Осташков расположен на берегу озера Селигер, в нём есть на что посмотреть – это крупный туристический центр. Но сейчас зима, не хочется никуда уезжать со станции, нет смысла, да и в целом, как уже было сказано, эта поездка не предназначена для того, чтобы увидеть что-то интересное, – эта поездка нужна для погружения в состояние неподвижности и тишины, которое трудно описать, но в которое стоит хотя бы один раз погрузиться. Трудно сказать, для чего именно.

Рядом со станцией – автостанция. Кафе (так это называется). Можно (и нужно) пообедать. Солянка, мясо (кажется, бефстроганов), картошка, чёрный хлеб. Еда.

Паровоз, трудолюбиво пыхтя, медленно, задним ходом подходит к двум зелёным вагонам, прибывшим из Великих Лук, слышен тихий грохот, и происходит сцепка.

Да, забыл сказать: в поезде приехало много туристов, которые истово фотографируют и снимают на видео паровоз. И обратно собирается ехать очень много туристов.

Поймал себя на мысли, что хорошо бы туристов было поменьше, потом поймал себя на осознании глубокой эгоистичности этой мысли.

Два вагона быстро заполнились. Удалось найти два свободных кресла, опять против хода поезда, с очень неудобным обзором. Почему-то в обратном направлении едет гораздо больше пассажиров, чем ехало туда.

Паровоз крикнул, поезд поехал. Медленный ход, лёгкие рывки.

Уже давно исчезли мороз и солнце – вернее, мороз остался, а солнце исчезло, стало серо и темновато: четвёртый час, быстро темнеет. В закопчённое окно можно постоянно наблюдать настоящий флаг России, с тремя горизонтальными полосами – серой, чёрной и белой. Небо, деревья и снег – больше ничего.

Совсем стемнело, вагон до отказа наполнился пассажирами (как ни удивительно, на остановках всё время кто-то подсаживался), на соседнем кресле разместился какой-то паренёк, а его вроде бы мать, или не мать, разместилась наискосок через проход, они всё время переговаривались, остальные пассажиры тоже всё время говорили, ели, тихонько выпивали, и нирваническая атмосфера этого странного путешествия быстро рассеялась. Теперь надо просто доехать до Бологого и вернуться домой.

Бологое-Полоцкое, платоновский крик паровоза – поехали, справа по ходу движения уже видны пути главного хода Москва – Петербург, огни, огни, вагоны, локомотивы, поезда, Бологое-Московское. Собственно, это всё.

Постоял ещё немного у паровоза. От него отцепили вагоны, он подышал, перевёл дух, крикнул на прощание и, пыхтя и постанывая, медленно уехал куда-то в сторону Петербурга.

Как там мама. Как она там. Как там мама.

Фирменный поезд «Полярный экспресс» Апатиты – Москва сияет великолепием. Новый полупустой купейный вагон, идеальные попутчики – молодая мама и дочь-подросток. Всё время читают и иногда переговариваются шёпотом. Чтение книги Майи Кучерской о Николае Лескове. Николай Лесков – великий писатель, надо это признать. За окном проносятся Вышний Волочёк, Волга, Тверь, Московское море, Клин, Солнечногорск, депо Алабушево со спящими поездами «Ласточка», Зеленоград, Химки (стадион «Арена Химки» не виден в темноте), дальше начинает проноситься и долго проносится Москва.

Москва.

Такси, Третье транспортное кольцо, шоссе Энтузиастов, Северо-Восточная хорда, Кожухово, полвторого ночи.

Дома.

Для чего-то надо было это сделать, надо было совершить это путешествие по малодеятельной Бологое-Полоцкой железной дороге, проехать в поезде, ведомом чёрным паровозом с красными колёсами. Для чего-то это было нужно. Трудно сказать, для чего именно.

Псков – Дно

Оказался во Пскове (во Пскове говорят именно так – «во Пскове», а не «в Пскове») по некоторым делам. И предстоял свободный вечер. Состоялся такой диалог с худруком и директором Псковского драмтеатра Дмитрием:

– А давай я съезжу на поезде в Дно и обратно?

– Просто так?

– Просто так.

– Давай.

И сказал, что даже организует машину для быстрой доставки обратно из Дно во Псков.

Да, здесь говорят так: «во Пскове» и «из Дно». А не «в Пскове» и «из Дна» или «со Дна».

Дима, спасибо.

При покупке билета в пригородной кассе сказал правильно: «Пожалуйста, один до Дно». А не «до Дна» и не «на Дно». Надо говорить правильно, учитывая региональные особенности.

Поезд Псков – Дно состоит из одного тепловоза и двух вагонов. И тот, и другие – на вид новые, современные. Вагоны сидячие, с сиденьями типа авиационных.

Ранний солнечный вечер. Весна. Для середины марта – очень тепло, градусов десять.

Поезд отправляется в 17:41. Идеальное время – бо́льшую часть пути будет светло, а потом стемнеет, и в Дно (не «в Дне» и не «на Дне») будет уже темно, последняя четверть пути пройдёт в темноте, что всегда создаёт особый поездной уют.

На том же пути, что и поезд Псков – Дно, стоял поезд Псков – Луга, такой же маленький. Они стояли на некотором (небольшом) расстоянии друг от друга. Ехать им было в одну сторону, но по разным линиям. Сначала отправился один, в Лугу, а минут через десять – другой. Никогда такого не видел – вот этого совместного стояния двух разных поездов друг рядом с другом на одном пути.

Поезд свистнул (хотел было написать «поезд крикнул, дёрнулась бровь», но не надо, не надо) и пополз по южной окраине Пскова. В окно была видна так называемая полоса отчуждения – территория, непосредственно прилегающая к железнодорожным путям, к линии железной дороги, и, как и всякая полоса отчуждения во всяком русском городе, она была уставлена странными, кособокими сооружениями, кривенькими домиками, устройствами непонятного назначения, сваленными в кучи строительными материалами, просто отдельными трудноопознаваемыми предметами – это такой особый слой реальности, который бывает только в полосе отчуждения железной дороги в России, это довольно трудно описать словами, да и не надо описывать, все это видели раз сто или тысячу, единственные слова, которые реалистично описывают эту реальность, – «непонятно, что это такое». Вот, так и тут, так и тут.

Изучение «Яндекс Карт» показало, что где-то рядом, справа по ходу движения, протекает река Ремонтка. А за рекой Ремонткой находится улица Временная.

Потом окраины закончились, пути перестали ветвиться, и началась просто железная дорога, просто однопутная линия, её раньше называли Бологое-Псковская железная дорога (по аналогии с Бологое-Полоцкой). Бологое-Псковскую железную дорогу построили в девяностых годах XIX века.

Поезд медленно идёт по болотистой местности посреди унылого смешанного леса – это очень характерный для северо-запада России пейзаж. Поезд по-прежнему идёт очень медленно, можно сказать, ползёт.

В вагоне – человек семь или десять. Тишину нарушают голоса мамы и дочки. Их нельзя рассмотреть, они где-то там, за спиной. И нельзя точно определить их возраст. Кажется, дочке лет пятнадцать, а маме, соответственно, лет тридцать пять или сорок. Хотя почему «соответственно». Маме вполне может быть и лет восемьдесят. Кто знает. Да и возраст дочки неочевиден. Может быть, ей уже под полтинник, а мамой она называет, например, свою племянницу двенадцати лет по каким-то их личным, семейным причинам. Может, такое прозвище или, как раньше говорили, домашнее имя – Мама. Кто знает. Трудно сказать.

Дочка всё время предъявляет маме какие-то претензии, что-то требует («открой окно» или типа этого), и у неё требовательная и одновременно смешливая интонация, наседает, напирает и при этом хихикает.

Напротив, через проход, сидит немолодой дядька в шапке-кепке: такая цилиндрическая, довольно высокая шапка из кожи и меха, и к ней приделан козырёк, получается вот именно шапка-кепка.

Ещё какие-то дядьки (кажется, их двое) вполголоса бубнят что-то где-то за спиной.

Других пассажиров не видно, да и не слышно, хотя они вроде бы существуют.

Проводница – приветливая полная женщина. Трудно сказать, в чём заключается её приветливость, она молча проходит то и дело туда-сюда по вагону, просто у неё какое-то приятное доброе лицо.

Поезд медленно ползёт (ну, уже не то чтобы ползёт, просто медленно едет) посреди унылого северо-западного пейзажа. И иногда останавливается на полминуты у неприметных полустаночков. Это даже нельзя назвать платформами – просто такие площадки утоптанного снега вдоль пути, табличка с названием «платформы» и крошечный жестяной остановочный павильончик со скамейкой внутри.

648 км. 644 км. Кеб (да, такое название). Дядька в шапке-кепке вышел, мама с дочкой вышли. После ухода мамы с дочкой (или дочки с мамой) в вагоне стало совсем тихо. Остался только фоновый бубнёж двух невидимых дядек.

Вспомнилась январская поездка из Бологого в Осташков и обратно. Тогда всё время пытался дозвониться до больницы, узнать, как мама, долго не мог дозвониться, а потом, когда дозвонился, выяснилось, что там всё не очень хорошо. А сейчас уже не надо звонить в больницу. Не надо волноваться и заботиться. Не надо переживать, что всё плохо. Теперь не плохо и не хорошо. Теперь всё. Можно просто ехать, ехать себе, и не звонить, и не беспокоиться.

Платформу Гудок почему-то проехали без остановки. Хорошее название. Наверное, в честь одноимённой газеты железнодорожников. Кстати, интересная газета, когда-то в юности её покупал в киосках «Союзпечать», и даже сейчас иногда случается заходить на её сайт.

Остановились у ещё одной крошечной, еле заметной платформы. Немолодая женщина вышла из вагона, подошла к заваленной снегом лестнице, ведущей вниз, от железнодорожного пути к лесной тропинке. Женщина стоит в нерешительности перед этой идущей вниз скользкой опасной лестницей, и медлит, и боится на неё ступить, и не знает, что ей делать. И ей ничем нельзя помочь.

Наступило блаженное состояние, ради которого (в том числе) стоит ездить на вот таких поездах по вот таким малодеятельным железным дорогам. Состояние, когда тебе на какое-то время становится всё равно. Когда так называемая реальная жизнь ослабляет свою мёртвую хватку, когда тебе становятся безразличными «новости» и «события», когда ты понимаешь, что «всё ничего» и что все заботы не стоят чрезмерных забот.

И ещё понимаешь, что вот в этих местах, которые ты сейчас проезжаешь, никогда ничего не изменится. Что бы ни случилось там, в Большом Мире, здесь, на станции Карамышево, на платформе 626 км, на станции Вешки всё всегда будет так, как сейчас, не изменится и не произойдёт ничего. И понимание этого простого и одновременно чудесного факта «наполняет наши сердца неизъяснимым блаженством», если воспользоваться словами мудреца Пелевина-старшего.

На станции Вешки произошло так называемое скрещение поездов. Поезд Псков – Дно постоял несколько минут, а с другой стороны к станции Вешки подъехал другой поезд, тоже пассажирский, но подлиннее, и остановился, а поезд Псков – Дно поехал дальше.

Дядьки где-то там, за спиной, продолжают бубнить. В вагоне почти никого.

Темнеет. Скоро станция Порхов. Это древний город, основан в XIII веке. Казалось, что проезжание мимо такого древнего города подарит какие-то Интересные Впечатления. Но, к счастью, ничего необычного не увидел – только скопление маленьких дачных домиков и неширокую реку Шелонь. Вспомнилось древнее новгородское слово «шелонник», которое обозначало юго-западный ветер. Это потому, что Шелонь впадает в Ильмень с юго-западной стороны.

Ничего интересного, только домики, скука и пустота.

В Порхове (моряки сказали бы «на траверзе Порхова», потому что железная дорога проходит не через город, а чуть в стороне) стало уже совсем темно, за окном ничего не видно, в вагоне тусклый свет, остались только бубнящие мужики и ещё, может быть, пара пассажиров. Хотя их и в самом начале было примерно столько же. Ну, неважно.

Наконец Дно. Достигли Дна. Хотя правильно будет «достигли Дно».

Раньше не раз приходилось слышать и читать, что на станции Дно Николай II отрёкся от престола. Но это не так. Его поезд стоял на станции Дно (на Дне), потом доехал до Пскова, и уже там было подписано отречение от престола и, в общем, всё погибло. Но можно сказать, что и в Дно (на Дне) уже всё равно всё, по сути, погибло.