– Он заказывал такси?

– Этого я не знаю.

– Он был один?

– Да, один жил здесь, но сегодня срочно уехал.

Владелец отеля спокойно извлекает конверт и исчезает на лестнице.

«Отец, я знаю, ты приехал за мной. Но встречи не будет. Встречаться – это вспоминать маму. Для меня это больно и невыносимо.

На самом деле мы сегодня встретились, я тебя видел, ты постарел, ссутулился. Можешь лететь в Россию. Есть один фильм, где сын спрашивает отца: «В начале было слово. Почему, папа?»

– Но в чем я виноват? В чем я виноват?! В чем виноват!!!

Стоишь, кричишь и плачешь. В номере, где был мой сын, в городе, где есть мой сын, в беспокойных ночах, где всегда будет мой сын.

…Мы возвращаемся с рыбалки. «Ну что, мои огурцы, наловили? – спрашивает жена.

Я пошел на причал. Походкой собаки, которой наплевать на дождь, которая бредет себе под дождем по причалу. Так легче пережить печаль, проще чувствовать свое одиночество. Оттуда я посмотрел наверх, он стоял там. Стало быть, встретились.

Часть третья. Вспомнить…

«Медлительной чредой нисходит день осенний,
Медлительно кружится желтый лист,
И день прозрачно свеж,
И воздух дивно чист…».

Помнишь, я читал тебе Блока, а ты бегал вокруг деревьев?

А осень была за дверью. За скрипящей дверью, которую сколько ни смазывай, она все равно скрипит. Она, осень, за дверью. Пришла, подкралась, причем, презирая лужи, которые не знают, куда им деваться в холода. И ты уже не угадал с одеждой. Прибежал домой, замерз, скорее чаю, скорее отмотать время к лету.

Летом гнал велосипед по лесной дороге, всматривался в каждое дерево, каждый лесной просвет, – запомнить на период холодов, до следующего лета. И возмутиться на себя.

А еще у нас с тобой была Ведьмина деревня, Дуб – шептун, Тайное дупло гномов, и яма, заросшая травой, над которой мы гадали, откуда она взялась.

Сколько пройдено в том дремучем лесу, какая же там была прохлада, а еще сенокос, грибы, костры и… лесные вечера до темноты, до черноты, когда все, уставшие от покосов, любят о чем – то поговорить. Помню, ты все допытывался, как звезды держатся на небе и о чем стрекочут сверчки.

В те звездные ночи мы с замиранием сердца смотрели на небо, мечтали. Наше теплое небо мы сравнивали с морем, которое где – то без нас шумит прибоем, – как далеки те берега!

Почему летом не вспоминается весна? Просто в голову не приходит весна, островки снега под солнцем неугомонной весны. Помнишь, сынок, как они торчали…, а чтоб добраться, воды в сапоги надо было набрать.

И вы, стайкой детей, прибегали домой, звенели крикливыми голосами – вытаскивали из сапог ноги, а потом переворачивали сапоги, а оттуда вода струей. Топали по полу, оставляя мокрый след. И получали запрет на следующую встречу с весной, пока не просохнут штаны и сапоги.

«Пи – пли – пли! Пи – пли – пли!» – капель решительно отстукивала срок течения весенних талых вод. Ты услышал тогда эти звуки и бегал, наговаривая себе под нос: «Пи – пли – пли! Пи – пли – пли!» Но тебя уже не выпускали.

Зима. Зимой мы не ждали весну, и тогда она незаметно подкрадывалась.

Зиму помню в подмосковном пансионате. Мы вернулись с лесной лыжни. Наши лица еще горят после мороза, но я уже рвусь туда, где стоит старый журнальный столик, – сейчас мы встретимся, – я, несущий идею фикс и столик, покрытый обшарпанными шахматными клетками. Тебе в светлой комнате библиотеки предстоит шахматное сражение с кем – то из толпящихся ребятишек.

Я волнуюсь за тебя, – играешь черными «сицилианку». Девочка, что сидит напротив, постарше тебя, потому твои уши краснеют, потому достаю пачку сигарет, в библиотеке это неуместно, оглядываюсь куда пойти подымить. Прячу сигареты. Как же ты волнуешься…, хотя уже увидел комбинацию и идешь к ней семимильными шагами.

Партию ты выиграл – девочка занервничала и ушла.

А ты не радовался, просто смотрел ей вслед.

Ты вернулся в осень. Бродишь, бродишь, бродишь по лесным дорожкам, уже не таинственным, а прозрачным после ушедшей листвы…Лес так медленно замирает, воздух наполняется сыроватым грибным запахом. По оставшимся листьям стучит беспокойный дождь. Чувство, что душа сыплет листьями. Не верю, что все ушло. Не верю, что ты не вспомнишь то лето. Не верю. Не верю».

Закончил писать, поднял листок, тут же положил, так, будто он прилип к пальцам. Потом схватил его и смял. Взял новый и написал: «Почему так?

Приглашение на рыбалку

Истории, которые с людьми еще не случились. Да возможно ли это увидеть заранее? Можно ли фотографировать будущее? День, который случится завтра, или в среду, или осенью? Как фотографировать время, которое еще не пришло, но которое наступает пока я пишу эти слова?

Познакомился с творчеством Александра Кульгина, и открыл для себя замечательного фотографа, который снимает не то, что видит в объективе, а то, что произойдет через несколько мгновений. У меня нет никаких доказательств. Просто чувствую так его снимки, и делюсь мыслями.

Эта история произошла совсем недавно, в 21-м году.

Больничный коридор. Идем с каким – то санитаром. Все палаты открыты. Глаза не спрятать. Боковым зрением вижу: на пути, по стенам торчат спиралевидные фигуры – это люди – спирали, от болезней люди превращаются в спирали.

– Нас потеснили. Ковидников много навезли.

Веет нечистотами.

– Сюда.

Вошли. Встали.

– Здрасьте.

– Здрасьте.

Его кровать. Налево в углу. Пустая. И чужая.

Не верится, – вчера здесь лежал отец. Еще вчера. Еще теплая после него кровать.

– Ночью санитары вынесли…, в морг, – голос, будто запись включили, могут включить вторично, если что – то непонятно. Если что – то непонятно…

Очки на тумбочке.

– Сняли, чтобы не разбились, когда выносили.

«Он объясняет почему с умершего человека сняли очки. Бред какой – то. Отец в них часто засыпал. В последний раз упал с велосипеда, а очки на носу так и остались, не разбились, и вот лежат, может ждут хозяина, когда он вернется».

– Звините (кто – то выговорил слово без «и»). Вы слышите?

– Веселый был.

– Что?

– Веселый был, – повторяю свою фразу.

И жду. Санитар оглядывается. А я с кроватью продолжаю беседу.

– Смешно как – то носил.

– Что?

– Очки смешно носил.

Очки на тумбочке начали меня приветствовать, будто они дальше читали книгу на которой лежали. Почему – то мифы Древней Греции он всегда брал с собой, взял и в последний раз.

Беру очки в руки. Левая душка сохранила свой изгиб, а правая убежала куда – то.

– Тут вещи на тумбочке, заберите. – И в сторону: —Лена! – И ко мне: —Мне пора идти. Вы тут сами.

Ушел санитар.

– Ну, давай обниму, сын, – его голос с того вечера, когда забирали на «скорой», вывозили с подъезда на коляске для сидячих больных. – Не обижайся на меня.

Сидел худой. Одуревший. Растерянный.

– Ну что ты, с кем не бывает. Так прощаешься, будто навсегда, – мои неуверенные слова, а точнее, мое вранье. Против диагноза не попрешь.

А сам думаю, а почему не соврать. Ведь батя, когда у меня открылся собственный антикварный магазин, сказал: «я в тебя верил» и это было таким бесстыжим враньем, после ругани и ремня в детстве. Ведь за десять лет до этого на одном из семейных сборищ отец опрокинул стопку и в сердцах сказал дядьке, тетке и друзьям, что сидели за столом, мол, у вас дети как дети, а у меня беда: сын – дебил, вместо уроков, или там спорта, по мусоркам лазит, по свалкам, собирает старье – сарай весь захламил. В башке ни одной извилины. Хоть бы до восьмого класса дотянуть и в ПТУ. Это за праздничным столом. На своем дне рождения.

…Молча бросаю полотенце, блокнот, книжку, ручку в свой рюкзак, сгребаю мелочь, почему – то рассыпанную на тумбочке.

Первый раз обращаю внимание на тех, кто в палате. На кровати у окна. У тумбочки – напротив. На кровати – рядом. Все прячут глаза, как от чего – то постыдного.

Все сгребаю – ничего не оставлять из того, к чему он прикасался – ведь это касается только нас: меня и его.

…Выскочил на улицу, через задний вход – помнил дверь, – глубоко вдохнул воздух, выдохнул.

О чем он думал? О чем он думал в последний момент? – полистал его блокнот, иначе, зачем он забирал его с собой всякий раз, в больницу. Листки замелькали, как вагоны электрички: трудно сосредоточиться и прочесть что-нибуль.

– А вот, нашел, – записи на несколько страниц, будто писал в темноте и не видел в этот момент свою запись.

– Читай.

– Не могу.

– Не переживай, что там?

– Говорит: простите, если чем обидел…

– И все?

– А вот еще… Так…

«…Как-то ты спросил меня, сын, почему я не беру тебя на рыбалку. Ты знаешь, у меня от радости микстуры, что принес с аптеки так и посыпались. Я долго ждал, когда ты скажешь про рыбалку и вдруг… А за окошком зима, а у тебя ангина и температура под сорок. Только поправишься – сразу идем тобой на рыбалку!

Я сейчас почему вспомнил, я знаю, отсюда уже не выйду, – вынесут. На рыбалку ты пойдешь без меня, и обязательно скажешь: "У меня такой карп сорвался, и крючок проглотил". Помни! Я тебе в этот момент подмигну.

Когда-нибудь ты узнаешь, что отсутствие горизонта – это не плохо, это значит, небо начинается на Земле, а может, земля заканчивается на небе, что тоже не плохо.

До встречи, мой сын».

Куда приводят Холмогоры (Заметки в дороге)

1. Дорога

– Сдавай билеты на поезд, – сказал я сыну. – Поедем на машине.

900 километров по Холмогорам до деревни Зарученье. Вверх-вниз, вверх-вниз, особенно на границе Вологодской по Архангельской.

С чего передумал, когда "против" больше, чем "за"?

Да, зрение упало, – сначала напомнил, – руль крутить одному, – еще напомнил, – куда такая для глаз нагрузка? – сначала сомневался. А потом махнул рукой, Северную Россию повидать, да еще со взрослым сыном, – решено.

Дорога-то как манила, – вот еще что.

Пытливый читатель уже обвел кружком цифру "900". А Холмогоры-то "подлиньше" будут, аж за тысячу километров. Верно. Только с Холмогор свернуть нам надо пораньше, до Архангельска, на Няндому. По приглашению наших замечательных няндомских сватов. Деревенька под городком Няндома с праздничным названием Зарученье. Две-три эсэмэски, и мы едем знакомиться, кстати, в таких случаях путь становится покороче.

Ты знаешь, – говорю себе, – всякий раз когда услышишь слово "Холмогоры", не забудь: кроме названия дороги, еще деревня так называется, в низовье Северной Двины, с допетровских времен. Зазорно будет не наведаться туда.

Но сначала надо пройти трассу М8, от Москвы, не доезжая Архангельска. Города там знатные: Переславль-Залесский, Сергиев-Посад, Ростов Великий, Ярославль, Кострома. Не хочешь – объедешь. Где-то след Ломоносова и рыбного обоза, с которым он шел.

И поехали мы, вернее думали, что поехали, – по Холмогорам не едут, так, спускаются-поднимаются. На холм – с холма. По полосе "шелковисто-гладкого асфальта", если воспользоваться набоковским описанием какой-то "american road". Движение мягкое, как по коврику с короткими ворсинками.

Водители грузовиков здесь учтивые. Мигают тебе правым "поворотником" – обгоняй, не стесняйся. Левым – не дергайся, по "встречке" что-то идет.

А в долинах стелются туманы, а поля красуются зарослями Иван-чая узколистного, а от сосновых лесов веет свежестью и запахом коры.

Кто думал, что я готовлю статью для Википедии, – не оправдаю ожидания. Я о том, что с тобой происходит на Холмогорах, и только.

И грянул дождь, да что там дождь, ливень зарядил на всю дорогу.