Первые волны

Когда мы собирались, так тяжело, так израненно, то я мечтала только об одном – приехать, пойти к океану и упасть в него лицом. И так лежать, пока он не залижет все мои раны, пока он не покажет хотя бы минимальный процент зарядки на моем телесном девайсе, выгоревшем физически и эмоционально.

Когда мы приехали и пошли к океану, то океан оказался не таким, как мы себе представляли. Первый раз мы видели его в Унаватуне, а сейчас приехали в Велигаму. И здесь обнаружили, что он в Велигаме вообще никогда не бывает таким, чтобы упасть в него лицом. Это место для серфа, и здесь живет волна. Волна ласковая, волна для начинающих, волна с возможностью выбора уровня сложности. Наверное, нам как раз сюда – мы тоже начинающие новую жизнь. И надо начинать ее с небольшой волны.

Волна с пеной обычно у берега, и чем дальше заходишь, тем меньше барашков и острых пиков, а волна может быть высокой, но мягкой. Туда мы и потащили ребенка, не умеющего плавать, надев на него красные нарукавники с Маккуином. И почти сразу получили в табло. Нааа! Не смогли перепрыгнуть. Ни я, ни муж, ни ребенок. Муж держал утекающего из рук ребенка, в руках остался лишь один нарукавник. Ребенок нахлебался, испугался, решил, что больше вообще не пойдет в воду. Муж испугался не меньше. Я всплыла, отплевалась и тоже испугалась. Что ж, с первым крещением океаном.

Оно было нужно нам всем. Чтобы оставить прежнее, чтобы утонуть, захлебнуться и, вынырнув, оставить только нужное, только то свое, без чего ты себя не мыслишь. Не то, которое ты думал о себе, а то, которое сейчас, которое рвется из тебя наружу и радует. У меня – краски и бумага, которые я покупаю и сразу бегу ими рисовать. У меня – чистый лист рукописи, на который рвутся слова и мысли, перебивая друг друга, и мне приходится только оттаскивать их, ставить в очередь, держать за ручку, пока они подпрыгивают от нетерпения. Какой-то детский садик из слов. Тише, тише, вы все уместитесь, не галдите, пожалуйста. Станьте в очередь.

– А можно я первая? уряяяяя, буэээ…

– Да погодите вы, не галдите, я не могу понять, в какое русло вас пустить.

И я сижу и думаю, как мне рассказывать о Шри-Ланке, какой придумать образ себя в этой стране. А может «ВКонтакте» писать о том, как я счастлива под пальмой у океана, а в «Фейсбуке» о том, как все ужасно и как меня шокировал наш новый быт… А потом приходит мысль о том, что нет никакого выбора. Это всего лишь волны. Волна восторга, яма дискомфорта, мороженое во рту, вонючая половая швабра в руках.

Что ж, океан не может без волн. И ты то на гребне, то барахтаешься беспомощным котенком. А потом ты снова выплыл, ты счастлив оттого, что жив, и ты стремишься вновь оседлать волну и испытать радость владения ситуацией, и тебе кажется, что ты властелин моря и своей судьбы. Но волна снова накрывает тебя и все твои планы «сегодня же написать повесть» или «прийти домой и сесть искать работу». Волна вынуждает тебя отдыхать от нее, варить суп, мести листья во дворе, мыть посуду – делать невеселые, но нужные дела, чтобы затем снова ощутить адреналин властелина моря.

Милые мои слова, бегите сразу все сюда, и веселые, и грустные, ведь нельзя оставить в море только гребни волн. Океан состоит из движения, он вымывает из тебя однобокое восприятие, он приводит тебя к балансу и к принятию обеих сторон жизни.

Еще идут первые две недели после переезда. И какая-то ошеломительно сильная волна новых впечатлений захлестывает меня. И то хочется спать, то плакать, то вернуть все как было и «что же мы наделали». Иногда я чувствую себя здесь так комфортно, что наоборот думаю: «Как я жила не дома? Не хочу отсюда никуда уезжать, а наоборот хочу сюда все более въезжать».

А иногда мне становится так невыносимо от нового, неожиданно свалившегося мне на голову быта, что даже не хочется вдохновлять себя бегом к морковке каких-то далеких целей, не хочется вообще никакой морковки, морковка кажется иллюзией, а вот метла и листья с нашего кряжистого мангового дерева во дворе – реальностью. И хочется спать. Из памяти всплывают ощущения опиумного притона, где можно лежать, и лежать, и лежать, и не выходить из наркотического сна. Тогда время становится вязким, монотонно гудящим вентилятором. Именно вспоминаются – как прожитое, как знакомое. И что я была хозяйкой дома – тоже вспоминается. Муж удивился, когда я ловко ринулась готовить на газовой горелке, и сразу два блюда. Мне это легко и откуда-то знакомо – вести хозяйство. И сидеть на пластмассовых стульях перед входом в свой дом – тоже знакомо. Так здесь сидят все хозяева, когда отдыхают от дел.

Волны разные, и можно либо сопротивляться им и тратить силы на борьбу с неприятными ощущениями: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь», либо принять все свои ощущения целиком: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь».

Мы лежим с Эриком на королевской кровати. Папа уже уполз заниматься йогой, а мы разговариваем:

– Мам, а ребеночек в крови, когда рождается?

– Нет, он в водичке, он лежал в животике в водичке, и он мокрый рождается. И еще на веревочке, на пуповине. Ты был привязан к оболочке, в которой лежал.

– Я как собачка на поводке был?

– Ну можно сказать и так. И папа тебе отрезал эту пуповину, ему дали ножницы, и он отрезал. А потом врачи завязали тебе пупочек. И мне завязывали. И всем завязывают.

Эрик помолчал. Потом спрашивает:

– Мам, а как мне папу хоронить? Я же не умею.

– Ну, до папы еще бабушка умрет. Мы с папой еще долго жить будем, и ты уже будешь взрослый, когда нас будешь хоронить.

– А как? Надо гроб покупать?

– Ну, если меня хоронить, то смотря где будем жить. Вот на Шри-Ланке заворачивают в тряпочку и сжигают на костре, тут купишь мне тряпочку, а если в России, то надо будет гроб.

– А как же я буду один?

– Да ты уже не будешь один. У тебя будут жена и дети.

– А какая у меня будет жена?

– Которая не испугается, когда ты кричишь и убегаешь к забору при знакомстве, как с девочкой с соседней виллы. Вот кто тебя примет таким, какой ты есть, и сможет с тобой таким жить, та и будет. А может она и сама будет так же стесняться. И вы отбежите друг от друга, а потом засмеетесь и подружитесь.