У примитивных племен источники и средства производства связаны между собой напрямую. Их инструменты – это продолжение их тел. Дети в таких коллективах участвуют в технических и магических действиях; для них тело и окружающая среда, детство и культура могут быть полны опасностей, но все вместе составляют единый мир. Набор их социальных прототипов невелик и статичен. В нашем же мире машины уже давно не являются продолжением человеческого тела, напротив, целые человеческие организации обречены служить продолжением машинного производства; магия выполняет лишь посреднические функции; детство превратилось в отдельный сегмент жизни со своим собственным фольклором. Экспансия цивилизации, вкупе с ее стратификацией и специализацией, вынуждает детей строить свои эго-модели на основе подвижных, разрозненных и антагонистичных прототипов.

3

Взрослея, ребенок должен развить в себе живое ощущение реальности, получая подтверждение того, что его индивидуальный путь в получении опыта (его эго-синтез) является успешным вариантом коллективной идентичности и соответствует ее пространственно-временному и жизненному плану.

Едва научившись ходить, ребенок не только стремится повторять и совершенствовать акт хождения, движимый либидозным удовольствием в смысле локомоторного эротизма Фрейда или же потребностью овладения в соответствии с принципом успешно выполненного действия Айвза Хендрика; но он также получает ощущение своего статуса и новой ценности «себя, умеющего ходить», какую бы коннотацию это событие не имело в системе координат жизненного плана его культуры: «того, кто будет далеко ходить», «того, с кем будет все хорошо» или «того, кто далеко пойдет». Быть «тем, кто умеет ходить» становится одним из многих шагов на пути развития ребенка, которое, через совпадение физического овладения и культурных смыслов, функционального удовольствия и социального признания, приведет к более реалистичной самооценке. Без сомнения, будучи лишь нарциссическим утверждением младенческого всемогущества (которое можно заполучить гораздо меньшей ценой), это ощущение собственной ценности вырастает в убеждение, что собственное «я» делает эффективные шаги в сторону конкретного коллективного будущего и постепенно превращается в определенное эго в рамках социальной реальности. Это ощущение я назову эго-идентичностью. Я бы определил этот термин как субъективный опыт и как динамический факт, как коллективный психологический феномен – и в совокупности как объект клинического изучения. Осознаваемое ощущение обладания личной идентичностью основывается на двух одновременных наблюдениях: непосредственном восприятии собственной личности и ее непрерывности во времени; и одновременно восприятии того факта, что другие распознают самость и непрерывность этой личности. То, что я предлагаю называть эго-идентичностью, относится не к одному лишь факту существования, что входит в понятие личной идентичности; это качество эго данного существования.

В таком случае эго-идентичность в своем субъективном аспекте есть признание того, что методы синтеза эго являются проявлением собственной самости и непрерывности и что эти методы эффективны для защиты собственной самости и непрерывности в глазах других людей.

4

Несмотря на всю неоценимую важность приложения Фрейдом современных ему концепций физической энергии к области психологии, его теория о том, что энергия инстинктов передается, вытесняется, трансформируется аналогично тому, как это объясняет закон сохранения энергии в физике, не может больше нас удовлетворить и объяснить данные, ныне полученные в наблюдениях.

Существующий разрыв позволяет закрыть именно концепция эго. Мы должны найти причинную зависимость социальных образов и организмических сил – и не только в том смысле, что образы и силы здесь, как говорится, «взаимосвязаны». Более того, взаимное дополнение этоса и эго, коллективной идентичности и эго-идентичности предлагает намного больший потенциал как для синтеза эго, так и для социальной организации.

Когда индеец сиу, пребывая на вершине своего религиозного опыта, вбивает в собственную грудную клетку клинышки, привязывает их к веревке и танцует (в неописуемом трансе) до тех пор, пока веревка не затягивается и клинышки не начинают разрывать его плоть, так что кровь стекает ручьями по его телу, мы видим смысл в его экстремальном поведении: он обращает против себя некие изначально спровоцированные, а затем энергетически фрустрированные детские импульсы, «фиксация» на которых, как мы обнаружили, имеет решающее значение в коллективной идентичности сиу и индивидуальном развитии этого человека^[5]. В данном ритуале «ид» и супер-эго явно противопоставлены друг другу, так же как в бесплодных ритуалах наших страдающих неврозами пациентов. Примерно то же значение имеют действия мужчин племени юрок, которые после близости с женщиной направляются в парную, где пребывают, пока не покроются потом и не смогут протиснуться через овальное отверстие в стене прямо в холодную речную воду; после чего они считают себя очистившимися и обладающими достаточной силой для ловли священного лосося. Очевидно, что данный ритуал – искупление, призванное восстановить самооценку и внутреннее ощущение безопасности. У тех же индейцев ежегодная оргия, устраиваемая после того, как коллективными усилиями река перегораживается дамбой, что позволяет наловить много лосося на зиму, очевидно, дает им разрядку, освобождая от перенапряжения и сводя на нет предшествующие искупительные жертвы. Но если мы попытаемся найти равновесие между этими известными нам экстремальными точками, если мы спросим себя, что же характеризует индейца, который не делает ничего из вышеописанного, а лишь предстает перед нами как тихий представитель этого племени, включенный в ежедневную рутину годового цикла работ, мы не найдем подходящей точки отсчета для описания. Для этого нужны малые признаки того, что человек где-то и когда-то, в минуты эмоциональных и мыслительных изменений, переживает вечный конфликт, проявляющийся в перемене настроения от депрессивно-неопределенно-тревожного через состояние, которое Фрейд называл «промежуточной стадией», затем по нарастающей к ощущению благополучия – и обратно («von einer übermässigen Gedrücktheit durch einen gewissen Mittelzustand zu einem erhöhten Wohlbefinden»). Однако является ли эта промежуточная стадия динамически ничтожной настолько, что определить ее можно, лишь указав на то, чем она не является; заявив, что ни маниакальная, ни депрессивная тенденция в тот или иной момент не наблюдается явно, что на поле боя эго происходит минутное затишье, что супер-эго временно покинуло поле боя и что в подсознании произошло перемирие?

Необходимость определить стадию сравнительного равновесия между различными «состояниями души» стала особенно актуальной для вынесения моральной оценки действий во время войны. У меня была возможность наблюдать поведение людей в относительно экстремальных условиях, а именно во время пребывания на подводной лодке (Erikson, 1940b). Здесь суровому испытанию подвергается эмоциональная пластичность и социальная гибкость людей. Ожидания героического свойства и фаллическо-локомоторные фантазии, с которыми вступает на корабль юный доброволец, в целом не могут быть выявлены в его ежедневной жизни на борту, в рутинных занятиях, в ограниченном пространстве, а также в той роли слепоглухонемого исполнителя, которая от него требуется. Чрезвычайная взаимозависимость членов экипажа и взаимная ответственность за жизнь и комфорт в исключительно тяжелых и длительных по времени условиях скоро вытесняет первоначальные мечты. Экипаж и капитан представляют собой некий симбиоз, управляемый не только формальными правилами. С удивительным тактом и мудростью создаются негласные договоренности, благодаря которым капитан становится нервной системой, мозгом и совестью всего этого подводного организма, воплощающего в себе одновременно идеально отлаженный процесс и проявление человечности, и благодаря которым члены экипажа мобилизуют свои внутренние компенсаторные механизмы (например, в коллективном использовании щедро предоставленной пищи), что позволяет экипажу выдерживать монотонность службы и при этом быть готовым к мгновенному действию. Такие автоматические взаимные адаптации к экстремальным условиям имеют «аналитический смысл» прежде всего там, где якобы прослеживается кажущийся регресс к состоянию первобытной орды, словесной летаргии. Однако если мы спросим, почему мужчины выбирают такой образ жизни, почему не отказываются от нее, несмотря на невероятное однообразие и подчас ужасающую опасность, и, кроме всего прочего, почему при этом они пребывают в здравии и отличном расположении духа, мы не сможем дать удовлетворительный ответ. В психиатрических дискуссиях довольно часто предполагается – на основании проводимых аналогий, – что такие организмы, экипажи, профессиональные коллективы являются регрессивными и мотивированы латентной гомосексуальностью или психопатическими тенденциями.

Однако то, что объединяет подводника, индейца, ребенка со всеми людьми, которые чувствуют себя единым целым с тем, что они делают, когда и где они это делают, сродни тому самому «промежуточному состоянию», которое мы хотели бы сохранить в своих детях по мере их взросления; мы желаем, чтобы наши пациенты приобрели это состояние, восстановив «синтетическую функцию эго» (Nunberg, 1931). Мы знаем, что, когда это произойдет, игра станет свободнее, здоровье – блестящим, секс – более взрослым, работа – более осмысленной. Применив психоаналитические концепции к решению проблем коллективного, мы ощущаем, что более ясное понимание взаимного дополнения эго-синтеза и социальной организации может помочь нам терапевтически оценить психологический средний диапазон, расширение и культивирование которого на все более высоких уровнях человеческой организации является целью всех терапевтических усилий, как социальных, так и индивидуальных.

Патология эго и исторические изменения

1

Для идентификации себя самого ребенок имеет достаточное количество возможностей, в большей или меньшей степени экспериментальных, с участием реальных или вымышленных людей того или другого пола, с привычками, чертами характера, занятиями, идеями. К радикальному выбору между ними ребенка принуждают определенные кризисные моменты. Однако историческая эпоха, в которой он родился и живет, предлагает ему лишь ограниченное количество социально значимых моделей для работоспособных комбинаций фрагментов идентичности. Их польза и применимость зависит от того, насколько они одновременно отвечают потребностям организма на определенной стадии зрелости и модели синтеза, свойственной данному эго.

Вызывающая тревогу интенсивность многих детских симптомов отражает необходимость защиты созревающей эго-идентичности, которая ребенку обещает интегрировать быстрые изменения, происходящие во всех сферах его жизни. То, что для наблюдателя выглядит как особенно наглядное проявление чистых инстинктов, часто оказывается лишь отчаянной мольбой о разрешении синтезировать и сублимировать единственно возможным для данной личности способом. Поэтому мы можем ожидать, что молодой пациент будет реагировать только на те терапевтические меры, которые позволят создать необходимые условия для успешного формирования его оригинальной эго-идентичности. Терапия и руководство могут попытаться заменить нежелательные идентификации желательными, однако общая конфигурация эго-идентичности не претерпит изменений^[6].