Сквозь расстоянья и года размеренно и строго,
Идут по БАМу поезда, работает дорога.
И до серебряных седин
Мы беззаботно жить не сможем…

Одной из наших задач была роль мобильного ретранслятора. И я считал эту задачу одной из самых важных. Бункер слишком долго был немым и глухим. И пусть наш вернувшийся голос пока еще был слишком уж слаб – что-то там не все у них ладилось – то вот уши нам требовалось навострить прямо сейчас.

Подняв уверенно идущую машину, что все больше влюбляла меня в себя своей ходкостью, уверенностью и управляемостью, по пологому склону, я покрутился на вершине, выравнивая площадку и заодно осматриваясь в свете фар. При этом мы выдавали себя, но тут поделать было нечего – я не буду тем дураком, кто проглядел затаившегося рядом с дверью матерого медведя. А первым выходить именно мне – правда, через новый потолочный люк, расположенный аккурат рядом с основанием раскладной антенны.

Потушив фары, я закрыл стекла светящегося кокпита специально прилаженными глухими шторами – совет механика Виккентия – и еще минут десять мы просто сидели, допивая настоявшийся чай из старого термоса. Допив, я снарядился, не забыв о защитном козырьке и по наваренным скобам поднялся к потолку, где разблокировал люк. Не без труда подняв тяжеленную крышку, я выставил фонарик и коротко огляделся. Крыша оказался чиста и вскоре я уже сначала отбивал механизм от льда, а затем с хрустом крутил рукоять, сначала поднимая, а затем раскладывая секции антенны. При этом я не забывал постоянно крутить головой по сторонам. Вряд ли сюда сможет забраться здешний медведь – учитывая особенности его телосложения – но не стоит забывать про летающих тварей и родичей светящегося Ахава Гарпунера. Закончив дело, я поспешно захлопнул люк и облегченно выдохнул, ощутив на заболевшей от мороза коже теплы поток вентиляции. По возвращению надо будет поговорить со старым автомехаником Замка – пусть установит над потолочным люком высокую клетку с распашной дверью. Кажется, такие клетки называют акульими…

Пока я стряхивал с одежды снег, радист уже приступил к сеансу связи, буквально прильнув к аппаратуре. Остальные старики присели неподалеку, стараясь не показывать охватившего их волнения. Я понимал их чувства – возможно впервые за последние сорок с лишним лет они были причастны к действительно важному делу. Важному не только для них лично, но и для всего нашего сообщества. Удивительно, но сквозь, казалось бы, навсегда налипшие на их лица обвисшие маски из старой морщинистой плоти проступили лица совсем другие – молодые, волевые, собранные, решительные и с горящими глазами. Именно так в старые советские времена изображали на стенах зданий и метро горящих своим трудом рабочих.

Посидев немного на боковой лавке, я поглядел на холодную и пока только раз разожженную для теста бортовую печку, и поднялся, потянувшись к рюкзаку и винтовке. Поймав вопросительные взгляды, с успокаивающей усмешкой пояснил:

– Короткая разведка. От вездехода отойду не дальше, чем шагов на десять.

Так и вышло. Я провел на морозе почти час, хорошо обследовав склоны холма и избегая пользоваться имеющимся фонарем – потустороннего света колоссального Столпа мне уже вполне хватало. Мне удалось отыскать пару охапок промороженного валежника, а еще одну целую лыжу и пластиковую бутылку из-под газированного напитка. Поразительно… земной мусор добрался даже сюда – на иную планету. Впрочем, никакого стыда или сожаления я не испытывал – мы сюда не просились. Но бутылку я прихватил с собой. Вернувшись внутрь машины, сбросил валежник у печи и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.

– Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? – пробормотал он, присаживаясь у буржуйки – Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…

– Пусть будет прямо вот крепко заваренный – улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.

Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант – совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:

– Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.

Я пожал плечами и отдал бутылку ему:

– Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.

– Не экономные вы – посетовал старик, отставляя бутылку на столик – В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался – зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит – выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве ее приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.

– Мудрые слова – кивнул я – Но в те времена и гвозди иными были, наверное. В наше время все иное.

– Это какое же?

– Одноразовое – ответил я, шагая к рычагу – Одноразовая посуда и другая тара, личные отношения… Все одноразовое и после использования выбрасывается без сожаления. Ну что там, Касьян Кондратович?

Я и сам слышал пробивающиеся сквозь помехи голоса, но хотел услышать мнение нашего специалиста. Радист повернулся и с улыбкой показал большой палец:

– Дотянулись мы до них! Бункер имени Ильича вышел на связь! Радуются встрече в эфире, вопросами сыплют с обоих сторон. И еще третий кто-то пытается докричаться, но до него мы не дотягиваемся.

– Обалдеть – хмыкнул я – Красиво назвали… красиво…

– А как же! О! А ты ведь может даже и не слышал о них? – вопрос задал оживший Сергей Блат, протягивая Филимону тряпичный мешок с чайной смесью.

– О ком?

– О продолжателях светлой идеи социализма, коммунизма и марксизма – кривовато усмехнулся Сергей и я заподозрил, что у него самого с этой канувшей в лету идеологией в свое время были не самые хорошие отношения.

Я не сразу задумался над его словами или вернее просто даже не понял их смыла, но затем удивленно повернулся к нашему штатному механику:

– Серьезно?

– Еще как! – ответил за него Кондрат – А ты как думал?

На меня глянули три пары удивленных глаз, и я невольно развел руками:

– Да как-то… я ведь был совсем маленьким, когда рухнул СССР. Но помню читал какие-то рассказы про октябрьскую революцию… но для меня это было просто занимательное чтиво и то от скуки – кончились на самом деле интересные книги в бабушкином книжном шкафу и читать пришлось все подряд. Ленин помню в одном из рассказов лепил из хлебного мякиша чернильницу, наливал в нее молоко… Хотя вряд ли это правда.

– Правда! – заявил Филимон и тут же стушевался под презрительным взглядом Сергея Блата, «додавившего» его эти взглядом и затем добившего окончательно уверенным:

– Вранье!

– А ты там был что ли!

– Да какая разница? – спросил я, прерывая начинающуюся ссору в зародыше – Та эпоха в уже реально далеком прошлом и вряд ли когда-нибудь вернется.

– Там у вас – может и в далеком прошлом – скрипуче произнес Филимон, сидя у разгорающейся печи и не сводящий глаз с танцующих язычков огня – А у нас нет… Ты пойми, Охотник – сюда попало немало настоящих коммунистов. Тех самых несгибаемых. Слыхал я краем уха сплетни о тайном бункере СССР и о том, что путь в него лежит через убежище Братства Народов. И что мол чтобы туда попасть надо быть коммунистом не менее десяти лет, и чтоб все членские взносы были уплачены!

– Бред! – вырвалось у меня.

Я был в полном изумлении.

Серьезно?

– Партийный билет? – спросил я – Да откуда он… стоп… неужели…

– Уже здесь и выдавали уполномоченные лица – Филимон указал пальцем в потолок – Там. Во время чалок. Сначала надо было получить хотя бы две письменные рекомендации от членов КПСС…

– КПСС – повторил я – Обалдеть…

– Ну так! Коммунистическая Партия Союза у Столпа! И вот как получишь рекомендации, тогда уже допустят до экзаменов. Если пройдешь – получишь билет кандидата и начнешь платить взносы…

– Бред! – повторил я и задумался – Хотя… подобная затея может здорово отвлечь от самых темных мыслей о будущем. Надо же чем-то занять голову на протяжении сорока лет тюремной отсидки…

– А ее по их уставу – отсидку-то! – подавали как великое испытание духа и закалку характера! – добавил Сергей – Придурки!

– Но-но! – Филимон с негодованием уставился на Сергея – Ты это того!

– Того что?!

– Не замай! Не по нраву – так не трогай, а хаять не смей!

– А почему я тогда об этом не слышал? – спросил я, снова прерывая ссору.

И снова ответил Касьян Кондратович:

– А потому что и сюда весть пришла горькая в начале ваших девяностых. Сначала тут никто не поверил, конечно. Но новеньких становилось все больше и все они твердили одно и то же – рухнула мол великая страна. Говорят многие из узников себя порешили, когда в новость эту уверовали. Пришедшие в их крест находили их повешенными там или с венами вскрытыми. А на столе кирпичном записка, придавленная рукописным партийным билетом – так мол и так, в связи с гибелью величайшей страны не считаю для себя возможным продолжать жить… Ты пойми, Охотник… для многих это прямо серьезно было. Я вот не из идейных и никогда таким не был. Но понять могу…

– Ну да – вздохнул я и поднялся – Вернусь через полчаса. Сделаю круг, огляжусь, соберу еще чуть валежника – нашел там стволик неплохой и попробую целиком дотащить.

– А я порублю! – с готовностью вызвался Филимон, и я кивнул:

– Конечно.

– А я попробую пару ложек вырезать – предложил Сергей Блат, и я снова кивнул, берясь за скобу двери.

Ложки нам не требовались. Но если создание ложек подразумевало задумчивую занятость, то я только за. Это куда лучше, чем сидеть без дела в стальной коробке идущего в снегах вездехода и вслушиваться в завывание снежной бури, смешанное с безостановочным шепотом Столпа…

Через час с небольшим я опустил колонну с антенной, задраил люк и, не включая на этот раз фары, пустил машину вниз по склону, уходя в смутно виднеющееся впереди ущелье. В один из моментов вездеход едва заметно качнуло и я, не оборачиваясь, успокаивающе махнул рукой сидящим позади. Ничего мол страшного. На самом деле левый трак прошелся по голове привставшего из снега действительно огромного снежного медведя. А судя по оставленной им борозде, чудовищный переросток двигался к только что оставленной нами вершине холма. И глядя в бросающуюся в стекло черноту окружающего ледяного мира, я вновь и вновь напоминал себе, что он, несмотря на кажущуюся мертвой снежную безмолвность, полон до краев чуждой нам хищной жизнь. И об этом нельзя забывать ни на секунду….

* * *

Бункер Старого Капитана не вышел на связь. С помощью поднятой антенны и занятой позиции на вершине высокого холма, мы установили связь с еще двумя человеческими убежищами, находящимися примерно в тридцати и сорока километрах от нашего текущего положения. До них дотянулись. А вот до Старого Капитана, спрятавшегося под льдом и снегом всего в десятке километров с помощью радиоволн достучаться не удалось. Придется постучать напрямую – прямо кулаком и прямо по двери.