Стефан собрался во флигель после обеда, но в коридоре остановился, услышав клавесин. Видимо, Юлию упросили поиграть, и теперь звуки клавесина, как мягкое старинное кружево, обволакивали дом. Стефан, заслушавшись, подошел к дверям гостиной – и услышал, как она поет.

                         Спи, дитя, не нужно плакать,
                         Козодой поет у двери,
                         А на кладбище за полем
                         Две могилы под крылами
                         Ангела – в тени зеленой
                         Дерева, что, будто руки,
                         Ветви в стороны раскинув,
                         Стережет покой последний
                         Неизбежной вечной спальни…

Он узнал старинную грустную балладу – а там, в поле, не узнал, но сейчас ему казалось, что именно эту мелодию играла пастушья свирель…

                         Две могилы у ограды
                         Самой, чтоб не расставаться,
                         Разделенные забором,
                         Отгороженные души…

Стефан простоял так все время, пока песня не закончилась; а потом в гостиной сказали:

– Матерь с вами, пани Юлия, что ж вы выбрали такую грустную песню?

– Сама не знаю, – ответила она, закрывая крышку клавесина. – Честное слово, не знаю…

Глава 5

Песня Юлии пробудила в нем смутное беспокойство. Cтефан поглядел в небо, выйдя на крыльцо, но оно было нежно-голубым и грозы не обещало. А предчувствие ее все равно копилось где-то в сердце.

Марийкиным флигелем называли добротное двухэтажное строение, по имени обитавшей в нем когда-то экономки-долгожительницы. С крыльца его не было видно, так хорошо флигель прятали толстые стволы и буйно разросшиеся ветви платанов. Отец хоть и не стал выгонять Стацинского, но и находиться с ним под одной крышей не захотел.

У высокого, чуть покосившегося крыльца генерал Вуйнович распекал слугу, приставленного ходить за раненым. Слуге, судя по лицу, казалось, что он при Креславле, под огнем: вот-вот упадет в траву и прикроет голову руками.

– Да не знаю я, пан генерал, – донесся до Стефана его жалобный голос. – Я ж только пообедать отошел, а он спал… Вернулся – нет, как краснолюды унесли…

– В таком возрасте краснолюды уже не уносят, – сказал Белта, приблизившись. – Думаю, пан Стацинский просто не захотел далее пользоваться нашим гостеприимством…

Слуга в его присутствии немного осмелел.

– А меня, пан генерал, не за тем ведь ставили, чтоб я за ним следил, как за пленником. Может, их милости вздумалось воздухом подышать, прогуляться…

– Прогуляться? – переспросил Вуйнович, которому самому воздуха явно не хватало. Он вздохнул судорожно, широко разинув рот. – По-твоему, в таком состоянии гуляют?

Обернулся к Стефану, барабаня пальцами по пуговицам мундира.

– Я не знаю, что произошло, – сказал он хмуро. – Утром мне не казалось, что он собирается уезжать. Ты, разумеется, посчитаешь его трусом…

– Нет, – честно сказал Стефан. – И вы бы не посчитали, если бы видели его сегодня утром.

Вуйнович был прав в одном – с таким ранением можно сесть в седло, можно даже доехать… до ближайшей деревни. Если только юнец не принадлежит к той же породе, что и сам Стефан.

– Я попрошу отца, чтоб послал кого-нибудь посмотреть. Будет прискорбно, если он свалится с коня или попадет в болото…

– Спасибо.

Когда Стефан уже собрался искать отца, думая про себя, что вряд ли скоро увидит Стацинского, генерал сказал ему в спину:

– Не знаю, почему мне кажется, что ты лучше моего знаешь, куда он мог уехать.

– Да что вы, я понятия не имею…

Куда – он и в самом деле не знал. А вот почему – догадывался.

Стацинского не нашли. Хозяин таверны по дороге сказал слуге, что видел чрезвычайно бледного господина, который подкрепился сливовицей и умчался по дороге на Швянт. Стефан доложил об этом Вуйновичу, тот махнул рукой и еще раз извинился. И ел его глазами остаток дня, будто Белта сам устроил мальчишке побег. В старости люди часто бывают подозрительны и беспокойны без повода.

У Стефана же было достаточно поводов для беспокойства, и отъезд Стацинского был среди них не первым. Жаль, что нельзя расспросить о медальоне и о той могиле. Ну что ж, в следующий раз. Без следующего раза не обойдется.

Марек, как всегда и бывало в их ссорах, подошел к нему первым. Положил руку на плечо.

– Прости, брат. Я опять тебе наговорил. Не хочу, чтоб мы так расстались.

Стефан увел его наверх, усадил в заскрипевшее кресло.

– Марек, послушай меня. Ты же сам понимаешь, что восставать имеет смысл только в случае войны? Иначе не инсуррекция это будет, а избиение младенцев.

– Я знаю, – напряженно сказал Марек, глядя на брата снизу вверх. – Я тебе об этом и говорил.

– Хорошо. Допустим, вы повезете сюда оружие. На границе вас перехватят, не сомневайся. Усилить стражу в несколько раз они уже успели. Тех, кого поймают, казнят. А теперь представь себе, что будет, когда весть об этом донесется до столицы… или хотя бы до Университета. Особенно если ты будешь среди тех, кого схватят. Сын князя Белты, с соколом на гербе.

Марек жестом остановил его:

– Под княжеской фамилией я уже умирал, второй раз не собираюсь. Я не такой подлец, чтоб подставлять под удар отца… и особенно тебя. Вот мои бумаги, и вот мое теперешнее имя.

Он порылся за пазухой и извлек сложенный вчетверо дорожный пропуск на имя Фортунато Пирло, доброго горожанина Луриччи, нарочного дома «Черроне и сыновья».

– Настоящий? – Стефан поднял брови.

– Разумеется. Это здесь пан Ольховский может очертить меня кругом… а бумагу лучше иметь не выколдованную.

Дожили. Сын князя Белта мотается по дорогам под именем чезарского торговца.

– Речь сейчас не об этом. Как вы собираетесь везти оружие?

И снова это закрытое лицо. Стефан и сам понимал, что некоторых вещей ему лучше не знать, но сейчас молчание брата его задело. Он отошел к потухшему камину. Духи, высеченные на чугунной плитке, безуспешно пытались разжечь огонь.

– Если вы сейчас попадетесь, с нами расправятся раньше, чем мы успеем подняться.

– А если завтра чезарцы задружатся с твоим цесарем – нас прихлопнут как мух!

Прихлопнуть в самом деле могли. Чезарцы не настолько щепетильны, чтоб при изменившемся ветре беречь чужой груз, тем более если груз этот – повод для войны. Стефан вздохнул:

– Хорошо. Что бы там у вас ни хранилось – это надо вывезти из Чезарии. Но ни в коем случае не ввозить в Бялу Гуру.

Марек нахмурил брови так сильно, что морщина посреди лба стала похожа на шрам.

– Я и сам это знаю. Но во Флорию мы это не повезем, там довольно нашего добра. Может быть – в Чеговину, туда сейчас отовсюду свозят оружие, лишнюю партию могут и не заметить.

– А они потом вспомнят, что это было наше оружие?

Хоть бы он одумался… Да ведь даже если одумается – разве мало причин, по которым Бяла Гура может вспыхнуть и прогореть вхолостую, не дожидаясь поддержки? Если, не дай бог, добрый цесарь захочет набрать здесь добрых солдат для своей Державы… Конечно, Лотарь неглуп и не считает белогорцев настолько благонадежными. И у него есть саравы, которые с удовольствием пойдут бить чеговинцев и без жалования…

– Отец сказал, что даст деньги на корабли, – вдруг сказал Марек.

Стефан засмеялся. Старый Белта ни в чем не мог отказать младшему сыну. Просит коника – значит, будет коник; захотел солдатиков – будет полк разноцветных гусар с блестящими саблями.

А сын вот вырос. Солдатики нужны настоящие.

– Стефан… Ты думаешь, у нас есть такие деньги?

Хороший вопрос. Конечно, Белта – одна из первых семей Бялой Гуры, князья с первой скамьи Совета, и даже после конфискации, когда отобрали палац в Швянте, у них кое-что осталось. Теперь отец живет скромно – куда скромней, чем они привыкли, не отличишь от средней руки помещика. Оттого ли, что беден, – или оттого, что копит деньги на другое?

– Я знаю об этом не больше твоего, – вздохнул Стефан. – Я ведь еще реже переписывался с отцом, да и не стал бы он о таком сообщать в Остланд…

– Я спросил его прямо. А он, как обычно, завел разговор о княгине Магде.

Стефан возвел глаза к небу. О княгине Магде они с братом наслушались еще в детстве. Согласно одной из легенд, когда у княжества не хватало денег на оборону, благодетельная княгиня продала собственные украшения, чтобы помочь армии. Значит, и отец собирается этим заняться – продавать фамильные драгоценности… Стефану вспомнились отчего-то поджатые губы и неодобрительный взгляд тетки Цецилии.

– Я не знаю, что он делает. – Марек помрачнел. – Нам нужны эти корабли, но я не хочу, чтоб он вот так разбазаривал твое наследство.

– Какое наследство?

– Семейное. Даже если отец и захочет что-то оставить мне, не слишком удобно завещать деньги мертвецу…

– Не удобнее, чем бастарду, – заметил Стефан.

Марек приподнялся в кресле.

– Не смей. Не смей вот этого, слышишь?

– Ты же сам знаешь…

– Не знаю и знать не хочу. – Брат покраснел от злости.

Стефан даже растерялся.

– Ну хорошо, Матерь с тобой, не кипятись… Но уж о моем наследстве беспокоиться не надо. Мне неплохо платят на цесарской службе…

– А когда тебя уволят с этой службы и лишат привилегий? – Голос у брата стал жестким.

– Что ж, я не думаю, что на Ссыльных хуторах буду сильно нуждаться. Говорят, там ведут довольно простую жизнь…

Марек уронил голову на руки.

– С тобой невозможно говорить серьезно, Стефко!

– Ну не о деньгах же, – сказал Белта. Он шагнул к Мареку, на секунду прижал его голову к животу, погладил по макушке, отпустил. Собрался было уйти, но брат сказал резко:

– Постой. Теперь я тебя спрошу. Что со Стацинским?

– А что с ним? – Стефан изобразил равнодушие, хоть и знал, что брат на это не купится. – Ему стало стыдно, и он удрал. Я надеюсь, что стыдится он оскорбления, а не того, что проиграл дуэль, но с этими юнцами никогда не знаешь…

– Он едва не убил тебя, – устало сказал Марек. – Я еще не видел, чтоб кто-то дрался с тобой – так.

– Но ведь не убил, – медленно проговорил Стефан и сел наконец сам – на диванный валик.

Что, больно, князь? Готов поспорить, что да…

Он будто и не желал смерти Стефана. Просто хотел проверить догадку…

Кто-то въехал во двор, из-за окна донесся стук копыт и чуть спустя – звучный голос пана Ольховского, призывающий конюшего.

На лестнице Стефан столкнулся с Юлией. Она сменила прическу после поездки в церковь, уложила тяжелую косу вокруг головы и стала похожа на старинную мраморную статую: такая же стать – и такая же хрупкость. Стефан подумал, что душа у него, наверное, никогда не перестанет замирать, при виде ее – останавливаться, с ходу налетев на ее красоту, на эти огромные серые глаза.

– Вы бы отдохнули, Стефан, – сказала она с легкой досадой. – Что за суета… Вот так раненые пошли, один попросту сбежал, и другому не сидится…

– Я отдохнул во время мессы, – признался Стефан. – Надеюсь, добрый отец не счел это за неуважение.

– Я молилась за вас, – сказала Юлия, и он будто вернулся на десять лет назад. – У нас, женщин, незавидная участь. Вы делаете глупости, подвергаете себя опасности – а нам остается лишь молиться.

Стефан не мог смотреть ей в глаза и уставился на перила лестницы; на ее руку с тонкими пальцами и покрасневшими, будто от холода, костяшками. На ее обручальное кольцо…

«Зачем ты просил прощения сегодня? Какой в этом смысл?»

– Не беспокойтесь за меня, Юлия. Все уже зажило.

Он лгал. Душа саднила всякий раз, как он видел ее, и еще больше – когда не мог ее видеть. И теперь стало только хуже, потому что он знал: ни времени, ни разлуке этого не стереть.