– И зачем вообще куда-то ехать? – чуть слышно произнесла Аппалинария, растворяясь в полумраке уснувшей квартиры.

Загулявший пьяненький мужичонка, идущий неуверенной походкой вдоль шаткого частокола, остановившись, чертыхнулся. Мотающийся на ветру фонарь неярко освещал узкую неровную дорожку, всю залитую непроходимым грязным месивом.

– Тут по самый хрен затянет. Откуда натекло? – сердито забормотал он.

Зеленая вязкая жижа, растекшаяся по дальним кустам и травянистым зарослям, вдруг колыхнулась и начала стягиваться к ногам перепуганного мужика. Он отпрыгнул назад и ошалело наблюдал, как из глубокой колеблющейся вязкости, медленно поднимаясь, методично формируется человеческая фигура, постепенно приобретая очертания взрослого подростка. Густая слякоть, стекавшая с его лица, рук, одежды, на удивление, не оставляла никаких следов. Парень стоял, не шевелясь, словно ничего не чувствовал и не понимал, что с ним происходит. На его сумрачном красивом лице ярко горели большие серо-зеленоватые глаза. Брови, разделенные жесткой глубокой складкой, тяжело сошлись над переносицей.

Ветер несильно шевельнул светлые пряди на лбу, и парень, точно проснувшись, пришел в себя. Он сделал несколько неуверенных шагов, потом, как будто вспомнив о чем-то, рванулся вперед, почти бегом, и быстро скрылся из вида, растворившись в кромешной темноте осеннего утра.

Оцепеневший от страха мужичок долго смотрел на пустынную, теперь уже абсолютно чистую и ровную дорогу, не решаясь двинуться с места. Потом все-таки засеменил вперед, мелко крестясь и опасливо оглядываясь по сторонам.

– Спаси и сохрани, – бормотал он. – Ни капельки больше, ни глоточка… Упаси Боже.

Было еще очень рано, но небольшой пригородный поселок уже потихоньку просыпался. То здесь, то там в окнах вспыхивал свет. В красивом, аккуратном домике, похожем на пряничный, с нарядной голубой крышей, тоже засветились окна. Через несколько минут на большую открытую веранду вышел заспанный мужчина в теплой куртке, накинутой поверх домашнего халата. Прикрывая ладонью огонек зажигалки, он прикурил и повернулся в сторону огромного, пылающего светом многочисленных окон, дома по соседству. Оттуда доносился гневный мужской голос, периодически срывающийся на крик. Дверь пряничного домика опять приоткрылась, и из-за нее выглянуло милое женское лицо.

– Не замерз? – женщина вышла на веранду и, поежившись, прижалась к мужу. – Федор опять сына воспитывает,– сказала она грустно, проследив мужнин взгляд.

– Да там такой громила вырос… Скоро Федюня сам от него по шкафам прятаться будет, – ответил мужчина. – Ладно, пойдем в дом, а то простудишься, – добавил он, бережно обнимая жену.

– Где ты шлялся?! Мерзавец, тебя трое суток дома не было! Артемий, я с тобой разговариваю! Я два отделения на уши поставил. Тебя, негодяя, ищут. Все твои выходки мне боком лезут. Ты понимаешь, как это отражается на моей карьере? Ты понимаешь, что у меня конкурентов как тараканов в банке – каждый норовит сожрать каждого. А тут ты со своими выкрутасами, подлец! Вытаскиваю тебя, оправдываю, гарантирую! Это же все фиксируется, все же в минус, ты понимаешь это, негодяй? Опять ввязался в какое-нибудь дерьмо? Я не буду больше отмазывать тебя. Все, надоел, отправлю к твоей мамаше, в ее Мухосранск, пусть носится с тобой. Поживешь в этом вонючем захолустье, среди бомжей и алкоголиков, может, тогда научишься ценить отца, подлец!

Артемий стоял, низко опустив голову. Лица его не было видно. Отец в ярости встряхнул его за плечо.

– Что ты молчишь, мерзавец? Где ты был?

– Извини, папа. Я понимаю, что доставляю тебе много хлопот. Ты переживаешь за меня. Прости, больше этого не повторится, – тихо произнес парень, взглянув на него.

Отец опешил. Он ожидал какого угодно ответа, но не этого лепета. И вдруг его осенило.

– Ты что под кайфом, мразь?!

Не найдя больше слов, он в бешенстве замахнулся на сына, но Артемий, небыстрым движением, без особых усилий перехватил его кулак и, сильно сжав его в своих пальцах, резко повернул. Что-то неприятно хрустнуло, и отец, охнув, присел от боли. Сын, немного помедлив, отпустил его руку.

– Не расстраивайся, папа. Яблочко от яблоньки… – Артемий развернулся и не торопясь пошел к двери. Но прежде чем выйти, он остановился и тихо добавил: – А знаешь, я, пожалуй, приложу усилия и постараюсь упасть от тебя подальше… – и он вышел во двор, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Небо на горизонте наконец-то слегка прояснилось. Подкрасив ярким светом тяжелые облака, наступило утро.

П

О Л И Н А

У Полины всегда было много друзей и хороших знакомых. Она была человеком общительным и доброжелательным, но и за словом в карман не лезла. Легко знакомилась и весело общалась с многочисленными приятелями и приятельницами.

Родители Полины сошлись поздно, будучи уже людьми зрелыми и состоявшимися. Четыре года они жили вместе, ничего не планируя. И вдруг неожиданно выяснилось, что скоро у них будет малыш. Они срочно поженились и с трепетом и недоумением стали ждать эпохального события.

Мама родила Полину в сорок пять. Статистически это был достаточно редкий случай, и в медицинской карте по беременности у нее жирными буквами было написано «старородящая». Полина всегда считала, что подобная формулировка безусловно являлась веским поводом подать в суд: хоть бы на медиков, а хоть бы и на само государство.

– Ставить клеймо на человека не позволено никому! – гневно заявляла она, слушая мамин рассказ.

Мама смеялась:

– Ну, правда, сижу я около кабинета врача, эту надпись в карточке ладошкой прикрываю, а вокруг меня сплошные дети, девочки, лет по двадцать.

Отец был на шестнадцать лет старше мамы и ушел из жизни, когда Полине исполнилось двенадцать. Родители не то чтобы сильно любили друг друга, они просто были единое целое, один – продолжение другого. И Полина очень боялась, что мама долго без папы не протянет.

После его кончины у мамы сдало сердце, но она не без основания считала себя женщиной сильной, стойкой и ответственной; принимая таблетки или отсчитывая в рюмочку капли и ловя на себе тревожный взгляд дочери, она сурово шутила:

– Пока на ноги тебя не поставлю, об этом не может быть и речи.

Но Полина навсегда запомнила, как однажды, впорхнув мотыльком в комнату, застала маму над старым семейным альбомом. Она гладила усталой ладонью фотографию отца, и по щекам ее катились слезы.

– Как мне тебя не хватает… – шептала она.

Полина, едва дыша, на цыпочках, вышла за дверь и, уйдя к себе в комнату, проревела там хороших полчаса. Было страшно жаль маму, но и ей самой не хватала любимого папочки.

Видя пример большой любви и ежедневное свидетельство нежных всепоглощающих отношений родителей, Полина иногда ощущала себя с ними третьей лишней. Редко, но это чувство возникало и после смерти отца, когда она тайком смотрела на задумавшуюся и грустную маму. Но она быстро выбрасывала из головы постыдные сомнения, вытесняя их яркими картинками веселых походов в лес за грибами и черникой, с палаткой, гитарой, в компании двух-трех папиных сослуживцев с семьями. С удовольствием вспоминала широкие папины плечи, где, будучи малышкой, восседала, крепко вцепившись в густоту седой шевелюры. Почти физически ощущала не единожды оцарапанные в кровь коленки, слышала свой истошный рев и видела круглые папины щеки, когда он, сидя рядом с ней на корточках, изо всех сил дул на ранки, пока мама обрабатывала их зеленкой и приговаривала «у кошки боли, у собачки боли, а у лапулечки моей – заживи». Припоминались и бесчисленные эскимо, съеденные тайком от мамы, потому что «есть на ходу вредно и абсолютно неинтеллигентно», но в компании папы это удовольствие можно было совмещать с катанием на колесе обозрения или просто с веселыми прогулками «за ручку».

Полина боготворила своих родителей, хотела походить на них во всем и, встретив в семнадцать лет Вадима, влюбилась в него без памяти. А когда узнала, что он на шестнадцать лет старше, поняла, что это судьба.

Он был нежным, заботливым, предугадывал все ее желания, носил на руках в прямом и переносном смысле, но иногда он неожиданно и надолго исчезал, потом внезапно вновь появлялся, говоря с улыбкой:

– Ничего личного, только бизнес.

Мама Полининого восторга не разделяла. Вадим ей почему-то не нравился, но она не пыталась на нее давить, а только просила не терять головы и благополучно окончить школу.

Сдав на отлично все экзамены и получив аттестат, Полина, еще до конца не определившись с выбором, начала методично ходить по учебным заведениям, посещая дни открытых дверей. Наконец, предпочтя архитектурное направление, подала документы в институт. Но в тот день, радостная, прибежав домой, она узнала от соседки, что маму на скорой увезли в больницу. Ошеломленная страшным известием, Полина опустилась на стул, и почти сразу же зазвонил телефон. Она сняла трубку; строгий голос сообщил ей, что мамы больше нет. А через несколько дней Полина поняла, что беременна.

Все покатилось автоматически, само собой, и ей казалось, что она наблюдает свою жизнь со стороны. Вадим был все время рядом. Полина вскользь сказала про беременность, и он засмеялся обрадованно, но тут же, спохватившись, согнал с лица улыбку.

– Господи, ну что ж все так сразу… И горе, и радость.

Он полностью взял на себя организацию похорон, оградив Полину от участия в этом. И только на кладбище не мешал ей, но все время поддерживал под руку и не отходил от нее.

Прошло некоторое время. Сжившись со своим горем и приняв его, Полина потихоньку возвращалась к обычной жизни. Вадим настоял, что в квартире необходимо сделать ремонт и нанял бригаду. Выкрашенные в яркие тона стены, переклеенные обои, обновленная и переставленная мебель поменяли облик жилья, и Полина согласилась, что так легче. Прошлое становилось воспоминаниями, а жизнь продолжала двигаться вперед.

Еще одной неожиданностью стали результаты УЗИ: Полине сказали, что у нее будет двойня, мальчик и девочка. Она тут же позвонила Вадиму, и он радостно закричал в трубку:

– Ого! Потрясающе! Это надо отметить, бегу к тебе!

Он примчался за считанные минуты, принес огромную связку разноцветных воздушных шаров и бутылку свежевыжатого сока.

Время шло. Вадим стал в разы предусмотрительнее прежнего, заботлив, внимателен и оберегал Полину от любых волнений и неурядиц. Она тихо подчинилась его ласковому диктату и, поглядывая на себя в большое зеркало, ждала, когда же он сделает ей предложение. Но Вадим молчал. И тогда Полина решила взять ситуацию в свои руки.

– Вадюша, а тебе не кажется, что у детей должен быть папа? – наигранно безразличным тоном, спросила она однажды.

Вадим посмотрел на нее долгим серьезным взглядом и промолчал.

– Я не поняла, Вадик, мы что, жениться не будем?

– Полинка, об этом – лучше не сейчас… Это длинный и сложный разговор. Я, собственно, давно хотел предложить тебе одну вещь: давай-ка мы с тобой в Германию поедем. Срок у тебя уже приличный. Пока паспорт тебе оформляю, то да се… Короче, и рожать там будешь.

– И там поженимся! – восторженно закричала Полина.

Вадим ничего не ответил, но она не обратила на это внимания. Он спешно начал заниматься оформлением документов, паспортом и подготовкой к отъезду.

К концу беременности у Полины начались сильнейшие приступы позднего токсикоза, и это так ее измучило, что переезд в другую страну прошел для нее почти незаметно. Что-то собирали, куда-то ехали, потом летели, опять ехали. И наконец, Вадим почти внес ее на руках в милый, аккуратный и просторный дом, находящийся в каком-то небольшом и чистеньком немецком городке.

То ли переезд, то ли токсикоз, то ли все вместе, но к родам Полина оказалась совершенно без сил. К тому же при очередном обследовании, обнаружилось тазовое предлежание одного из плодов, и врачи предложили ей сделать кесарево. Полина посоветовалась с Вадимом и согласилась.