Люди и темные существа полагали, что культ предписывает своим последователям купаться в роскоши, но все обстояло с точностью до наоборот. Валар поклонялся не камням и даже не стражам-грифонам, а самим деньгам. Точнее, искусству обращения с ними. И толк в этом искусстве он знал. Хранитель казны служил у его светлости Ниала в течение двадцати с лишним весен, и зимние пиры во дворце были такими же пышными, как и летние, жалование солдатам и городским стражникам всегда платили исправно, а количество золотых монет в мешках увеличивалось будто по волшебству, хотя патриций любил жить на широкую ногу. Валар проводил в обществе счетных книг почти круглые сутки. Изредка он заводил любовниц, порой позволял темнокожей красавице устроиться у него на коленях во время шумного ужина, но не женился, а незаконнорожденных детей к себе слишком близко не подпускал. Он был убежден: стоит ему хотя бы ненадолго отвлечься от денег, оказавшись во власти сильного чувства к женщине – и боги-грифоны проклянут его, превратив заработанное золото в холодный пепел. Культ сладострастия воплощал в себе все, что отрицал Валар. К главной жрице он относился с отстраненным уважением, не забывая подчеркивать, что слишком активное вмешательство религии в городскую жизнь считает неправильным.

– Простим советнику Валару его заблуждения, – примирительно сказала Диомеда. – Каждый из нас хорош в своем деле, ваша светлость. Вы правите, он считает и преумножает деньги, а я – всего лишь слабая женщина, которую Она по ведомым лишь Ей причинам назвала своей сестрой.

– Ты чересчур скромна. Если бы ты сидела по правую руку от меня на советах, о Фелоте бы заговорили по обе стороны моря.

– О нем и так говорят по обе стороны моря. В базарные дни сюда стекаются торговцы со всего света, паломники проходят полмира для того, чтобы встать на колени перед ступенями храма нашей госпожи и прикоснуться губами к лазурному камню.

– Мне не нравятся разговоры, которые ведет Валар, – вернулся к прежней теме патриций. – Он сеет смуту среди советников и моих приближенных. Но и приказать ему замолчать я не могу.

– Я поразмышляю об этой проблеме, ваша светлость.

Правитель Фелота кивнул собеседнице.

– Благодарю заранее.

– Благодарю вас за то, что уделили мне время, ваша светлость. – Жрица грациозно, как и подобает особам ее сана, встала и, преклонив колено перед патрицием, поцеловала перстень. Отстранившись, она на мгновение подняла глаза и вновь прикоснулась губами к его пальцам. – Исполняйте ваши обеты и помните, что они святы. Госпожа всегда рядом, и Она наблюдает за каждым нашим шагом.

***

Храм в полуденный час был погружен в тишину. Придерживая длинные полы мантии, Диомеда поднялась по ступеням и вошла в главную залу.

– Трина! – позвала она. – Надеюсь, ты уже вернулась с базара и принесла травы для курильниц?

В ответ не раздалось ни звука. Жрица подошла к мраморному фонтану и с наслаждением ополоснула лицо холодной водой. Нужно разобраться с мелкими делами, принять ванну, выпить успокаивающий травяной отвар и подремать до заката. Вечером начнутся приготовления к большому пиру.

– Трина, ты здесь? Нам нужно поговорить, дитя.

Одна из внутренних дверей скрипнула, и в проеме показалась встрепанная голова Эрлина.

– Матушка! – ахнул он. – Я решил, что ты пробудешь у его светлости подольше. Разве вы не обедали?

– Перекусили фруктами, для обеда слишком жарко. Куда запропастилась твоя сестра?

Сын с рассеянным видом попытался причесать светлые кудри пальцами, зевнул и сладко потянулся.

– Не видел ее с самого утра. Вроде бы она уходила на базар с Азой и Ломасом… а, может, и с кем другим. Может, и вернулась, а я все проспал. Наверное, положила травы в комнате возле святилища и пошла в лес. Ты же знаешь, она любит спать в гроте возле озера.

– Эта несносная девочка встретила сороковую весну. Когда она наконец-то повзрослеет и поймет, что благодаря Ее милости является моей старшей дочерью и преемницей?

Эрлин смущенно улыбнулся.

– Ты чересчур строга, матушка. Это же Трина. Да и что такое сороковая весна для Ее жрецов? Мы ведь не люди. Смертные сказали бы, что она не так давно встретила совершеннолетие…

– Свое темное совершеннолетие она отпраздновала очень и очень давно, – заметила Диомеда. – Однажды я накажу ее, помяни мое слово. И она надолго это запомнит.

– Воля твоя, матушка, – с легкостью согласился сын. – А теперь я могу вернуться в постель? Мне снился приятный сон. То есть, я хотел сказать, нужно же набираться сил перед вечерними приготовлениями к празднику?

Жрица улыбнулась и кивнула.

– Конечно, дитя. Пусть Она дарует тебе много приятных снов.

Внутренние коридоры храма встретили Диомеду долгожданной прохладой. В воздухе разливались знакомые ароматы благовонных масел и особых смесей трав, которыми наполняли курильницы. Она подошла к двери кладовой и уже обхватила пальцами ручку, но так ее и не открыла. Жрица выпрямилась и замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Лазурный храм дремал, убаюканный полуденным зноем. Путники появлялись здесь часто, порой ночевали и делили трапезу со жрецами, но никто не приходил к порогу обители Великой Богини со злыми намерениями. Но сейчас Диомеда слышала – нет, чувствовала кожей – незнакомую темную силу. Не то чтобы эта сила хотела причинить ей или ее детям вред… Пройдя чуть дальше по коридору, жрица открыла дверь святилища и осторожно заглянула внутрь. Комнату с низким потолком освещали масляные лампы и свечи, поставленные у небольшого алтаря. Именно там, возле священного камня – первого камня лазурного храма, оставленного госпожой – на коленях сидела черноволосая женщина в белых одеждах. Ощутив чужое присутствие, она медленно повернула голову и посмотрела на Диомеду. У женщины было красивое бледное лицо с неестественно алыми губами. Поймав взгляд темно-синих глаз, жрица невольно попятилась. Ей показалось, что на нее смотрит сама Великая Тьма.

– Я не причиню тебе вреда, госпожа, – заговорила женщина приятным низким голосом.

Что в ее образе показалось Диомеде странным? Легкое свечение, исходившее от кожи незнакомки. Пряди волос, черных, как вороново крыло, колебались, подобно змеям, но пламя свечей оставалось спокойным. Святилище находилось в самом сердце храма, и ветра сюда не проникали.

– Кто ты? – спросила жрица. – Как ты сюда попала?

Женщина с улыбкой протянула к ней руку, и пальцы Диомеды инстинктивно обхватили правое запястье, закрывая ладонью маленькую татуировку. Истинное имя госпожи, написанное на древнем языке. Этот знак один из жрецов оставил на ней в ту ночь, когда она приняла свои обеты.

– Не бойся, – сказала незнакомка. – Сейчас я уйду. Можешь думать, что это всего лишь сон.

Она положила руку на алтарный камень, и по молочно-белой коже пробежали крохотные язычки ярко-голубого пламени. Невидимый порыв ветра отбросил волосы женщины назад, открывая шею. Пламя свечей и масляных ламп отразилось в медальоне из светлого металла и погасло. Черноволосая женщина закрыла глаза, прижалась лбом к камню и быстро зашептала заклинание на незнакомом Диомеде языке. Она различила лишь одно слово – свое имя. Дикие пустынные племена, среди которых она появилась на свет, называли так редких и прекрасных насекомых – ночных бабочек с темными бархатистыми крыльями.

Глава 2. Летисия

Фелот (территория современного Йемена)

Древность

Птицы, скрывавшиеся в изумрудно-зеленой листве, пели на все голоса. Летисия слушала их и пыталась различить, кому именно принадлежат те или иные трели. В детстве она мгновенно определяла породу птицы, приводя в восхищение мать и братьев. Дома эта сладкая музыка звучала отчетливее, чем в лесу в Треверберге… потому что дом, в отличие от Треверберга, находился у черта на куличках, машины к нему приближались редко, а заводы не отравляли существование деревенских жителей химическими парами и шумом. Вот и здесь тихо, как дома. Но трели птиц она не узнает. Ни одной.

Волчица села прямо и оглядела широкую поляну. Она прислонялась спиной к стволу многовекового дерева, кора которого впитала тепло солнечных лучей. Цветы – незнакомые, как и птичьи песни – тянулись к высокому голубому небу. По зеркальной глади озера плавали большие листья. Спокойный лесной воздух был напоен сладкими ароматами, но все они были чужими. Настолько чужими, что Летисия невольно сжалась в комок, обхватив колени руками… и ахнула, увидев свои запястья. Их обвивали браслеты, сплетенные из тонких кожаных ремешков, на левом висел мешочек из грубого льна, а на внутренней стороне правого красовалась татуировка. Короткое слово на непонятном языке. Судя по буквам, это не древнее эльфийское наречие, а что-то более редкое.

Пытаясь справиться с приступом паники, Летисия встала и медленно, будто во сне, ступая босыми ногами по мягкой траве, подошла к озеру. Птицы продолжали петь на все голоса, лес жил своей жизнью, но волчица не обращала на это ровным счетом никакого внимания. Она смотрела только на отражение в воде. Она видела там то, чего просто не могло быть, даже в том случае, если миры перевернутся, а Великая Тьма и Великий Свет станут единым целым, но менее реальной открывшаяся картина не становилась. В озере, чистом, как слезы ангела, плавали крохотные золотые рыбки, на дне лежали гладкие разноцветные камни. А из импровизированного зеркала на поверхности на Летисию взирали широко открытые карие глаза совершенно незнакомой женщины. Красавицы с пышными ярко-рыжими волосами, изящным тонким носом и пухлыми губками. Незнакомка была одета в едва прикрывавшую бедра тунику из белого шелка, удерживаемую на одном плече золотой пряжкой с россыпью зеленых камней. Полная противоположность Летисии. Женственная фигура со всеми необходимыми изгибами, включая шикарную высокую грудь, длинная шея, будто созданная для того, чтобы носить драгоценности. И воздушная россыпь веснушек на лице и обнаженных плечах. Веснушки стали последней каплей. Волчица выпрямилась, набрала в легкие побольше воздуха и завопила. В этом крике не было ни намека на благородный боевой клич, по которому в древности узнавали ее прабабушек-воительниц. И на вой, рождающийся в глотке разъяренного волка, он тоже не походил. А вот на вопль ужаса – более чем. Наверное, так кричат пленники в Коридорах Узников, тюрьме Темного Храма, осознав, что больше не увидят солнечного света.

За спиной Летисии раздались быстрые шаги, и чьи-то руки крепко схватили ее за плечи.

– Трина! Ты наступила на ядовитую ящерицу?! Да перестань уже кричать! Или я тоже закричу! Не пугай меня!

Волчица обернулась и инстинктивно оттолкнула подошедшую к ней светловолосую девицу в длинном белом платье. Та беспомощно взмахнула руками и плюхнулась на траву.

– Не подкрадывайся ко мне! – выпалила Летисия.

Девица шмыгнула носом, и на ее глазах выступили слезы. Она убрала с лица растрепавшиеся волосы, и Летисия заметила на ее запястье уже знакомую татуировку на древнем языке. А на шее – медальон с женским профилем, который, в отличие от букв чужого наречия, видела много раз.

– Я испугалась, и сейчас буду плакать! – заявила девица.

На вид ей было лет пятнадцать. Кажется, именно в таком возрасте жрецы сладострастия принимают свои обеты и вступают в культ. Волчица положила ладони на живот и сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая дыхание. Паника делу не поможет. И чего она разоралась, как сопливая девчонка? Стыдись, дочь Семирукой Богини. Что бы сказали волки в твоей стае, увидев тебя такой? Это не последний круг Ада и даже не город в стране, языка которой ты не знаешь. Это всего-то Фелот, а перед тобой – жрица из лазурного храма. Что нужно сделать? Утешить ее, вот что. Первым делом нужно ее утешить. Потому что если она примется кричать, в этом лесу полягут все деревья. Всем известно, что вакханки – так жриц часто называли в современности – не из робкого десятка, но при необходимости могут заорать так, что мало не покажется.