– Если вы заставите меня играть, мне нужны мои сумки и кларнет, я должен практиковаться. Но не здесь, в камере слишком темно.

– Ладно.

Лаки перевел взгляд с Фрэнка на Гарри.

– И нам нужно помыться.

– Это приемлемо.

– И бутылку крепкого. И сигарет.

– Просто смотрю на тебя, и уже бесишь, – бросил Гарри. – Бенни Гудмен – великий музыкант. А ты – кретин.

Он грубо помог Лаки подняться со стула, хотя помощь вообще-то не требовалась, и они пошли обратно в камеру. Самозванец попросил тюремщиков оставить дверь, пожалуйста, открытой.

2

В тот день, пока Лаки дремал, а Грегор сидел в темноте на краю койки, ерзал и курил, на поезд до Центрального вокзала села женщина по имени Валия Аспройеракас. Заняв место у окна, спиной вперед, она вдруг заметила в стекле свое отражение. Больше всего бросалась в глаза обнаженная рука, оливковая кожа на фоне голубого длинного платья. Вдоль предплечья виднелись маленькие шрамы от глубокой печи в кафе.

Валия вернулась к чтению «Джуда Незаметного». В Уэссексе Томаса Харди она видела свою реальность: пристанище раздавленных мужчин и блестящих женщин с, увы, подрезанными крыльями, предопределенных жизней, ворочающихся в постелях детей. Когда с персонажами Харди случалось плохое, на глаза Валии буквально наворачивались слезы.

Валия взяла маленький отпуск от бизнеса своего отца и дома, который он выстроил за кафе. Ахилл Аспройеракас решил, что его старшая дочь должна провести незамужние годы за обслуживанием клиентов в семейном кафе, пока он сам работал на кухне, с восьми утра до девяти вечера; каждый день их жизни снова и снова проходил за прилавком и плитой. Раньше Валия старалась быть с посетителями теплой, очаровательной, хотела показать им, как сильно любит жизнь. И ей действительно нравилось работать, у нее хорошо получалось. Но к 1945-му переработки испортили ей удовольствие от труда, и в последнее время Валия просто улыбалась и показывала людям меню. Ее младшая сестра Пенелопа еще училась в школе и в кафе была бесполезна, и потому была избавлена от обязанностей в семейном бизнесе, по крайней мере пока.

Их мать умерла в тридцать один год. Обе их бабушки тоже умерли молодыми. Валия видела закономерность и считала, что отпуска способны спасти ее рассудок и, возможно, жизнь (Ахилл выступал против регулярных выходных). Воскресные вечера – вот предел ее свободного времени. Валия еще не знала, как противостоять отцу, но им можно было управлять и манипулировать.

Она планировала остановиться в гостинице, побыть одной, свободной, другой Валией – двойником, аватаром, Валией с другой фамилией. Чтобы сбежать на целые выходные, она сказала отцу, что ее призвали на обязательные учения выходного дня от АЖВС – Австралийской женской военной службы. Эго Ахилла уступило перед войной. Он предполагал, что у дочери нет выбора, что она юридически вынуждена посещать это учебное мероприятие от АЖВС или какие там еще буквы она ему выдавала.

– И как часто это будет? – вопросил Ахилл. – Ты нужна мне в кафе.

– Я передам твои возражения.

– Объясни, что твоя мать умерла, что остались только ты да я. Не упоминай Пенелопу, а то ее заберут следующей!

– Я уже написала о нашей ситуации.

– Что за страна призывает женщин?

– Нам не дают оружие.

– Это мешает нашему бизнесу!

– Это всего лишь одни выходные.

– Месяц может выдаться напряженным. Объясни им.

– Я скажу, что мне нужно работать, и на этом, наверное, все и закончится.

– Но не дерзи и не высказывайся в их адрес.

– Ни в коем случае.

– Где ты остановишься?

– В общежитии для женщин.

– Тогда иди! А мы потерпим.

Поезд вполз на платформу Центрального вокзала. Валия выпрыгнула из него пораньше и побрела рядом с медленно движущимся вагоном. Небо прояснялось после недавнего дождя. Сперва она найдет кофе и сигарету. Потом – отель «Коллинз». С каждым крошечным решением будущее менялось.

3

В отеле, что возвышался на углу улицы, с открытыми окнами в стиле де Кирико, заранее собирались люди. Состав публики был полностью гражданским. Грегор сидел у входа с сумкой для денег, собирая плату и разворачивая военнослужащих, согласно правилам входа. Только для гражданских лиц. Никто не поднимал шум.

«Бенни» ждал в крошечном служебном помещении, весь в поту. Мандраж перед выступлением все нарастал из-за гула людей, ожидающих встречи с ним, и приближавшегося шквала голосов. Периодически у Лаки возникало сильное желание бросить своего приятеля Грегора и сигануть из окна первого этажа, а потом – если прыжок пройдет гладко – рвануть когти. Мерзавцы Гарри и Фрэнк то и дело заходили проверить своего человечка. Их забавлял вид Лаки, теребившего кларнет, и особенно повеселило, когда управляющий клуба, участник их мошеннической схемы, прислонился к дверному косяку, засунув руки в карманы, и сообщил «Бенни», что в заведение каким-то образом втиснулось аж четыреста шесть человек. А вообще-то его вместимость примерно триста пятьдесят, и управляющий раньше никогда не имел возможности просчитать предельный максимум.

Выступление планировалось без аккомпанемента, только самые приятные мелодии Гудмена в его самых популярных аранжировках.

Фрэнк провел пятерней по волосам.

– Ты б насладился концертом, – обратился он к Лаки, – потому что уже завтра можешь вернуться в тюрьму.

Управляющий представил Бенни толпе.

Некоторые люди не знают, на что они способны, пока не наденут правильную маску. Чтобы выступать, им нужно скрыть часть себя. На сцене, прежде чем стихли аплодисменты, Лаки начал шоу с неверной ноты: «до» вместо «си-диез»^[1].

Он исполнил Don’t Be That Way, которая закончилась, не успев начаться. Следующую он исполнил в том же духе (поскорее со всем покончить). Третьей по списку была Stomping’ at the Savoy (эту Лаки сыграл бы и мертвым). Выступление продолжалось, и он все чаще испытывал приступы возбуждения всякий раз, как чувствовал нутром магию бурных, искренних аплодисментов.

В итоге Лаки играл гораздо дольше, чем ожидалось. Каждая композиция была растянута, нервно распутана и доведена до конца. Никто из зрителей не понимал, что Лаки не настоящий Бенни Гудмен; они никогда этого не узнают. Когда люди хлопали или с волнением общались к сидящим рядом, они говорили то, что Лаки хотел бы услышать до войны, когда играл во всех этих злопыхательских бэндах. Выступление, как Лаки его запомнит, было овеяно славой – лживой, но почти столь же значимой, как истина.

Покинув сцену, он вернулся в подсобку, где не смог сидеть спокойно. Он жадно глотал воздух, взгляд сновал туда-сюда, словно две беспокойные мошки.

– Публика здесь славная, – сообщил Лаки Грегору.

Тот пропустил все действо, и у него из носа текла кровь.

– Мне тут всыпали.

– Однозначно, – согласился Лаки.

– Фрэнк меня поколотил. Взбесился, когда я принес деньги. Мол, я прикарманил сколько-то там.

– А ты прикарманил?

– Ясен-красен! Все это моя идея. Так почему прибыль только у них?

– Где они?

– Не знаю. Кажется, у меня в носу что-то лопнуло.

– Давай помаячим тут, познакомимся с народом?

– А лицо мое? Презентабельный видок?

– Умойся, – сказал Лаки. – А потом найди меня.

У входа в подсобку ожидал молодой англичанин, лет двадцати с небольшим, с зализанными назад, как у летчика (которым он не был), черными волосами. На нем красовался клетчатый блейзер, лицо светилось обожанием. Лаки с нетерпением ждал новых похвал; это желание более чем уравновешивало страх разоблачения.

– Просто превосходное выступление, мистер Гудмен! – произнес парень. – Благодарю вас.

– Вы так думаете… даже без бэнда?

– С самого начала войны не получал столько удовольствия. Вы были… – англичанин умолк, – великолепны. Уникальны. Вы мне очень понравились.

– Никто никогда не отзывался о моем исполнении так хорошо.

– Сомневаюсь. Публика от вас в экстазе.

Англичанин повел Лаки к столику в баре отеля, но сам садиться не стал. Вскоре он вернулся с напитками, держа поднос так, будто вручал приз. Лаки даже не сразу понял, что афера сошла ему с рук, что он свободен от Фрэнка и Гарри. Полиция больше не играла никакой роли в этой истории. Они забрали деньги, покинули отель и дали Иэну Асквиту встретиться с Бенни Гудменом.

4

Спустя полчаса – или Лаки так показалось – к их столику подошел Грегор и представился менеджером Бенни Гудмена, не потрудившись объяснить свой красный и распухший нос. Грегор сел рядом с Асквитом и принялся слушать рассказ о записи концерта Бенни в Карнеги-холл в 38-м году. Лаки тем временем прикончил четыре бокала, после чего отказывался от дальнейшей выпивки (было время, еще до службы, когда Лаки имел склонность злоупотреблять алкоголем, потому как лишь в пьяном угаре верил, что он настоящий музыкант). Все трое курили сигареты Асквита. Бар был полон, но к Бенни Гудмену никто не подходил.

– Слушайте, я кое-что решил, – заявил Грегор, когда Асквит окончил разбор выступления. – Хочу в команду подлодки. Что думаете?

– Браво, – кивнул Асквит. – Правда, очень храбро с вашей стороны оставить нынешние обязанности. Вовсе не считаю это глупым. Вы знаете, я живу в Сиднее с сорокового года. Довольно спокойный способ провести войну.

– Я могу умереть на подлодке, – сказал Грегор.

– Вполне возможно, – согласился Асквит и повернулся к Лаки: – Скажите мне, Бенни, если вопрос не покажется слишком неудобным, каково это – быть успешным?

– Я не часто думаю о себе как об успешном человеке.

– О, да ладно, каково это? – встрял Грегор. – Нам нужен достойный исчерпывающий ответ.

– Иногда я чувствую, что мне повезло, что я избранный, будто я вышел сухим из воды, но с разрешения людей, которые могут отозвать его в любой момент. И тогда мне придется быть буфетчиком в армейской столовой, или солдатом, или работать в закусочной. Иногда я вижу лишь ошибки, которые совершил. Они свидетельствуют, что в следующий раз я должен сделать лучше. Знаю, мне предстоит долгий путь, и в старости, может, я буду думать о том же. В лучшие дни я чувствую, что отдаю долг самому себе. Выполняю условия своего личного контракта.

Лаки не составляло труда представить, каково это – быть исключительным человеком. Человек хорошо знает свои мечты, возможные или невероятные, банальные или экстравагантные, отвергнутые или те, за которые он крепко или глупо цепляется.

– Интересно, какие же условия в моем собственном контракте, – произнес Асквит. – И что я должен делать лучше.

Время от времени, когда вечер продолжался и разговор почти по умолчанию сворачивал к теме карьеры Бенни Гудмена, или повисала пауза и все внимали мнению великого музыканта, Асквит оглядывался и похлопывал Лаки по плечу, особо подчеркивая, как наслаждается его обществом. Другие любители музыки, в основном мужчины, наконец нашли в себе смелось подойти к Бенни Гудмену и теперь робко стояли у стола, поддерживая светскую беседу и бросая на маэстро взгляды, полные почти сексуальной любви. Все это продолжалось, пока Асквит не прочитал по лицу Лаки, насколько тому неуютно, и не отослал их вежливо, сказав, что мистер Гудмен устал.

Грегор принялся жаловаться на планы военного министерства – он не понимал, почему армия США хотела начать демобилизацию солдат до капитуляции Германии: они все подписали один и тот же контракт, период боевых действий плюс шесть месяцев, а в ВВС и ВМФ все еще призывали, – как вдруг Лаки и Асквит отвлеклись на Валию Аспройеракас, которая сидела за высоким столиком, озаренная мандариновым свечением. Ее длинные волосы безупречного черного цвета ниспадали по спине, обвиваясь вокруг ремешка синей, вышитой бисером сумочки. Валия подпирала подбородок рукой, излучая уверенность женщины с какого-нибудь портрета, словно ее забавлял переполненный незнакомцами бар вокруг.