– Товарищ полковник, патронов бы? У меня полдиска осталось.

Полковник все так же свирепо и молча кивнул, указал стволом пистолета на ящики на обочине. Тимофей принялся запихивать за пазуху патронные пачки и тут расслышал крик с машины артиллеристов:

– Партизан! Эй, Партизан! Тебя раненый зовет.

Отяжелевший боец Лавренко вспрыгнул на колесо.

– Вот, шепчет: позовите да позовите.

Раненый наводчик указывал на Морозова. Старший лейтенант был бледен как бумага, в углах рта темнели струйки крови. Протянул руку. Тимофей принял подарок и пробормотал:

– Что вы, товарищ старший лейтенант. Выздоравливайте да возвращайтесь. Нам без таких артиллеристов так вообще край.

Тимофей побежал к обрыву. Зоркий полковник погрозил пистолетом. Боец Лавренко, оправдываясь, похлопал себя по оттопыренной гимнастерке: боезапас пополнен, готов к бою. Полковник погрозил еще разок, но скорее одобрительно.

Боец Лавренко свалился в траншею. Окопов здесь хватало: и старых, еще румынских, и посвежее, и воронок, в которых сейчас тоже залегли солдаты. За спиной изгибалось русло Днестра, местами берег покрывал лесок, до смерти измученный бомбежками и обстрелами. По сути, Тимофей оказался почти в том же месте, откуда и начинал свою первую в жизни атаку в тот памятный апрельский день захвата плацдарма. Ну, тогда чуть левее взбирались, ближе к Шерпенам, но не так важно. Страшно подумать, почти месяц прошел. Вот она, война: воевали-воевали – и опять там же сидим.

Поглядывая на знакомый и незнакомый пейзаж, Тимофей потрошил пачки и снаряжал диски. Желтые патрончики уже привычно и послушно вставали на место, тек «ручеек» в магазин. Стекались на позицию негустые резервы гвардейской стрелковой дивизии. Все понимали, что отступать некуда: попятишься – скинут в реку и расстреляют как уток.

Немцы скапливались для решительной атаки. По ним била наша артиллерия, но жиденько. Эх, столько рядом орудий, а толку… Хотя если присмотреться, не так уж и беззубо получалось. Закрывая диск, Тимофей попытался посчитать горящие танки. Штук десять только на виду, а еще по дороге за скатом дымы угадываются. Впрочем, там и наших грузовиков порядком набило. Но все-таки…

Слева, возле Шерпен, и справа, в Пугаченах, яростно гремел бой, а здесь все тянулась и тянулась, короткая, но кажущаяся бесконечной пауза перед решительной схваткой за переправу.

По траншее, бормоча проклятия, пробежали бронебойщики со своим неуклюжим ПТР. За ними шли офицеры, занимали места в ячейках. Такого количества старших командиров бойцу Лавренко – солдату опытному, но не очень долго служившему – видеть еще не приходилось. Не иначе весь штаб корпуса здесь в траншее. Тимофей вновь начал волноваться. Снял диск, продул горловину, поставил на место.

По траншее прошел полковник с автоматом, гулко крикнул:

– Главное – танки не пропустить! Всем ясно?

Бойцу Лавренко про танки было ясно – непонятно было, чем их останавливать. Кроме автомата, у него имелась только та самая «лимонка», и вряд ли танк ее сильно испугается.

Немцы уже шли: танки, за ними пехота, но ту из автомата пока было не достать. Нужно было чем-то заняться, пока сердце окончательно в сапоги не скатилось. Тимофей извлек из чехла лопатку, принялся подравнивать стенку ячейки, вырезал нишу-полочку, выложил из-за пазухи остатки патронов, гранату.

– Зарываешься, Лавренко?

По соседству пристроился офицер, внимательно разглядывал приближающихся немцев. Тимофей без особого удивления узнал дивизионного особиста, того, что шпионское дело с брынзой расследовал.

– Так точно, товарищ капитан, подравниваюсь, – сказал боец Лавренко. – Вам лопатку дать?

– Ну давай на секунду, раз такой добрый. – Особист ловко срубил кустик бурьяна на бруствере, подровнял скат и честно вернул инструмент. – С рукой-то что?

Тимофей поправил грязный, торчащий из рукава гимнастерки бинт.

– Я, товарищ капитан, не самострельный. Грузовик тушили, пожегся слегка. Не думайте чего плохого.

– С чего ты взял, Партизан, что о тебе плохо думают? – удивился особист. – Ты боец надежный, инициативный, вот именно так я о тебе и думаю. А вот…

Договорить капитан не успел. Вроде бы без всякого сигнала, но все одновременно начали стрелять.

Вставшие на прямую наводку зенитки от опушки и переправы жгли немецкие танки. Две фашистские машины, почти подошедшие к спуску, были остановлены бронебойщиками. Немецкая пехота залегла: ее вовремя пригрели минометчики, сохранившие именно для этого страшного и решающего момента энзэ боекомплекта.

Тимофей короткими очередями пытался достать отползающих немцев, до гранат и пальбы из особистского пистолета дело все же не дошло. Гвардия удержала переправу, а после подхода свежих батальонов 57-й дивизии наши перешли в контратаку.

Далеко продвинуться не удалось. Зацепились за вторую линию траншей, вернули рокадную дорогу Шерпены – Пугачены. На военном языке это называется «стабилизация обстановки». Но дела, конечно, были хреновы. Шерпены оказались потеряны, плацдарм ужался втрое, большая часть тяжелой артиллерии бесполезно сгрудилась в лесу, немцы бомбили нещадно…

Столько наших убитых Тимофей еще не видел. На дороге, в траншеях и просто на поле, между воронками – везде лежали мертвые бойцы. Иногда казалось, что лица знакомые. Но уже смеркалось, таяла в сером вечере страшная изрытая земля высокого берега, чернильная тьма залила русло Днестра, и лишь у передовой уходили к звездам трассеры и вспыхивали ракеты. Боец Лавренко брел к себе на проклятый склад КНН, реагировать на разрывы мин уже не оставалось сил.

Печать была сорвана – побывал в гостях кто-то. Тимофей щелкнул зажигалкой (прощальный подарок старшего лейтенанта Морозова) – фитиль зажегся ярким огоньком. Были видны следы чужого вторжения: упаковки от бинтов, окурки, забытая пилотка. Пилотка – это хорошо.

Тимофей повалился на катушки, нащупал спрятанную под стеной телогрейку. Под ватником стало теплее, но болело все, что может болеть. Еще и два ногтя содрал непонятно где. У Тимофея имелись два сухаря – бойцы батальона, с которыми дошел до второй траншеи, поделились, – но грызть сил не имелось. И идти за водой сил не было.

Боец Лавренко еще разок щелкнул зажигалкой. Хороший прибор, наверное, трофейный. Странное дело: вот уходят с плацдарма раненые люди, может, и не доживут они до госпиталя, а что-то стараются оставить – то ли бойцу, то ли самому плацдарму…

Огонек погас. Тимофей послушал, как снаружи роют землю – кажется, на месте артразведчиков обустраивались минометчики. Ладно, если до утра доживем, познакомимся.

День выдался настолько тяжким, что упорствовать и сражаться с памятью никак не получалось. Увиделось лицо Стефэ – вот прямо как рядом сидела. Даже запах как наяву ощутился.

Боец Лавренко подумал, что контузии даром не проходят, и провалился в сон.

4. Август. Фрукты

Жестяное ведро Тимофей подклепывал дважды, сейчас уже не подтекало. С водой на плацдарме имелись проблемы, иной раз пока дождешься подвоза… Можно было, конечно, и к обмелевшему Днестру сходить, но к речной воде боец Лавренко относился с должной осторожностью. Стираться – это конечно, а пить… Народ и так болеет всяким разным. По большей части малярия свирепствует, но желудки иной раз тоже слабину дают.

Тимофей глянул в пилотку, сейчас выполнявшую роль лукошка. Головной убор был полон слив – крупных, сизых, пахучих, с матовой пыльцой. Наверняка сочные, рот сразу слюной наполнился. Но надо помыть, надо!

Сливами угостил водитель хозроты. Дней десять назад Тимофей ему камешек для зажигалки отдал, теперь вот прибыток с той ерунды получился. Фрукты возили с левого берега, урожайный год намечался, что даже странно, учитывая сухое и жаркое лето. Хотя весна, помнится, была совсем наоборот…

Плацдарменное лето давно вошло в свою заключительную треть: над берегами Днестра навис август – душный, пыльный, полный предчувствий. Намечалось движение, на этот раз серьезное, решительное и однозначное. Надо думать, по ту сторону нейтральной полосы об этом тоже догадывались и тряслись всеми поджилками. Да и сколько можно?! Войска других фронтов вон уже где, а здесь прикипели, застряли, увязли. Но ничего-ничего…

Тимофей дошел до своего расположения, поздоровался с соседями-связистами. Их наглый часовой по прозвищу Мишка Гоп немедля попытался сцапать горсть слив, но боец Лавренко, готовый к такой атаке, уклонился и высказался в том смысле, что нахальным мордам ничего не положено.

Табличка на складе КНН висела новая, аккуратно выжженная на светлой изнанке крышки снарядного ящика, но Тимофей глянул на собственное творчество с глубоким отвращением. Надоело просто до невозможности. Хотя выглядит убедительно.

На плацдарме вообще царила упорядоченность: везде указатели, направляющие стрелки, на каждом повороте траншеи пояснительная надпись – «Хозяйство Васильева», «Хозяйство Сикенко» или какое-нибудь зашифрованное «ЕЖЗЖК-2/4». Никто надписи не читал, но раз положено, то положено. Войска в последнее время не менялись, но ночами по берегам двигалось много техники, моторы гудели так, словно сплошь танковые дивизии понаехали. Это было не совсем так, но рядовой Лавренко умел свои стратегические соображения держать при себе.

Собственно, чаще мучили Тимофея мысли не стратегические, а сугубо философские. Во-первых, почему до сих пор жив и даже не ранен, во-вторых, да что это за рок такой с этим кабелиным складом?! Невозможно же всю войну в одном блиндаже просидеть! Терзала еще третья мучительная мысль, но ее думать не следовало, поскольку она личная и ненужная.

Рядовой Лавренко был уверен, что он на плацдарме самый засидевшийся. Иной раз попадались люди давно знакомые, но определенно уже летние. Давно сменился поредевший сталинградский корпус, менялись части и позже, а неудачливый боец сидел и сидел при складе. Конечно, не то чтобы безвылазно, поскольку нет такого уставного правила, чтобы одинокий военнослужащий безотрывно гнил на проводах. Но вообще это жуть что такое.

Тимофей снял печать с двери, прислушался – на передовой застучал пулемет, но сразу умолк. Наверное, проверяли оружие. Продолжалось длительное и томительное затишье. Даже неправдоподобно как-то. Боец Лавренко занес во вверенное ему помещение ведро, повесил на крюк автомат и занялся хозяйством.

Тогда, в безжалостном мае, жестокие бои шли до 23-го числа. Гитлеровцы начинали на рассвете, упорно напирали пехотой и танками, наши гвардейцы еще более упорно клали ту пехоту и жгли танки. Приходилось тяжко, но былого напора у фрицев уже не чувствовалось. Теперь над плацдармом хватало нашей авиации, немцев сбивали каждый день, и дымящие хвосты падающих в Днестр или врезающихся в виноградники самолетов вселяли уверенность.

Имелся приказ занять жесткую оборону, и ее заняли. Наверное, решающим был момент, когда немцев остановили перед молочной фермой, чудом успев заминировать подходы. От фермы мало что осталось, сейчас уже и едва опознаешь, где она стояла, а поле потом минировали новыми слоями. Наши попытки контратаковать особого успеха не принесли: удалось выгрызть у противника часть Пугачен, но дальше никак…

Вспоминать не хотелось. Тимофей сосредоточился на ремонте ватника. Тут не успеешь оглянуться, как осень подкрадется, опять холода нагрянут. Мастер клал ровные стежки на нарукавную латку – рыжая, подгоревшая ткань неспешно скрывалась под свежей, защитной. Последние дни имелось время заняться собой. Ходил на реку купаться, дважды прожарил форму, хорошенько пропитал сапоги, изыскал еще пару приличного белья. Хотелось верить, что стронется фронт – двинется вместе с ним и рядовой Лавренко. Проблема была в том, что склад сам собой за войсками не поползет: он, скотина, не самоходный.