Из Лукоянова я послал тебе открытку, затем письмо от 14 января, поэтому это письмо я помечаю № 3, что и впредь буду делать. Я живу в такой же глуши, как и ты, поэтому так долго идут наши письма. С тех пор, как мы расстались с тобой, скоро будет три месяца. Три долгих, томительных месяца. Я писал тебе неоднократно из Рождественского Майдана и раньше. Ответа все нет. Тут, конечно, причины объективного порядка, от нас не зависящие, но я теряю чувство уверенности, что письма мои доходят до тебя. Из Москвы мне сообщили, что дочка наша была больна коклюшем, но что сейчас поправляется. Моя дорогая женушка, я представляю, как ты тревожилась за нее! И я ничего не знал об этом! В прошлом письме я писал тебе, чтобы ты что-нибудь продала из моих вещей, так как деньги нужны тебе, и мне тоже необходимо еще рублей 200 в месяц, кроме тех, что я получаю.

Последние дни я был занят здесь устройством освещения. Сегодня свет горит в нашем общежитии, и я получил возможность писать тебе по вечерам. Продолжить придется завтра, так как наша электростанция сейчас закончит вою работу.

Воскресенье, 25 января.

Сегодня узнал, что мне будет объявлена благодарность в приказе за мою деятельность. Это приятно, хотя и говорят, что из спасибо шубы не сошьешь. Для меня само по себе доставило большое удовольствие работать в родной области. Мне еще предстоит неделя такого удовольствия, после чего начнется опять обыденщина, к которой никак не лежит душа моя.

Мы живем в общежитии комсостава. Это довольно большой деревянный дом. Отопление дровами, и мы тут иногда мерзнем, когда бывают перебои с их доставкой. Сейчас все наладилось, надо сказать. Есть и радио, от которого я отвык за последние месяцы, устроили примитивную умывальню. Коммунальные удобства здесь отсутствуют, что естественно для такого захолустного городишки, как Лукоянов. Комнаты в общежитии большие, светлые. Кровати поставлены новые пружинные. Матрасы мы сами набили соломой. Спать хорошо и удобно.

Столовая недалеко от нас. Питание, говоря коротко, третьекатегорное.

Лукоянов – город без растительности, леса поблизости нет. Нет и хорошей речки, город расположен на склоне горы. Несмотря на соображения экономического порядка, пошел на днях в театр, как и все наши. На улице мороз был тридцатиградусный, в театре тоже температура ниже нуля. Играла местная труппа любителей. Играли скверно, вызывая смех у публики. В середине действия погас свет во всем театре. В первый раз я в таком театре, надеюсь, что в последний. Возможно, у нас у самих наладят кино в казармах.

Завтра нашей Оле исполнится 8 месяцев! Какая она уже большая выросла. Милая моя Рушенька, любимая моя, поцелуй ее за ее отсутствующего папу. Тебя я целую горячо, как всегда, моя родная, единственная и самая дорогая на всем свете.

Всегда твой, любящий тебя муж Дима».

«Лукоянов, пятница, 30 января 42 г.

№ 4

Любимая, дорогая подруга моя!

Сегодня впервые за три месяца я получил два письма от тебя: одно из них от 31 декабря, другое от 8 января. Их привезли из Арзамаса. Других писем я от тебя не получал и едва ли получу, так как они адресованы на злосчастную Чернуху. Ты, родная, не указала адрес вашей третьей квартиры. Дойдет ли это письмо до тебя? Меня очень беспокоит вопрос с твоим аттестатом. Военкомат должен платить вам деньги по старым аттестатам по приказу № 59 МВО до 1 июля 42 г. В январе я, как и в прошлом году, получил 175 рублей, потому что предполагается, что остальные деньги получает семья. Родная моя женушка! Я знаю, как трудно тебе сейчас приходится. Молоко и здесь стоит 15 рублей, да и остальные продукты не дешевле. Дрова и здесь стоят бешеных денег. Меня удручает, что я так мало могу помочь тебе в настоящее время. Из той суммы, которую я получаю здесь, я не смогу более 300 рублей платить по аттестатам. В январе я уже занял 100 рублей и все равно не дотяну до 15 февраля. Это положение, я верю, долго продолжаться не сможет, но пока нет, дорогая, другого выхода, кроме как расстаться с некоторыми моими вещами, кроме, как я уже писал тебе, линейки и готовальни.

Средств твоей матери я не знаю, но не думаю, чтоб они были велики.

Меня огорчает, Рушенька, что ваш разлад с моими родными, по-видимому, усугубляется. Жить вместе при таких условиях, конечно, трудно. Своих я не оправдываю, родная: я слишком хорошо знаю язык Марии и ее нетерпимость. Я не особенно люблю твою мать, но я никому не давал права передавать ей мое мнение, о котором ты всегда знала. Я не так несправедлив, чтобы не оценить всякое усилие, которое идет на пользу тебе и нашей дочери. Поэтому я благодарен твоей матери. Плохого от нее я не видел, более того, я встречал от нее только хорошее отношение. Во время же войны, я считаю, надо отбросить все личные и эгоистические чувства и помогать друг другу. Я надеялся, что эти соображения помогут нашим родным ужиться вместе, но я ошибся. Оставь их, дорогая, не сердись на них, если можешь, хотя все эти колкие замечания и разговоры так терзают твое нежное любящее сердце. Они не знают и не поймут, каким сокровищем я обладаю, как много ты значишь в моей жизни. Ненаглядная моя женушка! Я люблю тебя, и люблю горячо. Знай это, знай, что, пока я жив, ты моя, а я твой. Заботиться о тебе и о нашей дочке для меня счастье. Оставь свои мрачные мысли. И пусть не угнетают они тебя – разлука ничего не поделает с моей любовью к тебе. Не говори об ошибке, не называй ошибкой то, что является счастьем моей жизни. Разве ты забыла про любовь мою? Меня жалеют, пишешь ты. Я сам жалею, и с гораздо бóльшим основанием, Марию: радости жизни незнакомы ей.

Люблю мою Рушу, жену мою дорогую. Мне очень приятно то, что ты пишешь про дочурку, что она здорова и хорошенькая, такая же, как Руша, и что зубки у нее уже есть. Неужели она уже начинает говорить? Милуша, какая ты счастливая, что видишь ее, и я счастлив вместе с тобой. Я не узнаю ее, когда приеду, а она меня…

Я еще перечитал, уже в который раз, эти два твои письма. Как тяжело тебе, родная! Только ты будь здорова, только не теряй бодрости и надежды на лучшее. И не жалей ничего из вещей, чтобы улучшить свое материальное положение, слышишь?

Целую тебя, моя радость, моя любимая и любящая жена.

Муж твой Дима.

P.S. Отец твой – самый аккуратный мой корреспондент. Я получил от него несколько писем за все время, и сюда получил уже письмо. Д.»

«Лукоянов

Суббота, 7 февраля 42 г.

№ 5

Дорогая моя женушка!

Мой отъезд из Лукоянова уже решен, как и других наших. Сегодня уже часть из нас уехала. Моя очередь наступит, самое позднее, через 2-3 дня. Мы едем в Москву, где получим новое назначение. Сейчас, как и все дни прошедшей недели, я совершенно свободен, так как со всеми делами уже покончено, и я жду отправки. Крепко целую тебя, дорогая. Твой Д.»

И вот первая ирония судьбы: Димитрий отправлен в Москву ждать назначения – а Тамары там нет! Не уехала бы – жить им хоть три месяца вместе!!! Но не судьба…

«Москва, понедельник

16 февраля 42 г.

Моя дорогая ненаглядная женушка!

Я снова в Москве. Приехал сюда вечером в субботу. Прошел прямо в наш старый дом. В нашей комнате холодно и неуютно. Я оставил вещи и пошел пешком на Софийскую набережную к теткам. У них дело не лучше. Нет дров и нет воды. Две ночи я ночевал у них, а сегодня мне захотелось остаться в нашей квартире, хоть и неуютно здесь стало с тех пор, как тебя нет, но все мне так тебя напоминает, все так дорого. Милая моя, милая Руша…

Я подобрал ключи и открыл шкаф, там нашел нашу подушку, на которой сегодня буду спать, и взял два справочника. Тебе я отправил телеграмму и справку ценным письмом – для получения по ней «подъемных» денег для эвакуированных – что-нибудь около 500 рублей на вас троих. Сегодня выяснилось, что некоторое время я буду находиться в Москве в резерве. Мое место жительства – дом на углу Воронцова Поля и Покровского бульвара. Ты хорошо знаешь этот дом. Завтра пойду туда. Сколько времени придется пробыть здесь, сказать трудно, обо всем этом я еще буду писать тебе.

Ты мне писала, что дочурка наша поправилась, выглядит хорошо. Когда ты написала, что она играет ложечками вместо игрушек, которых у нее нет, я был тронут до глубины души. Какая у нас с тобой чудесная детка. Я ее хорошо себе представляю, хотя, наверное, такой, какой она была 4 месяца назад. А ведь у нее теперь и зубки есть, и говорить она начинает. Какой я, Рушенька, счастливый, а ты – вдвойне, потому что она с тобой!

Вчера я порадовался, что тебя нет в Москве, да и мамы тоже. Проснулся ночью от сильной стрельбы – весь этаж наш содрогался! Тем не менее, я продолжал спать и не слышал, когда кончилась тревога. Был налет в ту ночь. В доме теток по всему фасаду не оказалось ни одного стекла. То же и в смежных домах. Более серьезных повреждений на этой улице не было. К счастью, в самой квартире теток уцелели и стекла.

От соседки Наташи я узнал, как страшно вы ехали до Кинели, как вас обокрали, бедняжки мои. Но все это не главное – главное в том, что я люблю тебя, желанная моя супруга. Целую тебя горячо, моя милая, близкая и любимая.

Любящий тебя муж твой Димитрий».

«Москва, 29 марта 42 г.

Воскресенье

Дорогая моя!

Получил сегодня твое письмо от 2 марта. Я много дней был на Софийской набережной у теток. Я чертил, как когда-то раньше! У меня есть одно изобретательское предложение – так вот, я оформлял его, сделал чертежи. Два чертежа формата «В», которые я приложу к авторской заявке. Мне нужно было скопировать их, и я обратился к Зиночке Борисовой. Добрая Зиночка сделала и решительно отказалась взять с меня плату. Я был тронут этим вниманием, но не знаю, чем отблагодарить ее. Она работает в институте в штабе ПВХО. Сутки она дежурит, затем целый день свободна. Я позвонил ей 24-го, и она сказала привезти чертежи к ней на квартиру. Оказалось, что она живет в прекрасном доме на ул. Горького. Меня поднял лифт на 4-й этаж, и я очутился в хорошей квартире с газом и прочими удобствами. Сейчас это большая редкость в Москве…

Милуша моя, я хотел написать тебе о своих соображениях относительно твоего приезда в Москву. Повторю, что приезжать сюда ни тебе, ни маме с Мурой ни в коем случае не следует.

Не скучай, любимая, и не тревожься понапрасну: с тобой ведь моя дочка. Твои письма о ней очень меня радуют. Мне кажется, я себе представляю, какая она. Мне пишут и мама, и Мура, что она – всеобщая отрада и скрашивает всем вам жизнь.

Я пишу в нашей старой квартире. Твой племянник здоров, твой брат Валентин приехал в Москву и пробудет здесь со своим генералом недели две.

Ты права, родная, я скучаю здесь один без тебя. Хорошо еще, что Рома приезжал.

Горячо целую тебя, моя радость, моя голубка!

Всегда той Дима».

Москва. Воскресенье, 12 апреля 42 г.

Моя ненаглядная голубка Руша!

Последнее письмо, которое я от тебя получил, было от 17 марта, и с тех пор больше ничего не получал от тебя. Среди прошлой недели я выслал вам денежные аттестаты ценным письмом, по 250 рублей тебе, родная, и маме. Я понимаю, что это ничтожные суммы, и боюсь за тебя, моя радость. Но пока я не попал в какую-нибудь часть и вообще не определился на место, я должен невольно этим ограничиваться, а там будь, что будет. Не думай только, моя дорогая женушка, что сам я нуждаюсь теперь в деньгах. Нет, моя любимая, мои расходы столь незначительны, что денег мне хватает. Ты пишешь, что у вас все подорожало. Я удивлен этим: я надеялся, что весна принесет удешевление рынка. Возможно, это случится, но позже.