– Но в Чайна-тауне это никого не волнует. У них всегда есть суши.

Ох, какая же она простая! Как будто можно просто есть суши где угодно, если они есть на витрине.

– Не думаю, что Седрик ест суши. Забыла? Морская биология. Скорее всего, он прочитает мне лекцию о чрезмерных уловах рыбы и отравлении тунца тяжелыми металлами.

Оливия чешет нос. Если продолжит так и дальше, то через полчаса станет баклажановой с головы до пят.

– Обычно такую лекцию читаешь ты. В основном мне и себе самой.

Я провожу рукой по волосам. Она права.

– Как здорово, что мы бедные и редко можем позволить себе суши.

– Потому что ты сноб и ходишь только, – рукой с кисточкой соседка рисует в воздухе кавычки, – в настоящие суши-бары.

– Моря бы опустели, если бы я покупала дешевую фигню, Ливи.

Подруга делает вид, что бросает в меня кисточку, в результате чего капелька краски падает на уже покрашенную дверь. Она комментирует это ругательством и тут же пытается исправить.

– Но ты права, морские биологи всегда спасают мир. А существуют веганские суши?

– Очень даже широкий выбор.

– Супер. И все-таки, чем бы вы ни ужинали, веганскими блюдами, сырой рыбой или обезьяньими мозгами со льдом, это есть и будет свидание. Что ты наденешь?

– Ничего.

– Смело! – Она морщит лоб. – В каком смысле «ничего»?

– Спортивные штаны и шерстяные носки, – объявляю я, расстегиваю лифчик под футболкой, с трудом стягиваю его с себя и вытаскиваю через рукав. Потом отправляюсь в свою комнату, и бюстгальтер летит на кровать, в то время как я поворачиваюсь к Оливии, которая последовала за мной до дверного проема и теперь стоит там, критически глядя на меня.

– Мне бы не помешали судороги в мышцах, от них из головы исчезают все мысли, которых там чересчур много. Поэтому я подумывала съездить на скалодром и пролезть парочку трасс. Но тогда завтра я буду разбита, а Джоли посмеется надо мной, когда я упаду. Так что сегодня я поленюсь. Позвоню mamãe^[18] и поболтаю с ней обо всем на свете – но не о мужчинах. Потом напишу письмо Нанне. А потом проведу время с умопомрачительно красивым парнем. Он будет потрясающе готовить, жить в шикарном доме и закатывать сумасшедшие вечеринки. Еще, может быть, построит карьеру или напишет книгу. Но главное, мы заведем как минимум троих детей.

– Будешь играть в симс? – возмущается Оливия. – Но у тебя свидание с настоящим парнем. И он милый, веселый и симпатичный.

– Пофиг.

– Пофиг? Чего еще можно желать?

– Вопрос в том, чего я не желаю. А ответ такой: я не желаю завтра сидеть в куче носовых платков, коробок из-под пиццы и оберток от шоколада и жалеть себя, потому что этот милый, веселый и симпатичный парень не хочет от меня ничего, кроме оргазма. Для меня это перебор.

Оливия мотает головой:

– Не воспринимай всерьез то, что наговорили те студентки. Они о себе слишком высокого мнения. Ты же знаешь, для тебя имеет значение мнение только одного человека.

Я опускаюсь на раскладной диван, который после переезда сюда ни разу не собирала.

– И это ты.

Ливи подходит ко мне и садится рядом:

– Правильно. И я говорю: топай в ванну, смывай с себя горячий яблочный пирог, потому что пахнет от тебя именно им. Приведи себя в порядок, а его приведи в шок. И если он тебе понравится, этот Седрик-только-на-одну-ночь, то ты поцелуешь его на ночь, чтобы он потом не смог заснуть до рассвета, но сама вернешься домой. Поняла? Готова поспорить на половину квартплаты, что после этого он наплюет на все свои принципы.

Откинувшись назад, я пялюсь в потолок. С этого ракурса бросается в глаза, какие голые у меня стены. Я до сих пор не повесила ни одной фотографии, не купила ни одного растения и не поставила ни одного стеллажа, словно готова в любой момент собрать два своих чемодана и сложить обратно в коробки книги, которые высятся стопками повсюду, и снова уехать. Даже рамка со снимком мамы с бабушкой, на котором они радостно смеются, просто лежит на письменном столе. Могла бы забить в стену хоть один гвоздик, чтобы ее повесить.

– Ты правда так думаешь?

– Ну да. Я же тебя знаю.

– Лесть тут не поможет.

– А у него есть глаза на лице.

– Еще раз. Лесть не поможет.

Ливи нависает надо мной и хлопает ресницами.

– Причем красивые глаза. И я точно видела, как очарованно он смотрел на тебя этими красивыми глазами.

Смеясь, я пытаюсь ее столкнуть, однако, невзирая на хрупкую фигуру, Ливи не сдвигается ни на сантиметр.

– За десять секунд в музее?

– Американские исследователи пришли к выводу, что мужчинам нужна всего лишь одна пятая секунды, чтобы влюбиться.

– Это не значит, что они обязательно влюбляются. Седрик хочет переспать со мной, а не любить. Вот в чем разница.

– Чушь! Он, может, еще сам не подозревает, как влюблен, но тебе нужно ему это прояснить. Ты что, романы не читаешь?

– Я читаю фэнтези, – отвечаю я, нащупывая толстую книгу, зажатую между краем постели и стеной, чтобы стукнуть ею Ливи по голове, если она сейчас же с меня не слезет. – И тем не менее у меня в шкафу никогда не открывался секретный туннель, мои красные туфли не вызывали ураган, а единственной птицей, которая влетела ко мне в окно, был голубь. Главное слово здесь «был», бедняга умер в процессе.

– Мои соболезнования. – Оливия наконец скатывается с меня, вскакивает на ноги и идет к моему шкафу, чтобы распахнуть его и начать отбор. – Кроме того, меня сегодня вечером не будет. Ты бы осталась совсем одна со своим мужчиной из симс, а меня бы замучила совесть.

– А куда ты идешь? – Она ничего такого не упоминала.

– Дополнительная репетиция в нашем любительском театре. Они очень нам нужны, и теперь до премьеры мы будем встречаться по три или четыре раза в неделю вместо двух. Постановка действительно непростая.

– Та политическая пьеса, о которой ты рассказывала?

Оливия вешает блузку в широкую полоску на дверцу шкафа.

– Да. Мы играем европейские страны. Я Норвегия. Неразговорчивая, богатая и красивая, но тем не менее доброжелательная. Знаешь, как тяжело быть Норвегией?

– Я еще никогда не была Норвегией, нет.

– Кстати, у нас все еще не хватает актрис. Никто до сих пор не захотел быть Венгрией – хотя это ведь такая интересная роль. Искренняя и неунывающая, но по какой-то непонятной причине в ней правит диктатор-нацист. А ты не хочешь?..

– Я ни при каких обстоятельствах не хочу быть Венгрией, – перебиваю я Ливи, пока ее идея не оформилась в план. – И никакой другой страной тоже. Не хочу играть в театре.

Мой голос невольно приобретает меланхоличный оттенок. В школе я с удовольствием играла в театре, но это увлечение было первым, что отец вычеркнул из моей жизни, когда дела стали выходить из-под контроля. Я не могу вернуться туда без страха, что все начнется заново. Не могу оглядываться назад, если не желаю, чтобы то, что осталось за спиной – заброшенное, завершенное, – вновь открыло на меня охоту.

– В любом случае хуже Франции тебе не стать. У него такой акцент, что кажется, будто кровь течет из носа. У тебя бы получилось гораздо лучше.

Она говорит это из лучших побуждений, и я никогда не рассказывала ей, почему мой интерес к театру ограничивается тем, что я глотаю слезы на каждой эмоциональной сцене. Да, Ливи замечает, что я люблю театр почти так же сильно, как и она сама. На ее месте я бы тоже попробовала меня приобщить.

Оливия достает из шкафа комбинезон с завязками на шее:

– Святая Мария, а это еще что за секси-штучка?

– О боже мой. – До этого момента я даже не знала, что он все еще у меня. Я действительно тогда взяла его с собой? Но зачем? Может, тонкая шелковистая ткань просто случайно проскользнула между свитерами? – Ну, как бы то ни было, а его я не надену. Даже попытка будет чистым унижением: раньше я носила тридцать шестой, а теперь – на два размера больше.

Ливи складывает костюм, чтобы снова убрать.

– Как насчет этого? – Подруга показывает мне кремовую кофточку с вырезом «кармен» – со спущенными плечами.

Я в нерешительности выдыхаю.

– С джинсами и коричневыми ботинками? Неплохо. – Ни к чему не обязывающий наряд, идеальное сочетание повседневности и сексуальности. – Будет создаваться впечатление, что я ходила в этой одежде целый день, а не наряжалась специально для Седрика.

Оливия издает пронзительный визг:

– Значит, ты пойдешь, да?

– Ничего подобного я не говорила! – Вот коза! Она меня подловила.

– Но и не сказала еще раз «нет»! – Ливи решительно роется в моих брюках в поисках джинсов, в которых я больше всего ей нравлюсь, и кидает то и другое мне на кровать. – Сходи ради меня, Билли. Иначе я весь вечер не смогу сосредоточиться на своей Норвегии – буду переживать, что ты тут прозябаешь в одиночестве со своими симами.

Я со вздохом натягиваю на голову одеяло.

– Ты коварная манипуляторша.

Оливия сдергивает с меня одеяло:

– Ага. И максимум в восемь часов я требую фотодоказательство, что ты там.

У меня вырывается рык.

– Почему для тебя это так важно? Седрик не единственный симпатичный парень на острове.

– Ты хоть раз проверяла его Инстаграм?

– Конечно нет! А ты?

Меня не должен удивлять ее смех.

– Я подписана на него с прошлой недели. Этот парень ходит на демонстрации против брексита^[19] и репостит выступления Джины Миллер^[20]. К тому же у него самая страшная кошка на свете. Бурого цвета и с одним глазом.

– Черт.

– Все не настолько плохо.

– Нет, в смысле: черт, это слишком хорошо звучит. Политически активный, умный, любит кошек, не поверхностный.

– Спортивный, – вставляет Ливи, как будто я могла об этом забыть. – Он бегает. Регулярно. В парке или на побережье.

– Все чересчур идеально, – говорю я. – Либо он станет главной любовной трагедией в моей жизни, либо этот тип – одно большое шоу, а в реальности – психопат.

Оливия закатывает глаза:

– Либо ты просто истеричка, а он – не более чем приятный парень, с которым ты не хочешь знакомиться, потому что его кошка без одного глаза для тебя чересчур идеальна. Чего ты на самом деле хочешь? Чего ты так боишься?

– А почему тебе это так важно? – откликаюсь я, стоически игнорируя ее последний вопрос, пусть это и – не могу выразиться иначе – чертовски хороший вопрос. – Можно подумать, что ты в него втрескалась. Почему бы тебе самой не пойти?

– Пошла бы, – в удивительно хорошем настроении заявляет Ливи, – если бы не Польша.

– Польша?

– Польша. Ее зовут Десна, ее семья владеет индийским рестораном на Уолтон-стрит, где я всегда беру чхоле бхатура^[21], и она так божественно играет таинственную католическую Польшу, что я влюбилась сразу во все. В Польшу, чхоле бхатура и в Десну.

Выпрямившись на кровати, я тереблю пальцами завязку на кофточке-«кармен».

– Ей нравятся женщины?

– Отличный вопрос. – Оливия широко ухмыляется. – Без понятия. Мне об этом известно не больше, чем тебе – планирует Седрик Бенедикт завести с тобой что-то серьезное или просто хочет залезть тебе под юбку. Но мне дико любопытно это выяснить.

Я вздыхаю:

– Я подумаю.

Ухмылка подруги превращается в сияющую улыбку.

– Но сначала позвоню маме и напишу Нанне.

– Главное – правильно расставить приоритеты. – Она пальцами снимает чуть подсохшую краску с волос. – А я сперва схожу в душ. Меловая краска с волос смывается?

СЕДРИК

– Я очень хочу, чтобы ты участвовал, Седрик. Werkelijk^[22]. Но в этот раз не смогу менять курс ряди тебя. Институт без проблем собрал экспедицию только потому, что ожидается оптимальная погода, но бюджет небольшой. У меня не будет возможности высадить тебя где-нибудь.