Спустя некоторое время, когда обитатели монастыря давно растеклись после службы кто в трапезную, кто на кухню, магистр все еще стоял на коленях, в изнеможении чувствуя, как судорога сводит затекшие мышцы, зато на душе светло и легко, будто молитва омыла ее, испачканную ежедневными и еженощными тяжелыми мыслями. Стать бы монахом не по названию, а по сути. Запереться в келье, принять обет молчания, смирения пред нижайшим из низших. Постом, слезами и непрестанной молитвой очистить душу и разум от мирской грязи, искупить все сотворенное в тяжком служении. Нельзя. Чтобы взошел росток Благодати из брошенного семени, кто-то должен удобрять поле навозом и стеречь семя от жадных птиц. И участь того, кто не жалеет души своей, – благословенна. Может быть, для этого и призвал его Свет Истинный, чтоб дать возможность обратить проклятие на службу Благодати…

В дверь постучали. Приоткрыв, смущенно кашлянули в щель. Медленно поднявшись с колен – поврежденные и плохо сросшиеся связки протестующе заныли, – магистр обернулся.

– Доброго утра, светлейший мэтр Игнаций… Простите, что помешал вашей молитве.

Жизнерадостный толстячок с хитроватым лицом удачливого купца или банкира говорил на языке их общей родины, и магистр улыбнулся, небрежным движением ладони стирая капли слез с лица. Здесь, в полудиком и непросвещенном краю, услышать родную речь – настоящее удовольствие. Редкое к тому же. Даже братья, приехавшие на служение вместе с ним, все чаще говорят между собой на местном наречии. Столько лет прошло…

– Не вам просить прощения, мой дорогой брат. Разве не я пригласил вас в это время? Садитесь, прошу вас. Вы уже позавтракали? Может, согреть для вас вина?

– О, я уже воздал должное вашим поварам, светлейший, – разулыбался Винченцо Гватескаро, посол Святого Престола, опускаясь в кресло. – А с вином, думаю, стоит погодить хотя бы до полудня. Лучше успокойте мою тревогу: значит ли ваше приглашение, что вы получили добрые вести?

– Вести – да, но не добрые, дорогой брат, а совсем наоборот.

Глядя, как неуловимо подобрался и посерьезнел гость, Игнаций вздохнул, обошел стол и сел в собственное кресло.

– Увы, мои вести черны, как душа грешника. Брат Ансельм, везший нам от Престола Пастыря частицу Света Истинного, погиб в пути вместе со всем отрядом. Скорблю и сожалею, брат мой…

– Ансельм?! О Свете мой…

Посол медленно поднес к побледневшему лицу пухлые ладони, прижал к щекам и покачал головой.

– Ансельм… Воистину черные вести. Неужели все убиты?

– Все до единого, – подтвердил магистр. – Два паладина и отряд рыцарей. Да упокоятся их души в Свете.

– Воистину, – пробормотал Винченцо, отводя ладони от лица. – А что же реликвия? Неужели…

– Нет, брат мой, не бойтесь. Реликвия не осквернена. Мои люди уже везут ее в Бреваллен, чтобы передать архиепископу Арморикскому.

– Слава Свету! – выдохнул Винченцо. – Когда вы узнали обо всем, мэтр? И как?

– Вчера после вечерней службы. Узнав, что отряд епископа пройдет рядом, я послал людей, чтобы встретить их. Признаться, я лелеял надежду прикоснуться к Благодати реликвии…

Магистр помолчал, и Винченцо энергично закивал в ответ:

– Разумеется, мэтр, как же иначе? А дальше?

– Увы, случилось страшное, – вздохнул магистр. – В дороге на отряд архиепископа напали, используя магию. К счастью, те, кто предался тьме, не могут прикоснуться к истинной реликвии, и она осталась нетронутой.

– Благодарение Свету, – проговорил Винченцо. – Благодарение Ему за это. Но какой удар! Брат Ансельм, известный ученостью и набожностью, истинный хранитель и ревнитель благочестия. И наши братья! О, какой удар…

– Я скорблю об их смерти, – отозвался магистр. – Клянусь в том Светом Истинным и Его Благодатью.

– Надеюсь, – маленький человечек выпрямился в кресле, не выглядя ни смешным, ни жалким, – вы примете все меры к розыску преступников? Возмездие должно быть страшным и неумолимым, магистр!

– Разумеется, – спокойно подтвердил магистр. – Все, что смогу, в меру моих скромных полномочий. Я неоднократно докладывал Престолу Пастыря, что местная духовная власть не всегда оказывает мне должное содействие, увы. Возможно, опасаясь за свои привилегии…

– Местная власть… – Винченцо скривился, словно хлебнув кислятины. – Сказать по правде, архиепископ Арморикский производит благоприятное впечатление и кажется человеком рассудительным и благочестивым. Но… он местный. Из народа, чье упорство во мраке язычества стало нарицательным. И слишком уж привержен мирским благам, как я заметил.

– Не мне корить прелата всея Арморики за что-либо, – помолчав немного, ответил магистр. – Вы же понимаете. Скажу лишь, что я предлагал ему помощь в сопровождении реликвии. Увы, епископ отказался. Будь там мои люди… Все же у них куда больше опыта в противостоянии тьме.

– Какая гордыня, – покачал головой гость. – Какая губительная гордыня… Я поразмыслю над этим, магистр. Полагаю, мне удастся убедить Престол Пастыря расширить ваши полномочия. Подумать только – отказаться от помощи и погубить столько братьев, едва не утеряв святыню. Ваш секретарь, этот славный мальчик Бертран, должен был отправить мое письмо. Оно уже ушло?

– Насколько мне известно, курьер еще не отправился, мэтр.

– Тогда пусть его задержат, а мне вернут послание. Я хочу переписать его. Простите, мэтр Игнаций, ваши вести и вправду черны. Позвольте мне удалиться. Хочу вознести молитву за душу брата Ансельма и его спутников.

– Да, конечно, – сочувственно отозвался магистр, поднимаясь, чтобы проводить гостя.

Дождавшись, пока толстячок выкатится из комнаты, магистр обессиленно опустился в кресло, накрыв ладонью крошечное колечко из темного металла, лежащее на столе среди писем.

Город Бреваллен, столица Арморики, дом мессира Теодоруса Жафреза,

секретаря его светлейшества архиепископа Арморикского

10-й день ундецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Солнечный зайчик весело прыгал по гладким деревянным панелям и потолку, иногда перескакивая на покрытый мягким ковром пол. Но на пестром светлый блик было плохо видно, и зайчик возвращался на стены. Иногда детская ладошка накрывала осколок зеркала, и зайчик исчезал, чтобы тут же вернуться вновь. Тогда светловолосый мальчик лет пяти, сидящий на ковре посреди небольшой комнаты, едва заметно улыбался. Небольшое окно, ведущее в соседнее помещение, он то ли не замечал, то ли просто не понимал, для чего оно.

– Сколько он может так сидеть? – спросил архиепископ Домициан, стоя у окна рядом с Теодорусом.

– Сколько угодно. Час, два, три… Если прервать игру, расплачется и не будет говорить.

– Я не могу столько ждать, – поморщился Домициан, нервно теребя широкий манжет, расшитый золотой канителью. Длинное одеяние из тончайшей темно-синей шерсти облегало его фигуру, выгодно подчеркивая стройность и величественную осанку. Пожалуй, немного более выгодно, чем следовало бы священнослужителю, но кто осмелится упрекнуть в мирской слабости самого архиепископа? Не отрываясь от окошка, Домициан поправил на груди цепочку с серебряным гербом Арморики, наложенным на святую стрелу в круге, и снова заговорил:

– Неужели ничего нельзя сделать?

Теодорус пожал плечами.

– Попробую, светлейший. Но не могу обещать. Даже деан-ха-нан постарше не имеют понятия о необходимости, а это маленький ребенок. Идемте, но обещайте молчать, пока я буду спрашивать.

– Разумеется, – хмуро бросил епископ Арморикский, вслед за собеседником отходя от окна. Выйдя из комнаты, они прошли по коридору до следующей двери.

– Молчите же, – повторил Теодорус, проходя в комнату. Ребенок играл с зеркалом, даже не повернув головы к вошедшим. Подойдя, Теодорус опустился на ковер перед мальчиком, достал из кармана пригоршню блестящих кусочков смальты, высыпал на пол и принялся перекладывать с места на место, не обращая внимания на епископа, вставшего в нескольких шагах. Наконец мальчик, оторвавшись от игры с зеркалом, глянул на камешки. Теодорус продолжал перекладывать их…

– Дай, – сказал мальчик, протягивая руку. – Не так.

Теодорус с готовностью подвинул осколки мозаики к мальчишке. Тот, склонив голову, несколько мгновений рассматривал их, потом перемешал и разложил снова, на первый взгляд в совершенном беспорядке.

– Вот так, – сообщил он, вглядываясь в камни. – Еще есть?

– Больше нет. Зато есть загадка. Хочешь?

– Хочу, – подумав немного, сказал мальчик. – Она большая или твердая?

– Она маленькая, – сказал Теодорус. – Но твердая. Как орех.

– Люблю орехи, – отозвался мальчик, сдвигая один кусочек смальты на полпальца влево и вглядываясь в изменившуюся картину. Не удовлетворившись, он вернул его на место, повернув немного иначе.

– Тогда слушай, – слегка улыбнулся Теодорус. – Один человек спрятал орех и никому не сказал где. Никто его не может найти, потому что это особенный орех, и никто не знает, какой он. Другой человек прислал мне в подарок такой же орех, чтоб я посмотрел на него и нашел первый. А как его найти?

– Неправильные кусочки, – наклонив голову, отозвался мальчик. – Маленькие и мягкие.

– Мягкие?

– Мягкие, – подтвердил мальчик. – Это твой орех?

– Нет, не мой. Он ничей.

– Так не бывает, – сказал мальчик, двигая одни кусочки друг от друга, а другие соединяя вместе. – Это орех того, кто спрятал. Значит, все хотят его найти.

– Все – это кто? – терпеливо уточнил Теодорус.

– Все – это все. В твердом орехе горькое ядро, а ягоды мягкие и сладкие. Зато у орехов есть листики, у ягод тоже. Ты ищешь орех, а найдешь ягоду. Любишь ягоды? – протараторил мальчик.

– Люблю… А как мне найти орех?

– Это неправильная загадка, – нахмурился мальчик. – Ты ищешь орех, а надо – ягоду. Где ягода, там и орех. Орехи носят вороны. Попроси ворона и дай ему ягоду, а ворон тебе найдет орех.

– Хорошо, – сказал Теодорус, усаживаясь на ковре поудобнее. – А где мне найти ворона?

– Ты разве не знаешь? – удивился мальчик, сунув палец в рот и тщательно облизывая его. Прикоснувшись мокрым пальцем к паре кусочков смальты, он оставил на них блестящие пятна. – Ворон живет на деревьях. Деревья зеленые, у них есть листики. Только сейчас осень, листиков уже нет. Теперь ворона хорошо видно, он же черный.

– Точно, он черный. А на каком дереве он сидит?

Не отвечая, мальчик перемешал мозаику и сложил ее заново, в другом порядке. Потом еще раз, и еще… Двое взрослых терпеливо наблюдали за ним: архиепископ – хмурясь, Теодорус – спокойно и расслабленно.

– Ворон черный, – повторил наконец мальчик. – Он летает, где темно. В ворона кидают камни. Много камней. Ворон любит ягоды. Найди ягоду, а ворон найдет тебя. И орех. Только смотри, где орехи, там деревья. Листиков у них нет, а колючки острые.

– Я буду осторожен, – серьезно пообещал Теодорус. – А где деревья?

– Деревья на холмах, – удивленно взглянул на него мальчик большими голубыми глазами. – На старых-старых холмах. И деревья, и трава, и цветочки. Они все ждут, пока придет осень и облетят листики. Тогда все будет хорошо видно, и хозяин ореха тоже придет его искать.

– Кто придет? – спросил невольно дрогнувшим голосом Теодорус, обернувшись и бросив предостерегающий взгляд на архиепископа у двери. – Хозяин ореха?

– Ага, – весело согласился мальчик. – Ты его ищешь, и ворон будет искать, и деревья будут. Как же ему не прийти – это ведь его орех? Вот весело будет! Все камешки перемешаются! Он перемешает камешки и сделает все не так. А ты меня обманул, это не маленькая загадка. Это очень большая загадка! У меня таких больших загадок еще не было!

Раскрасневшись, он поднял блестящие глаза от ковра, посмотрев на собеседника.

– Очень большая загадка, – повторил с удовольствием. – И как ни отгадывай, все равно выйдет неправильно. Люблю такие… Все, уходи, я спать хочу.

Отвернувшись, мальчик сгреб кусочки смальты в кулачки, крепко сжал их и улегся прямо на ковре, свернувшись клубочком и прижав руки к груди. Двое в комнате молча смотрели, как он засыпает, приоткрыв розовые губки и хмурясь во сне. Потом Теодорус тихо встал и на цыпочках попятился к двери, увлекая за собой епископа.

Выйдя в коридор, он снова замкнул дверь ключом и спрятал его в карман.

– Ну, и что значит эта бессмыслица? – с тихой, ровной злостью спросил архиепископ.