмешиваться в дело о самоубийстве. Следователь в своем заключении всегда с удобством расправляется с подобными случаями при помощи двух слов: «временное умопомешательство».

Я содрогнулся. Моя душа томилась при мысли о том, что в нескольких ярдах от нас лежало истекающее кровью тело человека, которого я только что видел живым и с которым говорил, и несмотря на слова Лучо я чувствовал себя убийцей.

– «Временное умопомешательство», – повторил Лучо, словно обращаясь к себе самому. – Все сожаление, отчаяние, уязвленная честь, растраченная любовь вкупе с современной научной теорией Разумного Ничто – жизнь есть ничто, Бог есть ничто – когда они доводят обезумевшее человеческое существо до обращения в ничто самого себя, «временное умопомешательство» скрывает его прыжок в бесконечность за ложным обаянием. Однако как бы там ни было, как говорит Шекспир, – этот мир сошел с ума!

Я ничего не сказал в ответ. Я был слишком поглощен своими горестными чувствами. Я шел рядом с ним, почти не сознавая, что иду, и растерянно смотрел на звезды, плясавшие перед моими глазами как светляки в туманных испарениях. Вдруг слабая надежда охватила меня.

– Быть может, он не застрелился? Просто пытался покончить с собой?

– Он был отменным стрелком, – спокойно ответил Лучо. – Это было его единственным достоинством. Он был беспринципным, но метким. Не могу представить, чтобы он промахнулся.

– Это чудовищно! Всего час назад он жил, а теперь… Лучо, это ужасно!

– Что именно? Смерть? Она и вполовину не так страшна, как жизнь, прожитая напрасно, – ответил он с торжественностью, впечатлившей меня, несмотря на обуревавшие меня чувства. – Поверьте, душевная болезнь и смятение сознательно падшего существа – пытки куда хуже тех, что изображены в церковных картинах ада. Полно вам, Джеффри, вы слишком близко принимаете все это к сердцу – вы ни в чем не виноваты. Если Линтон по своей воле мгновенно расстался с жизнью, он поступил как нельзя лучше – пользы от него никому не было и не будет. Ваша слабость в том, чтобы придавать значение такой мелочи. Вы в самом начале своей карьеры…

– Что ж, надеюсь, что моя карьера не приведет меня к трагедиям, подобным той, что случилась этой ночью, – с жаром выпалил я. – Если это все же случится, то против моей воли.

Лучо с любопытством взглянул на меня.

– Ничто не может случиться с вами против вашей воли, – заметил он. – Полагаю, вы хотите намекнуть на то, что я виноват в том, что ввел вас в этот клуб? Мой дорогой друг, вы не отправились бы туда, если бы сами не пожелали этого! Я же не вел вас туда на привязи! Вы расстроены и взволнованы – поднимемся ко мне в номера и выпьем по бокалу вина, и мужество вернется к вам!

К тому времени мы уже достигли отеля, и я охотно последовал за ним. С той же охотой я выпил предложенное вино и стоял, наблюдая за ним с мрачным восхищением, пока он скидывал с плеч свое пальто на меху. Затем он обратился ко мне: его бледное, красивое лицо было необычно решительным, строгим, а черные глаза сверкали, как холодная сталь.

– Последняя ставка Линтона… – срывающимся голосом выговорил я. – Его душа…

– В которую не верил он, и в которую не верите вы! – ответил Лучо, пристально глядя на меня. – Почему вы дрожите от столь сентиментальной мысли? Если бы фантастические идеи Бога, души и дьявола были реальными, может, и нашлась бы причина для дрожи, но будучи лишь плодами воспаленного воображения суеверного человечества, они не в силах пробудить малейший проблеск страха.

– Но вы, – начал было я, – вы же говорите, что верите в существование души?

– Я? Я сумасшедший! – горько рассмеялся он. – Разве вы еще не поняли? Знания свели меня с ума, друг мой! Наука завела меня в столь глубокие бездны открытий, что нет ничего удивительного в том, что рассудок иногда изменяет мне, и в подобные моменты умопомрачения я верю в существование души!

Я тяжко вздохнул.

– Думаю, мне пора отправляться в постель. Я устал и ужасно себя чувствую.

– Увы, несчастный миллионер! – тихо проговорил Лучо. – Уверяю вас, что сожалею о столь катастрофическом завершении этого вечера.

– Как и я! – откликнулся я мрачно.

– Представьте! – продолжил он, мечтательно глядя на меня. – Если бы моя вера, мои безумные теории чего-то стоили – а это не так – я бы мог претендовать на единственную положительную существующую часть нашего покойного знакомого виконта Линтона! Но куда и как мне прислать ему счет? Будь я сейчас Сатаной…

Я натянуто улыбнулся.

– У вас была бы причина возрадоваться! – сказал я.

Сделав два шага навстречу, он осторожно положил руки на мои плечи.

– Нет, Джеффри, – в его звучном голосе звучала странная музыка. – Нет, мой друг! Если бы я был Сатаной, мне бы, вероятно, стоило скорбеть! Ведь каждая заблудшая душа поневоле напоминала бы мне о собственном падении, о собственном отчаянии и воздвигала новую преграду между мной и небесами! Помните – сам дьявол когда-то был ангелом!

Его глаза улыбались, и все же я мог поклясться, что в них стояли слезы. Я крепко сжал его руку, чувствуя, что, невзирая на кажущуюся холодность и цинизм, участь юного Линтона глубоко тронула его. Моя приязнь к нему разгорелась с новой силой, и ко сну я отошел, примирившись с собой и обстоятельствами. За ту пару минут, что я провел, раздеваясь, я даже сумел поразмыслить о ночной трагедии с меньшей долей сожаления и большей – спокойствия, так как не было нужды сожалеть о необратимом, и в конце концов, какое дело мне было до жизни виконта? Никакого. Я начал смеяться над собой из-за собственной слабости и равнодушия и вскоре от усталости уснул крепким сном. Однако ближе к утру, в четыре или пять, я внезапно проснулся, словно от касания невидимой руки. Я дрожал всем телом и покрылся холодным потом. В темной комнате что-то странно светилось, будто облако белого дыма или огня. Я сел в постели, протирая глаза, и на мгновение уставился перед собой, сомневаясь в истинности своих чувств. Ясно и отчетливо шагах в пяти от моей кровати я различил три фигуры в темных одеждах и капюшонах. Столь бездвижными, мрачными были они – и столь плотно закутаны в свои траурные одежды, что невозможно было сказать, мужчины это или женщины, но изумление и ужас сковали меня при виде странного свечения над ними и вокруг них – призрачного, мерцающего, подобного слабым лучам зимней луны. Я попытался вскрикнуть, но язык отказывался мне подчиняться, а голос застрял в горле. Трое оставались совершенно неподвижными, и я вновь протер глаза, думая, что это сон или какая-то отвратительная оптическая иллюзия. Все мои члены содрогались, и я протянул руку к колокольчику, чтобы позвонить и позвать на помощь, когда прозвучал голос, гнетущий, низкий, и я отпрянул в страхе, а рука моя безвольно поникла.

– Горе!

Слово с металлическим лязгом прозвенело в воздухе, и я почти лишился чувств от ужаса. Одна из фигур зашевелилась, из-под одеяния показалось лицо – белее самого белого мрамора, искаженное жуткой гримасой отчаяния, и кровь застыла в моих жилах. Раздался тяжкий вздох, словно предсмертный хрип, и снова тишину сотряс все тот же голос:

– Горе!

Обезумев от страха, не понимая, что я делаю, я вскочил с постели, бросившись навстречу этим невероятным незваным гостям, намереваясь схватить их и потребовать объяснить, в чем смысл их удавшейся несвоевременной шутки, но вдруг все трое вскинули головы, открыв мне свои лица – что это были за лица! неописуемо отвратительные мертвенно-бледные лица страдальцев! и шепот, что был страшнее вопля, проник в самую глубину моего естества:

– Горе!

Один лишь яростный прыжок – и мои руки рассекли пустоту! Но я видел их так же отчетливо, они стояли передо мной, неотрывно вглядываясь в меня, пока, сжав кулаки, я бил, пронизывая плоть, что казалась телесной! И вдруг я увидел их глаза, безжалостные, пристальные, надменные, подобно колдовскому огню сжигавшие мою плоть и мой дух чудовищным откровением. Содрогаясь, почти обезумев от нервного напряжения, я в отчаянии опустил руки – я видел смерть в их жутких глазах, воистину, пришел мой последний час! И я увидел, как раскрылись губы на одном из этих кошмарных лиц, и некий сверхчеловеческий инстинкт заставил меня цепляться за жизнь – каким-то образом я догадался, что за слово сорвется с них сейчас, и вскричал, собрав последние силы:

– Нет! Нет! Только не вечная погибель! Не сейчас!

Молотя руками по воздуху, я пытался оттеснить этих неосязаемых ужасных призраков, что нависали надо мной, испепеляя душу взглядом, и задыхаясь, зовя на помощь, я провалился в темную бездну, милостиво лишившую меня чувств.