Поскольку Ань, Минь и Тхань были старшими детьми, родители решили отправить их первыми, разделив семью на две части. Ань и в голову не приходило, что это разделение пополам было первым сигналом опасности, первой подсказкой – ее отец знал, что одна из половинок может не перенести испытаний.

* * *

Как только спустились сумерки, Ань поцеловала Хоанга в лоб и обняла на прощание Май, Вэн и Дао – они едва держались на ногах и сильно хотели спать. Ей же хотелось подольше не отпускать их, сжать так крепко, чтобы частичка их души проникла в ее сердце. Но она знала, что впереди длинная ночь и что лодка в Дананге не будет ждать, поэтому отпустила их и вернулась к матери.

– Присмотри за братьями, – сказала ей Ма, протягивая Ань три коробки с остатками ужина. В другую руку она незаметно вложила ей маленькую семейную фотографию, сделанную соседом на последний тет^[7]. Ань принялась внимательно разглядывать фото. Тесно прижавшись друг к другу, со строгими лицами, они в своих лучших аозай^[8] сидели на диване в гостиной: Май, Вэн и Ань – в одинаковых розовых, а мальчики – в бледно-голубых. Родители расположились по краям, мама была на позднем сроке беременности Хоангом. Май и Вэн сидели у родителей на коленях, а Дао – на коленях Ань, в центре фотографии, наклонив голову в сторону, чтобы не закрывать сестру. По обе стороны от них сидели Тхань и Минь, крепко обнимая младших сестер. Они изо всех сил старались выполнить просьбу отца не двигаться и не моргать: он не мог позволить себе второй снимок. Ань пристально вглядывалась в лица своих родных, боясь, что, если ее внимание ослабнет, она расплачется. – Увидимся через несколько недель, – сказала мать, когда Ань оторвалась от фотографии и положила ее в рюкзак.

Она обняла родителей напоследок и подождала, пока Тхань и Минь сделают то же самое. Братья держались стоически, но казалось, что, если кто-то проявит хоть какие-то эмоции, они не смогут отпустить друг друга.

– Всегда держитесь вместе, невзирая ни на что, – наказал отец, в его голосе слышалась требовательность: это было даже не наставление, а приказ. Он напоследок похлопал Миня по плечу и нежно потрепал Тханя по волосам, глядя на двух старших сыновей так, словно видит их впервые, впитывая их черты, запечатлевая их в памяти. – Берегите сестру.

Дао, посасывая большой палец одной руки, другой вцепился в мать, а Май слегка зевнула, робко помахав на прощание.

– Боишься? – спросила Вэн Ань, с опаской и недоверием думая о ночи, которая предстояла ее старшим братьям и сестре. Бледные звезды висели над их деревней, листья деревьев медленно танцевали на ветру в такт стрекоту сверчков. – На улице так темно.

Ань на мгновение заколебалась.

– Не боюсь, – ответила она. – Все будет хорошо, вот увидите. – И она никогда не перестанет сожалеть о том, что ее последнее обращение к семье было ложью, фальшивым и бесполезным утешением. Кивнув родителям, она взяла Тханя и Миня за руки, и они вместе покинули дом, отправившись по пыльной дороге на север. Семья смотрела вслед троим детям, пока темнота ночи не поглотила их полностью и остались только тени Вунгтхэма.

* * *

Три месяца спустя Ань стояла на пляже южного побережья Гонконга. Несмотря на утренний бриз, ее ноги обжигал песок, а на плече лежала назойливая, но вместе с тем успокаивающая рука офицера. Врач откидывала простыни с лежавших перед ними тел, одну за другой. Она внимательно вглядывалась в лица, одно за другим, пока не увидела своих родителей, братьев и сестер. Она подтвердила офицеру и врачу, что это ее родные. Вспоминая об этом позже, Ань жалела, что их вообще выловили; отсутствие тел означало безграничные возможности – жизни, воссоединения и безмятежности.

2
Дао

Лодка была переполнена, стоял неприятный запах. Я сидел на коленях у отца. Капли морской воды попадали в глаза, раздражая их, одежда промокла и прилипала к коже, мне было холодно. Сестры сидели по обе стороны от мамы, вцепившись в ее руки, она же прижимала к груди малыша Хоанга.

Мы уехали из Вунгтхэма четыре дня назад в кромешной тьме и начали долгий путь на север. На следующий вечер, когда мы достигли берега Дананга, наши ноги уже покрылись мозолями и кровоточили так, что стоило нам ступить в лодку, как мы окрасили ее в красный цвет.

Конечно, я слышал истории о духах, когда был жив.

             Духу он ноай, дедушке,

Оставили мы мангостан

и сигареты

рядом с портретом и благовониями у домашнего алтаря.

             Звуки мокрой одежды

духа Тхэн ланг^[9] в деревне

Доносились до детей на берегу озера,

             Что поглотило его

Столетие назад.

Но я всегда представлял себе духов старыми, мудрыми, веселыми существами с длинной бородой и морщинистой кожей. Мне не приходило в голову, что духом может быть семилетний,

             и вот он я.

Я мало что помню о своей смерти. Накануне ночью был шторм; грохочущие волны раскачивали лодку и заглушали плач младенца. Помню, как на следующий день капитан сообщил, что мы отклонились от курса на юг и нужен дополнительный день, чтобы добраться до Хайнаня.

             Помню рыбаков

с их незнакомой речью,

             Лезвия их ножей сверкали

на закате.

А затем – чувство невесомости, когда я покинул свое тело, а гравитация – меня. Вокруг – сплошной белый океан, и я дрейфовал в нем, пока со мной не оказались рядом младший брат и отец, сестры и мама. Затем белизна растворилась, как туман с приближением дневного света,

             и я смотрел на лодку сверху,

                          правда, она затонула под волнами,

                                       окруженная телами на поверхности воды.

3
Декабрь 1978 – Южно-Китайское море

Ань, Тхань и Минь добрались до южного побережья Хайнаня через восемь дней после того, как покинули Вунгтхэм: их лица осунулись, глаза запали, промокшая после вчерашнего шторма одежда выглядела потрепанной. Рука Миня кровоточила после того, как его швыряло в водах бурного моря, и Ань смастерила для него повязку из футболки. Вместе с тридцатью другими пассажирами она сошла с лодки и сделала несколько неуверенных шагов, прежде чем лечь на теплый песок, чтобы унять дрожь в теле. Когда братья присоединились к ней и солнце коснулось ее лица, Ань заметила пальмы, их стройный ряд вдоль берега, спокойную голубую воду, которая чуть не проглотила их прошлой ночью. Белые скалы и зеленые от растений горы высились на горизонте, и стало ясно: они очутились в прекрасном месте.

– Даже представить себе не мог, что Китай так выглядит, – сказал Минь.

C материка прибыл десяток деревенских жителей, захвативших с собой емкости для жидкости и строительные инструменты. Они подбежали к капитану лодки, который дал им мешочек с чем-то, что Ань приняла за золотые монеты. После этого некоторые из местных поднялись на лодку, чтобы устранить повреждения, а другие принялись раздавать воду пассажирам. На пороге одного дома Ань заметила пожилую женщину, издали наблюдавшую за ними. Ее взгляд был доброжелательным, и Ань представила, какими она, должно быть, увидела их – съежившихся и дрожащих, в порванной одежде, с красными от морской воды глазами. Она приподнялась, чтобы выпрямить спину и сесть на песок в достойной позе, но, когда она снова посмотрела в сторону того дома, женщины там уже не было.

Ань погрузилась в дремоту, пока ее не разбудило легкое похлопывание по плечу. Пожилая женщина стояла над ней с миской рамбутанов, протягивая ее с выражением на лице все того же сочувствия. Она произнесла что-то непонятное для Ань, и до нее дошло, что она и ее братья выжили, что теперь они на чужой земле и как никогда далеки от дома. Пока мужчины и пассажиры чинили лодку, первые намеки на тоску по дому пробрались в нее, словно ядовитые змеи. Братья сидели на песке и ели фрукты, сок стекал у них по подбородкам. Ань осторожно достала из рюкзака семейную фотографию. Вода просочилась сквозь бумагу, и половина чернил смылась, а вместе с ними – ее лицо и лица ее братьев: вместо них по всему изображению шли желто-белые полоски. Родителей, Май и Вэн с трудом можно было рассмотреть под черными пятнами, усыпавшими то, что осталось. Ань в оцепенении смотрела на их обезображенные черты, как будто лица могли снова появиться, а затем положила промокший снимок в рюкзак, стараясь не загнуть ни одного края.

К тому времени, когда они закончили есть, ремонт был завершен, и капитан поторапливал всех вернуться на судно, пока погода не испортилась. Пассажиры, расположившиеся вокруг Ань, поднимались с песка, и в них снова затеплилась надежда, что худшее осталось позади. Она наблюдала, как отцы несли спящих детей на руках, как мать напевала колыбельную, кормя младенца остатками своего молока. Вместе с братьями Ань поднималась в лодку, тщетно отыскивая взглядом незнакомку, которая проявила к ним доброту. Но пришлось с сожалением осознать: та ушла, не попрощавшись.

* * *

Через два дня они достигли берегов Гонконга, их гниющая и треснувшая лодка грациозно обрушилась на южное побережье острова Лантау. К ним приближалось полицейское судно, с борта которого что-то кричали офицеры.

– Откуда вы? – офицеры обратились к капитану по-английски, который Ань немного понимала, потому что ее отец преподавал этот язык в Вунгтхэме. Обменявшись несколькими фразами, полицейские досмотрели пассажиров, не выпуская из рук аптечку первой помощи. Один из них размотал повязку Миня и, не проявив ни безразличия, ни доброжелательности, наложил мазь на порез, отчего мальчик скривился от боли. Полицейский заклеил рану пластырем и дал детям немного сухого печенья и пакет молока – все это было тут же съедено и выпито.

Их посадили в автобус и отвезли на крупную верфь: высокие балки поддерживали порванную серую брезентовую крышу, сквозь дыры в которой виднелось небо. Внутри Ань тут же окутала вонь пота, грязи и скопления множества людей в одном месте. Ее снова пробрала дрожь, сырость и холод пронизывали до костей. На самодельных матрасах, брошенных на пол, вповалку сидели и лежали мужчины и женщины всех возрастов. Одни спали, другие играли в карты, но при виде вновь прибывших подняли головы. По верфи бродили врачи, проверяя у всех легкие и рты. Между металлическими столбами по всему помещению были сооружены вешалки, с которых свисала промокшая насквозь одежда, капли воды ритмично ударялись об пол. Должно быть, здесь собралось больше сотни человек, но висела тяжелая тишина, шаги каждого из братьев и сестер отдавались эхом в пустоте. Полицейский крикнул им что-то на кантонском языке. Он тыкал пальцем в угол и что-то повторял, растягивая каждое из слов, как будто замедленное произношение делало их понятными. Но так как никто из детей не двигался с места, а просто с испугом таращился на полицейского, он закатил глаза и отвел их к стене в задней части здания.

Там их ожидал изношенный матрас, и Ань опустила на него свой рюкзак. Рядом расположилась семья из четырех человек: отец держал на руках младшего ребенка, мать рыдала, а дочь тихо гладила ее по волосам. С другой стороны сидел молодой мужчина лет тридцати. Он внимательно наблюдал за Ань и ее братьями, пока те устраивались на матрасе и озирались вокруг. Ань чувствовала, как сосед следит за их нервными движениями, за тем, как они медленно расправляют футон и усаживаются по его краям. Полицейский вернулся, выкрикивая слова, которых она не понимала.

– Он спрашивает, откуда вы приехали, – пояснил молодой человек, сидевший рядом.

Ань повернулась к нему. На лбу соседа красовался большой шрам, рассекая бровь надвое.

– Вунгтхэм, – ответила она. – Из южной части Центрального Вьетнама.

Мужчина перевел, офицер кивнул и ушел, черкнув что-то на листе бумаги.

– Вы говорите на кантонском? – спросил Минь, и мужчина рассмеялся.

– Конечно. Многие из нас говорят. Мы – народ хоа^[10].

– Где мы? – спросила Ань, пытаясь скрыть свой страх.