– Очень выгодное, – кивнул Стефан, – особенно когда мне приходится умолять цесаря не закрывать Университет только из-за того, что студиозусы… что-то написали на стене. Очевидно, там считают, что неприличные вирши – лучший способ борьбы за свободу…

Глаза Бойко полыхнули желтым, как у кота.

– Любая борьба праведна, а перо подчас бывает острее меча!

– Вам ли не знать, – сунулся один из гостей, – вы всю жизнь только пером и сражались!

А вот это было вовсе не к месту. Бойко пошел рыжими пятнами, в цвет бородке, схватился за саблю.

– Дети, – мелодично проговорила вдова Яворского, – не ссорьтесь.

Стефан удержал улыбку.

– Неважно, как мне удалось занять такую позицию. Важно, что благодаря ей я смог доказать цесарю, что Белогории необходимо самоуправление. Я работал над прожектом, который позволил бы нам иметь собственный Совет, когда все наши дела не будут более проходить через Остланд и Бяла Гура станет более-менее независимой…

– Скорее менее, чем более, верно? – резко сказал Марек. – Стефко, как ты себе это представляешь? Кому позволят войти в этот Совет? Остландским ставленникам, продажным насквозь? Ты такого правительства хочешь для своей страны?

«Вот так. Оказывается, мой брат – фанатик. А я не знал…»

– Не перебивай, – тихо, но четко велел старый Белта.

– Простите, господа, Стефан прав. – Слава Матери, Корда по-прежнему на его стороне. – Такое «домашнее правление», иначе автономия, позволит прежде всего избавиться от державных наместников. Иначе нам будет… очень сложно действовать.

Вошла Ядзя, принесла поднос с вином и настойкой, зажгла еще свечей. За окнами кончился вечер, глухая ночь охватила имение – а никто и не заметил.

– Все это правда… – проскрипел генерал Вуйнович. – Однако я лично сомневаюсь не в идее, а в мотиве… Уж не потому ли князь Белта так настаивает на самоуправлении, что сам хочет стать наместником? Думаю, это более чем вероятно, учитывая особое расположение к нему цесаря. Да и править он будет в согласии с принципами Державы, у него было много времени, чтобы их освоить…

Раздражение начинало колотиться в висках. Горло вмиг пересохло. Это плохо, очень плохо – это предвестники приступа.

– Это не являлось моей целью, – терпеливо сказал Стефан.

Нельзя злиться. Они его соотечественники, те, кто сполна расплатился за неудачный мятеж, пока сам он посещал театры и приемы.

Но в глазах уже мутилось, и виделись ему не люди – виделась добыча. Ему стало жарко, он почти слышал, как в жилах тех, кто рядом, бьется кровь: протяни руку – и ощутишь ее пальцами, за такой непрочной перегородкой из плоти и кожи… Он глубоко вдохнул, жалея, что оставил бутылек с эликсиром в спальне.

– Мне душно, – проговорила Вдова. – От ваших споров тут стало жарко, мне нужно на воздух… Стефан, проводите меня.

Он не без труда поднялся, позволил ей опереться на свою руку, думая, как забавно будет, если сам он сейчас лишится чувств… или, что хуже, вцепится Вдове в горло, что твой оборотень…

Но стоило им выйти за дверь, как стало легче. Стефан несколько раз глубоко вдохнул, и жажда стала переносимой. Спокойная темнота обволокла двор, оставив лишь бляшки отраженного света на камнях. Сладкий свежий ветер обдувал лицо.

Да что ж это такое? Отчего приступы стали такими частыми? Спасибо Доброй Матери, еще никто не заметил…

– Вам не стоит принимать это так близко к сердцу, – сказала Яворская. – Все это от зависти, князь…

– Зависти? – Он криво улыбнулся. Хотя… разве его положению действительно нельзя позавидовать? Светло, тепло, у самого цесаря за пазухой…

– Вы на своем посту можете что-то делать для Бялой Гуры. И делаете. А мы… – Яворская махнула рукой и снова вытянула трубку. – Большинство из нас только ухаживает за могилами да грозит небу кулаком. Вы не представляете, как изводит бессилие.

Изводит, и потому даже безнадежное восстание лучше, чем никакого. Только оно ни к чему не приведет – разве что станет больше могил, за которыми надо смотреть. Но ей он этого сказать не мог.

Если бы он не поверил тогда Яворскому. Если б не подчинился приказу… Но Стефан не понял. Юный, дурной порученец – ведь мчался как оглашенный, коня загнал, верил, что добудет для своего воеводы оружие и подмогу… Не понял, что его просто пожалели.

– Я ничем не смог помочь Бялой Гуре, – проговорил он медленно. – Цесарь не подпишет этот указ. Держава не сегодня завтра ввяжется в войну, я не смогу его остановить, он уже не слушает меня – если когда-то слушал по-настоящему. А мы…

– Я не буду указывать вам на ваши заслуги. Я скажу вам только: Ян знал, что делал. И если вам до сих пор… нужно его прощение, вы можете получить его – от меня.

Где-то залаяли собаки. Из гостиной донесся взрыв возмущенных голосов, потом снова все затихло. Вдова вдруг надрывно закашлялась.

– Знаете, я стала курить, когда он погиб. Курить, принимать заговорщиков, носить мужское платье… Мне кажется, я живу сейчас за двоих. Понимаете? Это тяжело. И когда я думаю, что кто-то еще несет этот груз, мне становится легче…

На Стефана нашло ощущение неизбежного. Что бы он ни сделал, он не изменит этой давней жажды крови – куда сильнее, чем его собственная… Они считают, что достаточно опомнились, чтобы мстить.

Маленькая шершавая ладонь легла на его рукав.

– Ну что, отдышались, пойдем обратно?

Стефан сглотнул комок в горле, позволил себе накрыть рукой холодные пальцы.

– Разумеется, пойдемте, вы замерзли…

Луна совсем разбухла, залила двор призрачным сероватым светом. Гостей развели по комнатам, уложили; умолкло все, даже вечно лающиеся собаки. Похоже, во всем доме только Стефану не спалось.

Нет, не только.

– Посмотри, какая ночь! – Марек подошел, обнял его за плечи. Стефан высвободился. – Хорошо. Я должен был сказать раньше…

– Зачем же. Я ведь могу разболтать моему другу цесарю…

– Ради Матери. Ну что, мне нужно было с порога кричать – здравствуй, я командант?

– Кто будет командовать, если тебя пристрелят по дороге домой?

– Не пристрелят. Ну, Стефко… Полно, не сердись. Я думал, отец тебе объяснил…

– Толку на тебя сердиться, – вздохнул Белта. – А отец объяснить не мог, все письма, что проходят через Стену, вскрываются…

Марек повеселел.

– Эти идиоты! Как будто они не знают, что ты за Бялу Гуру душу продашь! Пес бы их взял! Я‐то знаю, что ты с нами… Ведь с нами, Стефко?

С кем же еще?

Ему даже не понадобится ничего делать – просто с чуть меньшим рвением убеждать Лотаря не вступать в войну. А хоть и с тем же жаром – цесарь все равно уже не слушает.

– Нет, все-таки не бывает во Флории таких ночей. И в Остланде не бывает, уж наверняка, да, брат? Мы с Ядзей уговорились на лодке кататься, поехали с нами. Видел, какая она стала?

– Я‐то видел… Оставь ее, Марек. Заморочишь девушке голову и уедешь… командант. А ей куда потом?

– Да я ж не за тем… Ну поедем! Ты все равно не спишь и спать не будешь, я тебя знаю!

– Да зачем вам в лодке третий?

– Стефан! – Брат из жизнерадостного юнца снова превратился в того взрослого, жесткого человека, которого он видел утром. Такой вполне может вести легионы. – Я не видел тебя семь лет. И скоро нам опять расставаться, и тогда…

– Ну хорошо. Я иду. Ступай за Ядзей. Учти, выдерет тебя управляющий – я вмешиваться не буду…

Он снова застыл, глядя в небо; потом спохватился, решил, что для катания лучше бы захватить плащи – на лодке они рискуют вымокнуть, а ветер еще весенний, стылый.

– Прекрасная сегодня луна, не правда ли, – раздалось за спиной. – В такие ночи и понимаешь, зачем живешь…

Князь Белта обернулся. Невдалеке – но так, что рассмотреть его четко не получалось, – стоял высокий стройный человек с волосами, тщательно уложенными в хвост.

Пан Войцеховский все же пожаловал.

Глава 3

Первое чувство, которое Стефан испытал при виде Войцеховского, было сродни той болезненной неловкости, с которой, он знал, смирившиеся и освоившиеся белогорцы в Остланде встречали своих соотечественников. Вместе с досадой и подспудным раскаянием – странное ощущение родства.

Они мне не родня, напомнил себе Стефан. И рука его против воли потянулась к образку Доброй Матери на груди.

Войцеховский выступил из темноты в желтоватое пятно света.

– Я не слышал вашей кареты, – проговорил Стефан. – Когда вы приехали?

– Вы были слишком погружены в свои мысли… – Он улыбнулся. Его бледное лицо слегка сияло, будто отражало лунный свет. – Я не останусь надолго. Ваш отец вряд ли пригласит меня в дом. Но мне необходимо было увидеть вас, князь Белта.

– Чем же я заслужил такое внимание? – тихо спросил Стефан. В этот момент на дорожку перед ними выбежали, приглушенно смеясь, Марек и Ядзя. Ну дети и дети, какие там войска… Брат увидел гостя и оборвал смех, выпрямился, взглянул вопросительно.

– Захватите плащи, – велел Стефан. – Я потом вас догоню.

Брат не двигался. Застыл, сжимая плечо Ядзи, переводил взгляд со Стефана на Войцеховского и обратно.

– Марек, – сказал Белта, – иди.

В конце концов тот послушался; кроны деревьев шелестнули над головами, замолчали.

– Поверьте, мне неловко отбирать у вас время, которое должно быть отдано семье… Но видите ли, я тоже в некотором роде ваш родственник.

Он глядел на Стефана со странной мягкостью, будто тот все еще был ребенком в бархатном костюмчике.

– Я был братом вашей матери, – сказал он.

Сердце екнуло, будто в предчувствии близкой беды.

– Вы, должно быть, ошиблись, – сухо сказал Белта. – У моей покойной матери не было братьев.

– Я говорю не о ней, – с той же мягкостью возразил Войцеховский. – Не о Катажине из Маковецких. Я говорю о вашей настоящей матери, Беате.

Стефан невольно отступил на полшага. Что ж, отец, если ты считал, что секрет хранится надежно…

– Я всегда знал, – просто сказал Войцеховский. Будто услышал его мысли. – К сожалению, я не смог присутствовать ни на свадьбе, ни на именовании – по причинам, которые, полагаю, не нужно вам объяснять…

Луну заволокло, из сердца ночи дохнуло резким, могильным холодом. Стефан хотел было позвать гостя в дом – и спохватился. Впрочем, этот наверняка не мерзнет…

– Может быть, покажете мне окрестности? – предложил Войцеховский, заметив его неловкость. Стефан кивнул и побрел меж деревьев к реке, увлекая спутника за собой.

– Я не знал, что… что у нее были братья. – Глупо, но что прикажете говорить?

– Не в том смысле, что вы понимаете, но общая кровь роднит нас всех. Вам ли рассказывать о силе крови… И у вас, князь Белта, куда больше братьев и сестер, чем вы можете предположить…

– Я не один из вас, – резко сказал Стефан.

– Вы так полагаете. – Речь «родственника» сделалась размеренной, менторской; вот-вот добавит: «сын мой». – Конечно, в Остланде вы были, насколько возможно, отгорожены от… всего этого. Так же как и от менее приятных знакомств. Но вы зря думаете, что можете отгораживаться вечно.

Угрозы в его голосе не было, только сочувствие.

– Вам ведь где-то двадцать семь сейчас? – спросил он между прочим. – Тогда вам должно быть все труднее справляться с приступами. И все мучительнее находиться на солнце… Поверьте, будет только хуже…

– Как вы… Откуда вы знаете?

– Вы тоже должны это знать. – Войцеховский остановился, прислонился спиной к стволу старого вяза. – Приближается возраст, в котором была инициирована ваша мать.

Стефан вздрогнул. Только сейчас до него по-настоящему дошло, что он говорит с нечистью. Лицо у Войцеховского было непривычно четким.

– Что же, вы теперь и меня хотите… инициировать?

– Я хотел лишь, чтоб вы знали: есть люди, которым ваша судьба небезразлична. И которые с удовольствием примут вас в свой круг, стоит вам только захотеть, княжич Белта.