24 июля 1959 года состоялись знаменитые «кухонные дебаты». Хрущев сам приехал на открытие американской выставки в Сокольниках. Он заговорил о том, что Советский Союз желает жить в мире, но готов защитить себя в случае войны. Обещал, что Советский Союз через семь лет достигнет уровня развития Соединенных Штатов:

– Когда мы догоним вас и станем вас обгонять, мы помашем вам рукой. Если вы захотите, мы остановимся и скажем – пожалуйста, догоняйте нас.

Никсон козырял изобилием бытовых товаров, производимых в Америке. Хрущев ответил, что лучше иметь одну модель стиральной машины, чем много разных.

Никсон заметил:

– Не лучше ли сравнивать качества наших стиральных машин, чем мощь наших ракет? Разве не такого соревнования вы хотите?

– Да, мы хотим такого соревнования! – согласился Хрущев. – Это ваши генералы кричат о ракетах, а не о кухонной утвари, это они грозят нам ракетами, это они хорохорятся, что могут стереть нас с лица земли. Но этого мы, конечно, никому не позволим сделать. А тем, кто попытается, мы покажем, как говорят у нас в России, кузькину мать. Мы сильны, мы можем побить вас^[184].

Никсон передал советскому лидеру приглашение Эйзенхауэра посетить США в сентябре.

«Признаюсь, я сначала даже не поверил, – скажет Хрущев. – Это произошло так неожиданно, мы вообще не были подготовлены к этому. Наши отношения были тогда столь натянутыми, что приглашение с дружеским визитом главы Советского правительства и Первого секретаря ЦК КПСС казалось просто невероятным! Но факт оставался фактом: Эйзенхауэр пригласил правительственную делегацию, и я ее возглавлял»^[185].

22 июля поступил ответ Хрущева: он собирался совершить десятидневную поездку и побывать в различных районах страны. Еще до визита были подписаны соглашения о расширении экономического и культурного обмена, о спортивных контактах. В августе 1959 года ядерные ракеты из ГДР были выведены на советскую территорию.

Руководители европейских стран были настолько обеспокоены предстоявшим визитом Хрущева в США, что Эйзенхауэр, дабы развеять их опасения касательно возможного сговора с СССР, предпринял в конце августа турне с посещением Бонна, Лондона и Парижа, где заверил Аденауэра, Макмиллана и де Голля, что переговоры с советским лидером никак не угрожают атлантической солидарности^[186].

В октябре 1959 года состоялся первый в истории визит советского лидера в США, который стал самой высокой точкой в отношениях СССР и Запада за все десятилетие правления Хрущева. Киссинджер замечал: «Советский правитель путешествовал по Соединенным Штатам с 15 по 27 сентября 1959 года, вызвав такую же общественную эйфорию, которую породила четырьмя годами ранее Женевская встреча на высшем уровне. И вновь встреча двух глав правительств подчеркнула собственно атмосферу, нежели суть, как это символизировалось лозунгом “дух Кэмп-Дэвида”… Чаще всего положительным следствием визита называлось то, что советский лидер предположительно лучше узнает пригласивших его хозяев»^[187].

18 сентября Хрущев выступил в Нью-Йорке на заседании Генеральной Ассамблеи ООН с предложением о полном разоружении всех государств в течение четырех лет, заявил о готовности продолжать переговоры по проблеме запрещения ядерных испытаний. 25–27 сентября Хрущев гостил у Эйзенхауэра в Кэмп-Дэвиде. Президент и его семья тут же получили приглашение посетить СССР в следующем году.

На пленарном заседании XIV сессии Генеральной Ассамблеи ООН Хрущев вынес на рассмотрение Декларацию о всеобщем и полном разоружении. 21 ноября было подписано советско-американское соглашение о научно-культурном обмене, 1 декабря – договор об использовании Антарктики в мирных целях.

Перед ответным визитом Д. Эйзенхауэра в Москву решено было созвать конференцию четырех государств на высшем уровне в Париже.

В 1959 году в частной беседе Эйзенхауэр, при котором ракеты среднего радиуса «Юпитер» с ядерными боеголовками были установлены в Турции, заметил, что «в военном отношении эти действия можно приравнять к размещению советских ракет средней дальности на Кубе или в Мексике». Он также признавал, что если бы подобным образом повел себя Советский Союз, США сочли бы необходимым прибегнуть к военной силе». Эйзенхауэра удивляло, что Хрущев во время визита в США не выражал протестов по этому поводу.

Напротив, вдохновленный визитом Хрущев фонтанировал все новыми мирными инициативами. На заседании Президиума ЦК 1 февраля 1960 года он предлагал:

– Мы сейчас завоевали очень высокое признание ракетной страны с ядерными зарядами. Мы внесли предложение, остановившись на завершающем этапе разоружения. Поэтому нас стараются упрекнуть, что мы де, мол, не сокращаем вооружение, а перевооружаемся на новом, более высоком техническом уровне, сохраняем ядерное оружие и ракеты с тем, чтобы весь мир держать под ударом ракет.

Давайте иметь запасную позицию: мы готовы в первую очередь начать разоружение за счет уничтожения ракет, ядерного вооружения бомбардировочной авиации и ликвидации военных баз на чужих территориях. Это, собственно, разоружение всех военных союзов, потому что – что значит ликвидировать базы? Это полетят НАТО, СЕАТО, СЕНТО. А этого нам и надо, это наша заветная мечта…

Я считаю, что эта позиция найдет отклик у американского обывателя. Ведь он сейчас дрожит – первый раз в жизни начал дрожать, потому что появились баллистические ракеты, появилась межконтинентальная ракета, которая может достигнуть американских городов.

– Им на голову может бомба упасть, – согласился Микоян. – Такого еще не было^[188].

Но западные страны не спешили разоружаться. 13 февраля 1960 года прошло первое испытание французской атомной бомбы. «Франция сумела доказать, что она способна самостоятельно, без иностранной помощи, совершить ряд научных, технических и промышленных подвигов, необходимых для создания атомного оружия, потому что – увы! – это было необходимо, и что она действительно обрела свою независимость»^[189], – с удовольствием писал де Голль в мемуарах.

Впрочем, это не помешало официальному визиту Хрущева во Францию 23 марта – 3 апреля, когда были заключены соглашения о сотрудничестве СССР и Франции в области торговли, науки и культуры. И впервые между СССР и западной страной было подписано соглашение по атомным вопросам^[190].

Мирные инициативы Москвы планировалось обсудить на саммите четырех великих держав в Париже. Однако возникли новые обстоятельства. Американцы для чего-то под саммит активизировали полеты U-2. 16 апреля самолет разведки, миновав советские системы ПВО, благополучно пролетел над территорией СССР, что вызвало взрыв негодования Хрущева.

И еще больший взрыв вызвало известие о новом полете, которое Хрущев получил, собираясь на первомайский парад на Красной площади: «Когда 1 мая рано утром раздался звонок (а я отлично помню этот день) и я поднял трубку, министр обороны Малиновский доложил мне:

– Со стороны Афганистана, явно из Пакистана, американский самолет U-2 следует в сторону Свердловска.

Я ответил:

– Надо отличиться и сбить этот самолет!

– Да, я уже отдал приказ, будет сделано все возможное, чтобы его сбить, – ответил Родион Яковлевич»^[191].

Шпионский рейд в праздничный день был бесспорной провокацией.

Для полета U-2 –24-го по очереди – был выбран ранее уже опробованный маршрут: из пакистанского Пешавара в Тюра-Там, оттуда, сфотографировав по ходу насколько военных аэродромов, к Свердловску, точнее, Челябинску-40, комбинату «Маяк», центру атомной промышленности. Далее – Плесецк, где, по данным ЦРУ, строилась стартовая площадка для межконтинентальных ракет, Северодвинск с его судоверфями, где строили атомные подводные лодки, и Североморск, главная база Северного флота. Оттуда – на аэродром Бодо в Норвегии. За штурвалом сидел опытный пилот Фрэнсис Гэри Пауэрс, ранее летавший над СССР. Пройдя над Тюра-Тамом, его U-2 на высоте двадцати километров взял курс на Свердловск.

И здесь впервые для американцев коса нашла на камень. Расчету противовоздушной обороны майора Воронова наконец-то удалось то, что никому не удавалось до него. В 8.53 по московскому времени в небе вспыхнула огненная точка, и через несколько секунд до земли донесся негромкий хлопок взрыва. Цель исчезла с экранов радаров. Пауэрсу повезло. Пущенная Вороновым зенитная ракета С-75 не попала в самолет, она взорвалась чуть сзади. Самолет не взорвался, у него оторвало крылья.

Приземлившегося на парашюте Пауэрса подобрал водитель проезжавшего мимо «Москвича», который и отвез американского шпиона в контору совхоза. Там с него сняли необходимый для высотных полетов скафандр. Вскоре подоспели бойцы Воронова и сотрудники местного КГБ, которые увезли Пауэрса в Свердловск^[192].

На Красной площади парадные колонны военной техники уже сменились демонстрантами. «День стоял прекрасный, солнечный, – запомнил Хрущев. – Демонстрация проходила с большим подъемом, настроение у всех было очень радостное. Вдруг появился маршал Бирюзов, который тогда командовал противовоздушной обороной страны… Бирюзов на ухо доложил мне, что самолет U-2 сбит, а летчика взяли в плен, сейчас его допрашивают»^[193]. Бирюзов выслушал поздравления и с высоко поднятой головой отошел к другим военачальникам на правое крыло трибуны.

Сергей Хрущев вспоминал: «Отец приехал после праздника домой чрезвычайно довольный. Он ощущал себя наконец-то отомстившим давнему обидчику… Он решил поиграть с американцами в прятки, не сообщать поначалу об уничтожении самолета, подождать, что они начнут выдумывать, а уж затем, разоблачив их, отыграться за все годы унижения… Отец рассчитывал: когда он докажет, что U-2 нарушил нашу границу, президенту придется извиниться за своих подчиненных»^[194].

Первое желание официального Вашингтона – отмолчаться. Что он и делал. Хрущев продолжил игру. В выступлении перед Верховным Советом он сообщил только о факте нарушения нашей границы и сбитии самолета советскими ПВО. Американцам пришлось вступить в игру, сделав ответный ход. В сообщении Госдепартамента, затем развитом и уточненном НАСА, говорилось, что «один из самолетов типа U-2, предназначенный для научно-исследовательских целей… пропал без вести… когда его пилот сообщил, что он испытывает затруднения с кислородом и находится над озером Ван в районе Турции».

Хрущев готов был продолжать игру, которая явно доставляла ему удовольствие. Однако все испортил замминистра иностранных дел Яков Александрович Малик, который в подпитии на приеме проболтался, что Пауэрс жив и его допрашивают, послу Швеции, который немедленно перезвонил послу США. КГБ это отследило. Продолжать игру больше не имело смысла.

Хрущев взял слово в заключительный день работы Верховного Совета, и по пунктам опроверг американскую версию с «исследовательским самолетом над Турцией». Для убедительности привел выдержки из допроса Пауэрса. «Мы приказали доставить обломки самолета в Москву для публичного обозрения в Парке культуры и отдыха имени Горького, – вспоминал Хрущев. – Народ валом валил, чтобы не только посмотреть, но и пощупать эти обломки… Я решил поехать на выставку: меня тянуло посмотреть… Собралась различная публика, набежали иностранные корреспонденты, да и наши там присутствовали. После осмотра корреспонденты стали задавать мне вопросы. Я вынужден был высказаться напрямую. Беседа с ними доставила мне удовольствие, так как у меня было желание еще раз выразить свое возмущение и заклеймить агрессора»^[195].