– Не мудри, – сурово осадил отец, когда Пашка заикнулся, было о свадьбе на Зайне. – Она тебе не ровня, у русских и татар разные менталитеты, а главное разные религии. Поэтому дурь свою из головы выбрось раз и навсегда, и чтобы я об этом больше никогда не слышал. А чтобы впредь всякая блажь в твою непутёвую башку не лезла, в сентябре сыграем свадьбу с Наташкой. Родители её люди на селе уважаемые, хоть сама она и неказиста. Зато будет верной женой. – Отец резко рубанул ребром ладони сверху вниз, словно отсёк голову невидимому противнику. – Так-то вот!

Отец у Пашки прошёл чеченскую кампанию, служил в ОМОНе и слыл человеком с довольно жёстким характером, перечить себе никому не позволял. Был случай, когда даже вызвал на дуэль своего непосредственного начальника из районного отдела. Тогда правда инцидент с большим трудом удалось замять, но с тех пор за отцом укрепилась дурная слава человека «безбашенного». Всё это Пашка знал, знал и о том, что любое сопротивление с его стороны будет отцом подавлено без всякого сожаления: если уж отец что задумал, хоть ты расшибись, будет так, как он сказал.

По улице с гиканьем пронеслись четыре всадника. Неожиданно один из них отделился, и белый конь птицей перелетел через ограду. Не сводя глаз с приближающего намётом коня, Пашка поднялся из-за стола. Дальше всё происходящее он видел, будто в замедленной съёмке: Зайна приподнялась на стременах и с силой обрушила плётку на Пашкину голову.

– Мой подарок на свадьбу, – крикнула она, глотая слёзы от обиды, – милый!

Бледный Пашка как стоял, так и продолжал стоять, даже не подумав увернуться. По левой щеке обильно бежала кровь, тонкими ручейками стекала на белоснежную жениховскую сорочку, раскрашивая её в маковый цвет.

– Посажу, суку! – заорал отец, бешено вращая белками глаз, вскочил, опрокинув стул. – Нары ей будут хатой на ближайшие десять лет!

Мрачно глядя в разъярённое лицо, Пашка впервые в жизни пошёл против воли отца, неожиданно проявив характер.

– Если узнаю, что ты шьёшь ей уголовное дело, разведусь, – хриплым голосом пообещал Пашка, раздувая ноздри. – Клянусь здоровьем будущего ребёнка!

Уставившись ледяным немигающим взглядом в единственный глаз сына, который ещё не успел напитаться кровью, отец по всему видно что-то разглядел в его глубине, потому что в сердцах сказал:

– Ну и чёрт с тобой! Тебе всю жизнь носить тавро! Как знаешь!

Отца с матерью давно уж нет, а шрам остался.

– Чего стоишь, дурень, ворон считаешь? – вернул его в реальность сердитый голос жены. – Кто за тебя цыплят будет кормить?

– Глаз сегодня что-то уж сильно разболелся, – пожаловался Пашка, желая вызвать у жены сочувствие.

– Глаз не ж…, проморгает, – грубо ответила она.

– Да что ж ты за человек, – сказал с досадой Пашка. – Нет в тебе… романтики.

– Люди добрые, – громко заголосила жена, специально привлекая внимание соседей, – поглядите на него сердечного, романтики ему захотелось. Цыплят кормить надо, вон орут как оглашенные. А ему романтики подавай. Романтик, какой нашёлся.

Противостоять глупости Пашка был бессилен. Он тяжело вздохнул и, ссутулившись, будто сразу постарев на двадцать лет, пошёл кормить опостылевших цыплят, которые только и знали, что противно пищать.

«Надо было с Зайной ускакать на её коне, – с сожалением думал в такие минуты Пашка. – Ускакать далеко-далеко в другой город, да хоть на край света, где нас никто не знал, работать, жить с любимой и растить детей» – Но амазонка ускакала без него. – «Как же так получилось?» – спрашивал себя Пашка и не мог найти ответа.

ДАЧНАЯ ИСТОРИЯ

Евгений Сергеевич сошёл на остановке с автобуса, закинул за спину тяжёлый рюкзак и неторопливо зашагал по тенистой узкой улочке вглубь садового товарищества.

В небе неподвижно висели облака, похожие на рваные клочья ваты. Полдневное солнце припекало так, что даже в светлых шортах и лёгкой майке мужчине было жарко. С реки, которая протекала неподалёку, доносились ребячьи голоса и плеск воды.

«Буду каждый день ходить купаться и загорать, – подумал счастливый Евгений Сергеевич, – а по вечерам слушать соловьиные трели и концерты лягушек».

У кособокой калитки, чудом державшейся на одной петле, он приостановился и с умилением оглядел свой участок. Без хозяйского пригляда дорожки в саду густо позарастали лопухами и диким укропом, а крапива вымахала почти в человеческий рост. Небольшая облезлая дача некогда крашеная в голубой цвет, сиротливо виднелась в самом дальнем углу, а на примыкавшей к ней крошечной веранде недоставало нескольких стёкол.

Со вчерашнего дня эта заброшенная дача принадлежала Евгению Сергеевичу Лапшеву, бывшему работнику литейного цеха в железнодорожном депо, а ныне пенсионеру. Последние три года он только и занимался тем, что мечтал, как выйдет на пенсию, купит в тихом месте скромную дачку, где всегда свежий воздух и нет привычного жара печей, шума и гвалта. Сокровенная мечта несколько отдалилась с принятием закона о повышении возраста выхода на пенсию, отчего стала ещё желаннее. По ночам Евгений Сергеевич долго не засыпал, ворочался, думая о даче, даже сны и те всё больше снились о собственном домике на берегу.

Он тронул хилую калитку, и она тотчас сорвалась с ржавой петли, словно только и ждала этого момента. Лапшев ловко подхватил её на лету и аккуратно прислонил к ограде.

«Это ничего, что пока здесь царит разруха и уныние, – подумал он весело. – Скоро всё изменится. Дай время».

Евгений Сергеевич прямо почувствовал, как его мозолистые шершавые от ежедневного соприкосновения с металлом руки охватил зуд по работе на своей земле. Это, должно быть, сказывались в нём деревенские корни. Он мягко улыбнулся, сжал кулак и слегка постучал им по столбу. От дождей и времени столб был тёмный, с лёгким налётом плесени.

– Держится, – хмыкнул удовлетворённо Лапшев, и не спеша направился к веранде, стараясь ступать босоножками между крапивных кустов, чтобы не острекаться.

Ещё позавчера жена ни за что не соглашалась покупать эту дачу. Она была рачительной хозяйкой, к семейному бюджету относилась с трепетом и его затею считала блажью.

– Не говори ерунды, – заявила она сердито, продолжая ловко управляться на кухне с котлетками. – Детям надо помогать. Колька давно уже собирается квартиру поменять, Таня иномарку новую купить, а Вася с женой и детьми, который год в Таиланд не могут съездить. А ему дачу подавай! – с обидой выговорила она и ещё усерднее принялась шевелить руками, давая понять, что сильно занята и сейчас ей не до пустых разговоров.

Евгений Сергеевич всегда уважал жену за её трудолюбие. Не было случая, чтобы она находилась без дела, всегда что-нибудь шила, перешивала, строчила на швейной машинке, чинила детскую одежду или стряпалась на кухне.

Верочка до замужества работала старшей медсестрой в родильном отделении. Она обожала возиться с чужими детишками, а уж когда появились свои – два паренька и девочка – была счастлива несказанно. Жена оказалась заботливой матерью. После рождения младшенького без колебаний оставила любимую работу.

Евгений Сергеевич не возражал, даже был доволен возложенной на него обязанностью единственного добытчика. Всю жизнь он зарабатывал и отказывал себе во всём ради детей. Но в тот день он всё-таки настоял на приобретении дачи, впервые в их совместной жизни поступив по-своему.

Лапшев слегка поморщился, вспомнив неприятный разговор с Верочкой. Поднявшись на порог, он отомкнул тугой замок и вошёл внутрь. Комната размером была невелика и вся залита солнечным светом. От прежних хозяев здесь остались несколько полок с советскими книгами и старенький проигрыватель. Он стоял на самодельной резной тумбочке, покрытой лаком орехового цвета. На полу в большой картонной коробке из-под цветного телевизора «Горизонт» высокой горкой лежали пластинки.

Евгений Сергеевич взял верхнюю, сдунул с неё многолетнюю пыль, и она закружилась на солнечном свету мириадами серебристых пылинок. Пластинка была вокально-инструментального ансамбля «Голубые гитары». Он поставил пластинку в проигрыватель, сунул пожелтевшую от времени вилку в электрическую розетку и нажал рычажок. Внутри радиолы захрипело, зашуршало, и комнату наполнил приятный голос солиста:

Пусть сегодня вновь нас память унесёт

В тот туман, голубой, как же это всё,

Ну как же это всё, мы не сберегли с тобой.

Это была известная в его молодости песня «Первый поцелуй». Евгений Сергеевич с тихой улыбкой снял рюкзак, прижал его к груди и сделал несколько танцевальных па. На память сразу пришло давнее: он танцует в сельском клубе с Валькой Одинаровой, с которой в то время дружил. Дело было накануне проводов в армию, девушка плакала и обещала его дождаться. В какой-то момент ему даже показалось, что он услышал её прерывистый от всхлипывания голос: «Ты не думай, я сильная. Я люблю тебя, Жека».

Настолько явственно всё произошло, что Лапшев от неожиданности запнулся о подвёрнутый половичок и чуть не упал, успев в последний миг ухватиться за полку. Одна из книг свалилась на пол и он, смутившись, быстро оглянулся, как будто испугавшись чужих глаз. «Болван старый», – усмехнулся Лапшев над собой, поднял книгу, машинально прочитал название «Солнечный удар» и аккуратно поставил её на место.

А память уже вела его дальше: они с Валькой лежат в сарае на сеновале. Отцовский сарай находился на задах, у самой реки. От воды шла лёгкая прохлада, а здесь было тепло, стоял душистый запах разнотравья. В прибрежных таловых кустах гремели соловьи.

– Никогда не бросай меня, – горячительным шёпотком просила Валька, осыпая жаркими поцелуями его лицо с недавно пробившимися усиками и стриженую на лысо голову. – Я умру без тебя!

В ответ он тоже говорил ей что-то о любви, принимая ласки, и сам, задыхаясь, ласкал её податливое распаренное тело. Вдруг она вскочила на ноги, лихорадочно скинула с себя праздничное платье и трусики с бюстгальтером. На улице уже занимался робкий рассвет, в дощатые узкие щели точили первые бардовые лучи, и ему было хорошо видно её худенькую фигуру и острые груди. Затем она легла рядом, обняла и крепко прижалась к нему обнажённым телом.

– Жека, – стыдливо призналась Валька, волнительно дыша ему в ухо, – сегодня хочу стать по-настоящему твоей женщиной.

Между парнями на деревне давно шёл разговор о том, что иные девушки перед армией специально так делают, чтобы потом можно было гулять в своё удовольствие. Евгений тоже поверил в такую легенду, и вопреки своему желанию отказался, сославшись на то, что пора ехать на призывной пункт. Только это всё равно не помогло, и уже через год его бывшую девушку видели с незнакомым парнем на танцах в городском саду. В областном центре Валька Одинарова тогда училась на бухгалтера в кооперативном техникуме. Об этом сообщила Евгению его двоюродная сестра Алёнка, которая случайно оказалась в тот вечер тоже на танцах. А ведь ещё недавно он получал от любимой девушки такие трогательные письма, что ему завидовали все сослуживцы.

Евгений Сергеевич грустно вздохнул, вытер ладонью испарину на лбу и вышел в сад. В лицо пахнуло освежающим ветерком. В малиновых кустах, густо разросшихся у забора, робко щёлкнул соловей и тотчас смолк, должно быть, испугавшись, что не в своё время.

Лапшев тяжело опустился на порог. Не успел он пристроить на коленях свои узловатые мозолистые руки, как память вновь вернула его в юношеские годы, в то самое время, когда он привёз из армии жену Верочку, чтобы досадить Вальке Одинаровой. Только зря он старался, потому что Валька в деревне так и не объявилась, неожиданно даже для родителей завербовавшись куда-то на Сахалин, на перерабатывающий рыбокомбинат. А вскоре и сам Лапшев переехал с молодой женой в областной центр.

Евгений Сергеевич невесело усмехнулся: всего лишь одна старая песня, а сколько воспоминаний. Он крепко зажмурился и сокрушённо тряхнул поседевшей головой, как будто разгоняя наваждения. Потом открыл серые с прозеленью глаза и уже более осмысленно оглядел участок, по-хозяйски прикидывая, что начинать обустройство дачи следует с ремонта дорожек и выкорчёвывания зарослей цветущих сорняков, не дожидаясь новой поросли.