– Вот оно как! – буркнул Зарубин. – И торф есть и шпат полевой, кварц, и ценная голубая глина в достатке, а мощность простаивает. Мне бы еще полсотни тысчонок для покупки пресса и станков точильных, уж я бы развернулся.

– Разве банк не дает кредит? – тихо спросила я.

– Проценты тяжеловаты, – вздохнул Зарубин, – да я, может, к лету решусь.

И возвращая свистульку, нарочно положил свою теплую большую ладонь поверх моей. И как бы между прочем сказал негромко:

– А что, Алена Дмитриевна, если вы так любопытны к торговым делам, не желаете со мной до Нижегородской ярмарки прокатиться?

Я раздумывала пару секунд, потом твердо ответила:

– Предложение заманчивое, но вынуждена отказаться. Из поездок принято домой возвращаться, а у меня пока своего угла нет. Только намерение недвижимость в Москве приобресть, чем и планирую заняться в ближайшее время. Так что заранее приглашаю на новоселье, Илья Гордеевич.

– Непременно буду!

И пальчики мои крепче пожал, а вторую руку положил на спинку моего стула. Только мне не понравился этот жест собственника, пришлось взбрыкнуть и стул резко подвинуть в сторону. Аж ножки заскрипели по дощатому полу.

– Что-то жарко стало! Спасибо за угощение, Антон Терентьич, – царские у вас пироги. Не пора ли нам выезжать, Ольга Карповна?

«Ты уже носом клюешь, голубушка!»

Ляпунова призыву моему тотчас вняла, принялась с родственником прощаться да что-то наказывать второпях Акулине Гавриловне. Я к Васе подошла – свистульку отдать, так он не взял.

– Подарок вам, Алена Дмитриевна! У меня еще есть.

И вслед за товарищами скрылся в дверях, а я замялась у вешалки. Зарубин подкрался неслышно, помог мне надеть пальто и, запахивая его края, почти обхватил ручищами. Не успела возмутиться, как горячо шепнул в самое ухо:

– Приглянулся тебе Васька из Заболотья?

– А вам-то что!

– Хочешь, увезу в местечко, где ребята почище его на гармони играют, а уж песни поют – до печенок пробирает… Прямо сейчас увезу! Ну? Решай, лапушка!

– В другой раз, Илья Гордеевич, – жалобно пропищала я, потрясенная таким фамильярным обращением и предложением.

– Али ты меня боишься, Алена… Дмитриевна?

И усами дерзко щеку пощекотал.

Я с трудом перевела дух и как могла внятно ответила:

– Вы немного пьяны, Илья Гордеевич, я бы не против с вами побеседовать на трезвую голову. А сейчас мне пора ехать…

– О том и речь! Звери мои у крыльца копытами землю топчут. Твое слово, светик!

Вот разошелся! И смех и грех. Честно скажу, колебалась не на шутку. Распалил, раззадорил разбойник этакий, да еще ямочка на подбородке тревожит…

Но тут вмешалось мое фамильное третьяковское упрямство и бунтарский дух.

– Усы у вас больно колючи, Илья Гордеевич! А у меня кожа нежная.

Я чудом умудрилась развернуться в его руках, вытянулась в струнку и, пламенея всем телом, задела губами заветную ямочку, потом ниже подбородка в шею чмокнула, уже не глядя, и со всей силы рванулась прочь.

Не помню, как выбежала на улицу, запрыгнула в коляску Ляпуновой, ни жива не мертва, забилась в уголок. Сердце прыгало, как у зайчишки, который едва от охоты убрался.

– Что вы так дрожите, Алена Дмитриевна? – вяло поинтересовалась Ляпунова. – Меня после чая завсегда в жар бросает.

– Так вы пять чашек выдузили, почтенная Ольга Карповна, а я всего две… или три…

– Вы разве за мной считали, Алена Дмитриевна? – насупилась она.

– Да шучу, я шучу! Вот мне кулечик с изюмом Антон Терентич на прощанье сунул, не желаете угоститься? И давайте уже без церемоний.

– Желаю. Давайте.

Ссориться с Ляпуновой из-за чайной арифметики мне было не с руки. Я сунула в рот крупную, прозрачную, словно из янтаря, изюмину и, прижав ее языком, погрузилась в сладкую негу, прикрыла веки.

Пока повозка наша тряслась по ухабам впотьмах, Зарубин виделся мне то в образе сильномогучего богатыря Ильи Муромца на крепком мохноногом коне, а то плечистым молодцем с серьгой в ухе, как вольный казак Степан Разин. Знать бы, какое сам обо мне представление составил.

Добравшись до знакомого тупичка в Голутвинском переулке, мы с Ляпуновой подобрали подолы и бегом по доскам в дом. Шутка ли, пять стаканов чаю выдуть! Ну, я-то всего два или три, поэтому путь в клозет хозяйке уступила.

Потом наскоро умылась и упала спать в мягкую перину. На сей раз кентавры во сне моем носили серое двубортное пальто и белые суконные картузы. Разбирались в сортах муки-крупчатки и маслобойку изобретали. Предлагали на крутой спине покатать, но я трусила и немножко смущалась.

А проснулась я от бурного сотрясения перины. В ногах у меня сидела Акулина Гавриловна с расписным деревянным коробом в маленьких, крепких руках.

– Время ли спать, матушка! Такие дела творятся…

– А? Что случилось? Пожар? Наводнение? – спросонья лепетала я, напрасно стараясь вынырнуть из пухового одеяла.

– Заглотил-таки наживочку наш налим! – с восторгом сообщила сваха.

– Кто-о?

– Клюнул Илюшенька! – подмигнула Акулина Гавриловна. – Как ты давеча от него сбежала, так меня в кабинет силком затащил и давай вопрошать, откуда ты есть да какого чина… А глазищами так и пышет, так и пышет. Ох, страсть!

– Ф-фух… Во дает.

– Ты однако ж даешь, матушка, – она снова с энтузиазмом тряхнула кровать – И учить не надо, сама знаешь, чем мужчину привадить. А уж как пела, как ручками взмахивала и очами водила – ну, гроза!

– Да я что? Я ничего.

– Подарок тебе велел передать. Самолучшего китайского чая и конфет. Да чайная пара аглицкого тонкого фарфору. «Чтоб помнила Зарубина» – говорит. «А вернусь с ярмарки – в гости приду, вместе чайку выпьем». Ясен намек? Коли поладите, там меня, грешную, не забудь, – тараторила довольная сваха.

– Да погодите вы! – завопила я. – К чему такая спешка, я бы еще поспала.

– Можно ли спать, если кавалеры уже час дожидаются, – упрекнула Акулина Гавриловна.

– Какие кавалеры? – всерьез испугалась я, размышляя, не нырнуть ли обратно в перину. – Никаких кавалеров не заказывала.

– Перекатов явился чуть свет, домогается твоей душеньки, а с ним еще какой-то длинный, сутулый охальник. Тросточкой своей мне юбку чуть не поднял и в смех.

– Э-эм, Самарский, наверно? – припомнила я. – И чего им надо?

– И то верно, Самарским назвался. А тебя зовут квартиры смотреть за рекой.

– Ой, точно! Я же просила Сергея Петровича поискать мне дом… Но зачем он Самарского приволок? Акулина Гавриловна, позови Анисью, чтобы одеться мне помогла, а гостям передай, что скоро выйду.

– Значит, задумала съехать от нас, голуба? – печально вздохнула сваха.

– Это еще вилкой по киселю писано, – усмехнулась я, подтягивая на плечо сползающую сорочку. – Однако готова к любым приключениям и приятным сюрпризам.

Глава 11. Поиски дома

Ольга Карповна еще нежилась в постели, а потому я не стала затруднять Анисью завтраком и предложила кавалерам немедленно отправиться на осмотр объектов московской недвижимости.

– Перекусим где-нибудь по пути!

Лаял пес на цепи, петухи во всю ивановскую драли горло, когда мы выехали со двора Ляпуновой на поиски приключений. Легкий рессорный тарантасик Самарский раздобыл. Перед въездом на мост в колесе что-то хрустнуло, и Самарский вместе с кучером соскочил посмотреть.

– Зачем вы его пригласили? – шепотом спросила я у Перекатова.

– Узнал, что подыскиваю для вас квартиру, вцепился просто как репей. Самый натуральный репей! – возмущенно оправдывался Сергей Петрович.

– Но речь ведь о доме шла, а вовсе не о квартире…

– Полагаю, вы все варианты желаете посмотреть, – мягко улыбнулся он.

– Истинный риэлтор! – вздохнула я. – И все же мечтаю о своем домике, ну, примерно, как у госпожи Ляпуновой, только поближе к центру и чтобы гостиная больше, а сараи во дворе вовсе не обязательны.

– Право, такое затруднение – выбор! – лукаво протянул Перекатов. – «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» В Малом театре завтра Гоголя ставят, позволите пригласить вас, Алена Дмитриевна?

– Искуситель! Это вы намекаете, что мне опять в гостинице ночевать?

Вместо ответа Сергей Петрович припал к моей руке дружеским поцелуем, но я только посмеивалась, вспоминая медвежьи объятия Зарубина возле вешалки в чайной.

Вернувшийся в коляску Самарский окинул нас ревнивым взором и бросил мне на колени колючую веточку с крохотными розовыми бутонами. Неужели таким манером надеется расположение заслужить? А все же давно мне цветов не дарили. Приятно…

– Спасибо, Алексей Павлович!

Теперь уже Перекатов кряхтел от досады, что сам не догадался услужить. Зато Самарский приосанился и сделал глазки. Я же как роза цвела, купаясь в мужском внимании. А потом пошли недоразумения.

Первым делом осмотрели мы помещение на Цветном бульваре в четырехэтажном красивом доме со швейцаром при входе, но мне показалась странной цена, всего пятьсот рублей. Выяснилось, что предлагается годовая аренда, а купить квартиру в Москве нет возможности. Все владельцы больших домов сдают комнаты и квартиры внаем.

Я поблагодарила спутников за увлекательную экскурсию и уточнила запрос. Дальше мы проехались по Тверской, завернули в Камергерский переулок, оценили владения сенаторов и генералов, немного устали и решили наведаться в приличное заведение пообедать, раз завтрак сегодня не задался.

Перекатов звал снова к Тестову или в «Эрмитаж», открытый французом Оливье, Самарский же нахваливал Большой Московский трактир Гурина.

«Ах, каких там поросят подают… Последние месяцы жизни их нарочно жирными сливочками кормят».

Так я остановилась на трактире Гурина, где еще не бывала. Заведение устроено с размахом. Под высокими потолками блестели роскошные люстры.

Чернобровые молодцы – половые словно летали над полом в белоснежных рубахах. Один умудрился в каждой руке на двух пальцах нести по увесистому на вид чайнику.

Близ камина, сдвинув столы, что-то бурно обсуждали господа с растрепанными шевелюрами в расстегнутых пиджаках. Пол был усыпан исписанными листами бумаги в чернильных кляксах.

– Издатели куролесят! – небрежно заметил Самарский. – Это Петухов. Бульварная пресса. Опять будут смаковать, как ротмистр Козлович был замечен у черного входа вдовы советника Гребеньковой или как на Хитровке избили и ограбили богатого иностранца. А что он в Хитровке забыл, спрашивается? Ндравы русские изучал… Так получи по щам и сусалам.

– Фи, Алексей! – поморщился Перекатов. – Откуда ты берешь эти грубые выражения?

– Вы разве против народной речи, Алена Дмитриевна? – обратился ко мне Самарский за поддержкой.

– Ни в коем разе! Однако во всем надо меру знать, – уклончиво отвечала я.

– Золотые слова, – ободрился Самарский. – Позвольте ручку…

– С вашими церемониями оставите даму голодной! Лучше посоветуйте лучшие блюда в меню.

Мужчины переглянулись и жадно принялись обсуждать кушанья.

После шумных переговоров мы заказали стерляжью уху и молодого можайского поросенка под сметаной и хреном, а также белого рябчика в соусе с овощами. Причем к каждому блюду Самарский с видом знатока подбирал особую закуску и хмуро наставлял полового:

– Принеси-ка нам, любезный, паштету из гусиной печени да заливное говяжье…

– Студень «Саратовский» смею рекомендовать-с… – не отставал половой.

– Горчицу к нему не забудь и зелень!

– Как можно-с? Помилуйте!

– Да рыбки соленой подай и буженины порежь…

Самарский вопросительно косился на меня, словно спрашивая дозволения расширить список. Я с важным видом изучала колечко на пальце и нехотя добавила известную фразу из советской комедии:

– «Почки заячьи верчёные, головы щучьи с чесноком, икра чёрная, красная, и заморская – м-м-м… баклажанная…» Да чего скромничать, один раз живем – тащите все!