Первое что я поняла, придя в себя, что ужасно кружится голова. И это ощущение, когда словно кто-то резко выкачал все твои силы. Ещё вчера могла бегать, прыгать, играть в волейбол. А сегодня правда жизни оказалась таковой, что дойти до туалета самостоятельно было весьма проблематично.

– Женечка очнулась, – всхлипнула мама в тот момент, когда я попыталась открыть глаза. – Девочка наша пришла в себя!

Горячая рука покрыла мои скрюченные пальцы и я, проморгавшись, поняла, что это папа выразил свои чувства. У него не было слов, у меня практически тоже.

– Ма, па, – прохрипела, посмотрев на родителей, а затем перевела взгляд на окружающую меня обстановку. Белые стены палат почти везде похожи друг на друга, вот и сейчас я молча созерцала потолок, белоснежное бельё на кровати, – всё хорошо.

– Горе ты луковое! – всплакнула мама, пытаясь меня обнять и тут же отстраняясь, услышав моё непроизвольное шипение от боли. – Вот! Живого места на тебе нет!

– Таня, она поправится! Главное, что пришла в себя! – произнёс папа, не сводя с меня наполненных любовью и одновременно встревоженных глаз.

– Конечно, наша девочка поправится! – откуда-то из-за моей головы раздался твёрдый голос бабушки, и я попыталась повернуться к ней, но не вышло. Резкая боль на лице напомнила о моём плачевном состоянии. Поэтому просто улыбнулась, сдерживая слёзы, зная, что родные это видят. – Танюш, всё милая, – на сей раз бабка показалась на мои глаза, она тоже прикоснулась к перевязанной руке, а после похлопала по плечу маму, – выпей успокоительных и сходи за врачом. Они же просили пригласить его, как только Женя очнётся. Сейчас чего-нибудь хорошего нам обязательно скажет! Позови доктора!

И мама ушла, то и дело оглядываясь и вытирая слёзы. Мне её стало очень жалко, только подняться пока не могла, не было сил.

– Ну а ты что застыл, как замороженный, – неожиданное нападение на папу (её сына) заставило меня удивиться, выплыть из состояния заторможенности, – поди, пригляди за Татьяной. Не видишь, она после дежурства возле Женечки и сама мотается! Всю ночь ведь глаз не смыкала!

Бабка у меня, словно генерал, строила всех соседей. И папа, весьма грозный на вид мужчина, не спорил с ней, а просто выполнял всё по мере собственных убеждений. Он никогда не был подкаблучником, но уважал свою мать, и мне это очень нравилось.

– Ну, ягодка моя, чего загрустила? – тепло улыбнулась бабуля, а морщинки и без того, не покидавшее её лицо, рассыпались вокруг глаз. – Всё будет хорошо, вот увидишь! Врачи нынче недурственные, опытные, враз на ноги поставят! – проворные руки бабки сначала поднесли мне попить воды, а потом поправляли одеяло, подушку. Она так всегда делала в моём детстве, но ни разу в последнее время. И, несмотря на толику приятного воспоминания, я успела заметить её встревоженный взгляд, – вот же, старая! Забыла! Украшение-то твоё чуть не потерялось! Но, знаешь, нам  отдали. Так что всё в целости и сохранности, не беспокойся! Только цепочка порвалась, но я всё заменила. Так что теперь носи, не снашивай!

– Это хорошо, – на сей раз мой голос звучал увереннее. А украшение, это кулон, который давно подарил дедушка. И бабуля очень трепетно относилась к его присутствию на мне, а я не возражала, практически не снимая подарок – цветочек в окружении солнышка. К тому же он действительно нравился своей необычностью.  Мой дед был историком, помешанным на всевозможных знаках, рунах, а эта красота означала для древних славян защиту и поддержку. Я как христианка всегда скептически относилась к подобным заявлениям, но это не мешало уважать мнение старших. Да и нравилась эта изящная штучка, чего там зря говорить! А дед был и рад стараться, у всех нас что-то такое особое, да непременно было. С единственной разницей, у всех  украшения, а папа отличился в подростковом возрасте – сделал наколку в виде какого-то странного, но красивого орнамента. Впрочем, тату кельтских узоров в моде даже сейчас.

Тем временем бабушка очень осторожно просунула руку под мою шею, застегнула цепочку и спрятала её под футболку (когда только успели надеть).

– Ну, вот и всё. Теперь полный порядок, – просияла бабуля. – Не грусти, моя хорошая, всё наладится. Ты молодая, сильная. Следователь говорил, что в той аварии вчера многие пострадали, особенно какой-то мужчина. Вот у него голову едва не оторвало, а ухо точно пришивали. А у тебя всё вроде нормально. Так, царапины только!

– Какой мужчина? – от этих подробностей меня передёрнуло. Таксист, а может быть рыжий?

– А не знаю, моя милая, – бабуля развела руками, – не здесь он лежит, в другую больницу, по всей видимости, отвезли. Голова сильно пострадала. Но, кроме него, ещё несколько человек, но и про них ничего такого не сказали. Значит, не сильно им досталось, вскорости оклемаются.

– Ба, дай зеркало, – попросила я, потому что только сейчас дошло, что голова перевязана, но как-то чудно.

– А ты не волнуйся, ягодка моя, – продолжала заливаться соловьём бабушка, – была красавицей и осталась. Только немножко…

В этот момент дверь в палату открылась, и вошёл коренастый мужчина в сопровождении родителей. Как оказалось, это врач, вместе с бригадой медиков спасший мою жизнь. После беседы, пальпации и прочих манипуляций, меня оставили в покое.

– Признаться, очень рад, что у вашей девочки хорошая регенерация тканей. Молодой возраст, здоровый образ жизни, это важно! И Женя наглядный тому пример! Так что считаю, несмотря на множественные ушибы, сотрясение мозга, небольшие ранения, восстановление не за горами, – довольно произнёс врач, обращаясь к моим родным.

– Но ведь она столько была без сознания, а потом спала! – попыталась возмутиться мама.

– Евгения пока под нашим наблюдением, не волнуйтесь! И потом, реакция на потрясение у каждого организма своя. Авария – это не тот случай, когда хочется всё вспоминать, а ведь мысли о произошедшем приходят не спрашиваясь.

Спустя какое-то время, все ушли, а я, наконец-то оставшись одна, лежала и тихо радовалась, что жива. Но боль утраты, та, что вчера ещё пробралась в сердце, так и продолжила торчать занозой, то и дело напоминая о себе. Признаюсь, мне отчаянно хотелось увидеть Сашу, чтобы он пришёл, полный раскаяния и осознания, что без меня просто не может жить. Но время шло, а его всё не было. И уже вечером, когда мне разрешили потихоньку вставать, а виды на белый потолок и такие же бесцветные стены приелись, я включила маленький телевизор, который висел в палате. По одному каналу шло старое сентиментальное кино про путаницу с сёстрами-двойняшками, по-другому упитанный повар учил готовить, на третьем влюблённая парочка страстно целовалась, вызывая в моей душе волну опустошения и ощущение полного несчастья, безмерного одиночества. В конце концов, я предпочла местные новости, которые и привлекли моё внимание.

– Вчера, по непонятной причине, – эмоционально вещал корреспондент, вышагивая по территории зоопарка, – жители окрестных домов были напуганы. Несладко пришлось и работникам, пытавшимся понять, что случилось и усмирить разъярённых животных. Местные хищники рычали, выли, пытаясь вырваться наружу. Понервничали и обычные горожане, живущим на другом конце города, ведь такого нашествия диких собак Екатеринбург ещё не припомнил. Учёные пришли к выводу, что одной из причин может быть приближающееся полнолуние, другой явилась комета Эрна, пронёсшаяся над землёй на расстоянии всего лишь…

– Свободу попугаям! – хрипло прокомментировала я, рассматривая мелькающие картинки с разъярёнными животными. Какое счастье, что не отправилась пешком, а села в то злополучное такси! На ум пришёл рыжий Лисов, но хотелось верить, что Роман тоже в порядке. А расспрашивать о нём у кого-либо ещё я побоялась, не желая рассказывать о расставании с Сашей ни родным, ни следователю, который обещал зайти. – Я же забыла про зеркало! – снова проговорила вслух и резко села, припомнив, что так и не увидела своё отражение, но головокружение заставило унять мой пыл.

И только спустя несколько минут, я всё-таки подошла к небольшому зеркалу, висевшему над умывальником. То, что отразилось там, мало напоминало меня прежнюю. Ссадины и царапины покрывали лоб, щёки, о широком пластыре на одной скуле я уже знала, а вот начавший желтеть огромный синяк на другой не сильно понравился. Однако выбирать не приходилось. В целях успокоения, я вспомнила слова доктора о моём выздоровлении, которое не за горами. Но только сердце, как заставить заглохнуть ту боль, что рвалась изнутри, пронизывая насквозь каждый сосуд, каждую клеточку! Или может быть доктор и здесь знает верное средство, способное облегчить эту непосильную ношу? От ощущения какой-то несправедливости и жалости я заплакала и отвернулась, не желая дальше смотреть на себя, изуродованную в той аварии.

На другой день меня посетил следователь, уверенный, что всё это несчастный случай, спровоцированный неисправностью какого-то автомобиля. Я не стала возражать, потому что совершенно ничего не могла ему противопоставить. Но и что видела-то? Ничего.

Через несколько дней меня выписали. Как ни странно, но крепкое здоровье и шагнувшая вперёд медицина сделали своё дело: шрамы истончились, остались лишь розовые рубцы, которые со временем должны были побелеть, а то и вовсе сравняться с обычным кожным покровом, синяки тоже прошли, как и тошнота, мучившая меня в первые дни. Я ожила, что не скажешь о душе, которая плакала, несмотря на тысячу доводов на тему «Почему должна выкинуть из головы Александра Морозова». Слова не помогали. Хорошо, что родители не стали вдаваться в подробности: «Отчего не видно здесь Сашу, когда он приходит?». Пришлось объяснить, что мы решили расстаться, потому что не нашли общих тем. Не знаю, поверили ли в это папа с мамой, но больше разговоров о моём бывшем парне никто не заводил, за что я была благодарна.

Глава 3

Дженни Аддерли, в девичестве Евгения Курицына

Наши дни, Абердин

Это Саша Морозов?

Конечно же, он, раздавшийся в плечах и примеривший на себя груз ответственности на фоне ушедших времён. Да, он изменился и сильно, несмотря на какие-то шесть лет. Однако именно его я узнала бы и из миллиона промелькнувших лиц.

Как я выжила и выплыла из омута волнений, пронеся всё через столько лет, знает только бог и моя подушка, которой подарила море слёз, пытаясь напрасно вытравить из своей души Морозова, прогнавшего меня в тот вечер, перед аварией.

И вот сейчас мужчина, который когда-то разбил моё сердце, нежно обнимал свою жену. Но не могла не заметить цепкий изучающий взгляд, что впился в меня, словно шип дикой розы. Красивый, но колючий, как всегда. Думала ли, что когда-нибудь его встречу? Конечно же, я вполне допускала такую возможность. Но чтобы это произошло именно здесь – никогда.

А тем временем лорд слегка склонил голову и с вежливой улыбкой произнёс:

– Миссис Аддерли, – знакомый и всё ещё не забытый голос звучит мягко, словно изучающе. Отчего-то это напомнило мне огромного кота, дорвавшегося до сметаны, или льва, играющего с мышью, которой точно от него не сбежать. – Приятно вас видеть. Шелли не разочарована, а значит я рад, что мы пригласили именно «Хроники Абердина» представлять наше семейство обществу.

Он говорил, а мне во всём чудился какой-то двойной смысл, подтекст. Но более чем уверена, это воспалённое воображение рисовало то, чего нет и быть не может. В конце концов, жизнь изменилась, моя и его. И сейчас лорд Эрскин для меня является всего лишь работодателем, не больше. Я постаралась взять себя в руки, всё-таки при исполнении, не сентиментальную книгу читаю, чтобы слезами обливаться и в ступор впадать.

– Спасибо, сэр, – произнесла, совершенно искренне надеясь, что получилось естественно, а лёгкая улыбка не выглядела оскалом.

– Алекс, дорогой, я очень рада, что ты пришёл. Сейчас самое время сделать наш семейный снимок, – ворковала жена лорда, положив свою руку на локоть мужа. – Может быть, на фоне твоих предков?