– Нам придется это есть каждый день? – спросил Минь в первый же прием пищи, наблюдая, как слипшийся рис сползает с его ложки.

– Да, – шепотом ответила Ань. – Пожалуйста, перестань жаловаться, кто-нибудь может услышать.

За лагерем наблюдала Верховная комиссия ООН по делам беженцев, а такие работники, как Изабель – обычно из Красного Креста, Армии спасения или организации «Спасем детей», – дни напролет бродили по территории с аптечками первой помощи или контрольными списками в руках. Наблюдая за ними, Ань поняла, что лагерь – это лимб, чистилище между их старой и новой жизнью. Время от времени сотрудники ООН из Службы по переселению вызывали какую-нибудь семью или группу и сообщали, что та или иная страна согласилась принять их. Все обитатели лагеря следили, затаив дыхание, как их соседи шли от своего барака к офису чиновников, в руках которых – судьба. Выходя из офиса, некоторые впадали в состояние дикого восторга, вставали на колени в молитве, вскидывая и опуская руки, бормотали слова благодарности и имена умерших близких. Другие шли с бледными лицами, изо всех сил стараясь не разрыдаться, что означало: страна, которую им теперь придется называть своим домом, была либо неизвестной, либо нежеланной.

Переселение оказалось лотереей, в которой были как победители, так и проигравшие. Соединенные Штаты считались Святым Граалем, страной свободы, ковбоев и Элвиса, и большинство беженцев проводили свои дни в мечтах о жизни в США, где они станут бизнесменами и владельцами ресторанов, положат начало роду врачей и инженеров. Германия или Италия были утешительным призом, странами, которые казались чужими, ведь языков, на которых там говорили, беженцы не знали. Эти страны означали скорбь по той жизни, которую беженцы уже обрисовали себе в мечтах, о которой рассказывали детям сказки на ночь и которую видели в сновидениях. Ань не стала исключением: лишь только приехав в лагерь, она начала фантазировать о жизни с чистого листа в стране свободных людей или, как говорил их отец за обеденным столом в Вунгтхэме с блеском в глазах, – о воплощении своей американской мечты.

* * *

Когда Ань и ее братья постепенно привыкли к жизни в лагере, бóльшая часть их дней стала проходить в ожидании приезда семьи. При первом же звуке приближающегося автобуса Тхань и Минь мчались к воротам, Ань пыталась угомонить их, но братьям не терпелось уехать. Каждый раз они вглядывались в лица людей, выходящих из автобуса, и каждый раз разочаровывались, так как ни один из пассажиров не принадлежал к их семье, и расстроенные мальчики возвращались в свой барак. Прошло три недели, а родителей, братьев и сестер все еще не было.

– Когда они приедут? – постоянно спрашивал Тхань.

– Скоро, – отвечала Ань. – В любой момент. – Но с каждым новым часом внутри нее росло дурное предчувствие, что что-то не так. Одна ее часть не хотела ничего с этим делать, другая считала, что, пока они втроем продолжают заниматься своими делами, ничего плохого не случится и разговоры об отсутствии семьи только усугубят ситуацию. Спустя месяц сомнения Ань настолько выросли, что она больше не могла справляться с ними в одиночку, и после обеда, пока братья были в школе, отправилась в кабинет Изабель.

– Наша семья все еще не приехала, – сообщила она Изабель. – К этому моменту они уже должны были быть здесь. – Изабель подняла на нее взгляд, спокойный и сдержанный, как будто ей уже много раз доводилось слышать эти слова.

– Опиши их, пожалуйста, – попросила она, взяв лист бумаги.

Ань рассказала о высоком росте и крепком телосложении отца, о родинке мамы, которая, словно тень, покоилась над правым глазом. Она описала темные волнистые волосы Май и Вэн, доходившие им до груди, упомянула о крошечном фиолетовом родимом пятне на левом колене Дао и о хрупком сложении малыша Хоанга. Изабель делала пометки, ее ручка плавно скользила по странице.

– Не стоит переживать, – заверила Изабель, открывая дверь перед Ань, – уверена, что они скоро приедут.

* * *

В январе температура немного упала, и лагерь оживился. Ань стирала одежду братьев возле их барака, когда увидела бегущую в ее сторону Изабель.

– Ань, – сказала она. – Можешь пойти со мной, пожалуйста? Прямо сейчас.

По ее взволнованному голосу и торопливому шагу Ань поняла – что-то случилось, хотя и не догадывалась, что ее ожидало. Она зашла в кабинет Изабель, где в том же кресле, в котором она сидела всего неделю назад, в кресле, в котором она так точно и с любовью описывала своих родителей, братьев и сестер, теперь сидел мужчина. Он представился и пожал ей руку, пока Изабель переводила его кантонскую речь.

– Это морской офицер, – объяснила она. – Они нашли несколько… тел на пляже, некоторые из них соответствуют описанию твоей семьи и их вещей.

Дальше все было как в тумане. Изабель присела и держала Ань за руки, заглядывая ей в глаза. Ань казалось, что ее сейчас стошнит, утренняя каша стала комом в горле.

– Ты не обязана, – повторяла Изабель, – ты не обязана.

Но нет, она обязана, она была обязана опознать тела. Неизвестность хуже, понимала она, гораздо хуже, чем эта картина. Ее руки ослабли в ладонях Изабель. Она встряхнула головой: – Я обязана их увидеть.

Вместе с офицером и другими жителями лагеря, у которых пропал кто-нибудь из семьи, они отправились на пляж на южном побережье. Стояла знойная жара, палило солнце. Доктор откинул простыни: каждая из них скрывала тело, двое взрослых, трое детей и один младенец оказались перед Ань, их лица были такими близкими и в то же время такими чужими – в них больше не было жизни.

* * *

Их похоронили на кладбище недалеко от Кайтака вместе с другими вьетнамцами, которым не удалось добраться до берега живыми. Ань и ее братья наблюдали со стороны, как копают могилы и опускают в них гробы. Дети отказывались подойти ближе, даже когда Изабель пыталась подтолкнуть их.

– Вы точно не хотите попрощаться? – спросила она, но в ответ они лишь отрицательно покачали головами. Они хотели, чтобы этот момент остался в их памяти чем-то мутным, туманным, чтобы им никогда не удалось восстановить его в сознании, чтобы со временем он размылся, как тот семейный снимок в сумке Ань.

Имена их родителей, братьев и сестер были выгравированы на деревянной дощечке, висевшей в молельной комнате. Рядом – еще одна табличка, за ней – другая, ряды имен умерших вьетнамцев покрывали стены от пола до потолка. Ань задумалась: ее имя могло запросто оказаться на этой стене, на месте своих братьев и сестер могла быть она.

После похорон Изабель отвезла детей обратно в лагерь, нервно поглядывая на них в зеркало заднего вида. Братья Ань смотрели в окна по обе стороны, то и дело всхлипывая. Ань начала осознавать, что теперь она самая старшая в их маленькой семье из трех человек. Теперь ответственность за братьев лежала только на ней. Их жизни находились в ее хрупких пальцах.

– Когда вернемся, обязательно помойте руки, – сказала она мальчикам, думая, что именно это сказала бы мама.

6
Апрель 1979 – Лагерь беженцев в Кайтаке, Гонконг

Тхань и Минь играли в футбол с соседскими детьми, ловко проводя мяч между металлическими бараками и случайными зрителями. Каждый день после обеда их крики и возгласы разносились по лагерю, пока они перебрасывали мяч друг другу, обозначив импровизированные ворота пустыми бутылками из-под воды. Ань с беспокойством следила за братьями, опасаясь, что они могут ушибиться. Зачастую вместе с ней за этими играми наблюдали матери других детей, которые взяли на себя заботу об Ань. Они следили, чтобы девушка не уходила из квартала в более опасные районы Кайтака и не пользовалась душем в одиночку, они наказывали братьев Ань от ее имени в те моменты, когда голос девушки был недостаточно тверд.

Лагерь стал для Ань и ее братьев их собственным маленьким миром, миниатюрной версией Вьетнама. Хотя здесь и жили десять тысяч человек, лишь немногие уходили далеко от своих бараков, и вскоре выражения лиц окружающих стали казаться приветливыми, а имена – знакомыми, стали завязываться разговоры. Изабель разрешила Ань выходить за пределы лагеря в дневное время – три раза в неделю девушка работала на швейной фабрике, где получала пятьдесят гонконгских долларов за смену. Пока ее братья были в школе, где изучали математику, географию или ходили на уроки труда, Ань со своими коллегами ехала в полуразбитом автобусе на огромный холодный склад у южного побережья острова Лантау. Домой она возвращалась уже после окончания занятий братьев, и ей не нравилось оставлять их одних. Она представляла себе, как Тхань и Минь скитаются, как темные фигуры заманивают их во что-то опасное. Она боялась, что однажды вернется и у ворот ее будет ждать Изабель с опущенной головой, а рядом с ней – коронер, чей образ был еще так отчетлив в памяти.

Однако им нужны были деньги: еды, которую давали в лагере, не хватало растущим организмам. Часы работы были долгими, а зарплата низкой, но она позволяла Ань покупать дополнительные овощи и фрукты в магазине, а также роллы бань куон^[11] у вьетнамки, что торговала с лотка рядом с бараком. Все это помогало хоть как-то приблизить их жизнь к тому, что они знали раньше. Лоточница была родом из деревни неподалеку от их дома, и ее стряпня напоминала блюда, которые когда-то готовила их мать. Один кусочек – и их накрывало воспоминаниями о Вунгтхэме: они возвращаются из школы, доносится постукивание маминого ножа, которым она мелко нарезает свинину и древесные грибы, дети целуют маму и собираются за обеденным столом, чтобы начать делать домашнее задание по математике, французскому или естественным наукам. Теперь Ань оставляла своих братьев одних, напоминая им после школы сразу отправляться в барак. Других матерей она попросила присматривать за ними, и те – с орлиным взором, радостно – выполняли ее просьбу.

Мать учила ее шить, по субботам Ань с утра сидела с ней и ба ноай за обеденным столом, корпя над маленькими лоскутками ткани из рваной одежды братьев и сестер. Пришивая пуговицы или чиня прорехи на рубашках, старшие обсуждали последние деревенские сплетни, которых маленькой Ань было тогда не понять, – блудливый глаз соседа или внебрачную беременность чьей-то дочери. Вспомнив о тех неторопливых занятиях, Ань решила, что легко справится с этой работой. Но в первый же день, увидев, в каком темпе работают остальные, она поняла, что ошибалась. Недели напролет ее руки кровоточили от уколов иголкой, которые она наносила себе, работая с непосильной для нее скоростью. Другие швеи едва замечали Ань, их равнодушие распространялось на все, обеденные перерывы проходили в тишине по углам большого помещения. Все отлично понимали, что их могут уволить в любой момент, заменив кем-то более эффективным; беспощадный нрав работодателя сказывался на их поведении.

Ань переживала, что никогда не будет достаточно хороша для этой работы и что если она недостаточно хороша для этой работы, то никогда не будет достаточно хороша для любой другой. Она приходила в ужас от одной только мысли, что никогда не научится справляться со всем сама, без помощи матери. Но она не была одна, у нее были братья, о которых нужно заботиться, ведь они зависели от нее. Если не для себя, то для них Ань должна была стараться, и она продолжала стараться, пока не приспособилась шить скатерти и занавески, футболки и брюки с той же скоростью, что и швеи, которые работали на фабрике годами.