Попасть на место преступления не проще, чем в клуб для избранных: амбал на входе пустит вас, только если обнаружит в списке. В нашем случае это был список официальных лиц, допущенных к месту преступления, а в роли амбала выступал сурового вида констебль из транспортной полиции. Я сообщил свое имя и звание, и он оглянулся назад: чуть поодаль стояла и хмуро взирала на нас невысокая женщина с коренастой фигурой и унылым плоским бюстом. Это была шеф-инспектор Мириам Стефанопулос, которой, как я понял, предстояло первое расследование в новом, свежеполученном звании. Нам уже доводилось работать вместе – возможно, потому она и помедлила, прежде чем кивнуть констеблю-транспортнику. Вот вам еще один способ получить доступ на место преступления: надо иметь знакомых среди большого начальства.

Я отметился в журнале регистрации и взял со спинки складного стула один из защитных костюмов. Облачившись в него, направился туда, где Стефанопулос контролировала работу ответственного за вещдоки офицера. Который, в свою очередь, внимательно следил за криминалистами, снующими туда-сюда по платформе.

– Доброе утро, босс, – поздоровался я. – Звонили?

– Привет, Питер, – кивнула она.

По столичной полиции ходят слухи, что она якобы хранит коллекцию человеческих тестикул в банке на прикроватном столике – на память о мужчинах, которым хватило глупости над ней подшучивать. И еще, представьте, я слышал, будто у нее есть большой дом в какой-то несусветной глуши, где она разводит кур. Но спросить ее прямо духу у меня никогда не хватало.

Парень, чье бездыханное тело лежало на дальнем краю платформы, был красавчиком – пока был живой. Лежал он на боку, щекой на выброшенной вперед руке, сгорбив спину и согнув ноги в коленях. Не совсем то, что патологоанатомы называют «позой боксера»^[7], – скорее «спасительное положение», которое нам показывали на курсах первой помощи.

– Тело двигали? – спросил я.

– Нет, смотритель нашел его в таком виде, – ответила Стефанопулос.

На трупе были голубые тертые джинсы и темно-синий пиджак поверх черной кашемировой водолазки. Очень хороший пиджак, судя по крою и качеству ткани, явно шитый на заказ. Но вот на ногах были «Мартенсы» классической модели 1490, то есть не легкие туфли, а настоящая рабочая обувь. Странное сочетание. От подошвы до третьей снизу пары дырочек их покрывала грязь, но выше шла гладкая кожа, чистая, жесткая, без единой царапинки. Почти новые, подумал я.

Парень был белым, на бледном лице выделялся прямой нос и волевой подбородок. Действительно, красавчик. Длинная светлая эмо-челка свисала на лоб и ниже, рассыпаясь по щеке. Глаза были закрыты.

Все эти подробности уже наверняка задокументировали люди Стефанопулос. И сейчас, когда я сидел на корточках возле тела, за моей спиной стояло полдюжины криминалистов, готовых взять образцы всего, что не приколочено, а за ними еще одна толпа, вооруженная режущими инструментами – чтобы так же поступить со всем остальным.

Моя же задача состояла в другом.

Надев защитную маску и очки, я наклонился к телу как можно ближе и закрыл глаза. Трупы людей очень плохо держат вестигии, но если магический импульс (допустим, это был именно он) оказался достаточно силен, чтобы убить человека, то не мог не оставить следа. Однако сейчас я если что и почуял, то в рамках обычного восприятия: запахи крови, пыли и мочи, на этот раз уж точно не лисьей.

Насколько я мог судить, никаких вестигиев это тело не хранило. Я выпрямился и обернулся к Стефанопулос. Она нахмурилась.

– Зачем вы меня вызвали? – спросил я.

– С этим делом что-то не так, – бросила она. – Я подумала, лучше позвать тебя сразу, чем привлекать потом.

Утром, например, когда удалось бы выспаться и позавтракать, добавил я про себя. Вслух нельзя: в должностных обязанностях офицера полиции четко указано «режим готовности в любое время суток».

– Я ничего не чувствую, – сказал я.

– Тогда не мешай. – Она жестом велела мне отойти. Коллегам из других отделов мы, как правило, не объясняем, как работает наш, – в основном потому, что все руководства и процедуры приходится выдумывать по ходу дела. В итоге офицеры высокого ранга, вроде Стефанопулос, обычно знают, что мы что-то делаем, – но не знают, что именно.

Я отошел от трупа, и заждавшиеся криминалисты бросились дальше терзать место преступления.

– Кто такой? – спросил я.

– Пока не знаем, – ответила Стефанопулос. – Одиночная колотая рана в нижней части спины, кровавый след уходит в тоннель. Трудно сказать, притащили его сюда или сам дополз.

Я глянул вниз, на рельсы. В тоннелях, построенных открытым способом, пути идут совсем рядом, как в наземном железнодорожном полотне. Значит, на время работы следственной группы перекрыли обе линии – и туда, и обратно.

– Это какое направление? – спросил я, ибо слегка потерял ориентацию в пространстве.

– Восточное, – отозвалась Стефанопулос.

То есть в сторону Юстона и Кингс-Кросса, подумал я.

– Но это еще ладно, – добавила она и кивнула в противоположную сторону. – Вон там, сразу за поворотом, она пересекается с линиями Дистрикт и Хэммерсмит, так что перекрывать придется всю развязку.

– Транспорт Лондона будет в восторге, – заметил я.

– Да у них уже счастья полные штаны, – усмехнулась старший инспектор.

Метро должно открыться на вход меньше чем через три часа, и если к этому времени станция «Бейкер-стрит» будет перекрыта, движение полностью встанет. И это в начале последней рабочей недели перед Рождеством!

Но все же Стефанопулос не ошибалась: что-то в этом деле было странное. И не только смерть несчастного парня. Скользнув взглядом по черному провалу тоннеля, я ощутил на миг… нет, даже не вестигий, а отголосок чего-то гораздо более древнего. Нутряного инстинкта, который мы пронесли через все века эволюции, с момента, когда покинули верхушки деревьев, и до того, как взяли в руки «большую дубинку»^[8]. Который приобрели еще в те времена, когда в царстве высших хищников были стаей голых прямоходящих обезьян, эдаким обедом на ножках. Инстинкта, который безошибочно предупреждает: кто-то следит за тобой из темноты.

– Хотите, чтобы я осмотрел тоннель? – поинтересовался я.

– Ну наконец-то, – фыркнула Стефанопулос, – я уж и не чаяла дождаться.

Люди как-то странно представляют себе работу полицейских. Они, например, уверены, что мы с восторгом бросаемся разруливать любую, сколь угодно опасную ситуацию, ни на секунду не задумавшись об угрозе собственной жизни. Да, действительно: мы, подобно солдатам или пожарным, часто встречаем опасность лицом к лицу, но всегда помним о возможных сложностях и препятствиях. В данном случае – о контактном рельсе и о том, как легко можно расстаться с жизнью, если его потрогать. Краткий инструктаж о чудесах электрификации провел мне, а заодно и криминалистам, жизнерадостный сержант-транспортник по имени Джагет Кумар. Редкая птица: офицер транспортной полиции, прошедший пятинедельный курс по безопасности в подземке, который позволяет лазить по путям, даже когда контактный рельс под напряжением.

– По правде, не очень-то хочется, – пояснил Кумар. – Первое правило работы при включенном контактном рельсе – не выходить на пути.

Я направился вслед за ним, а криминалисты остались. Они, может, и не в курсе, чем именно я занимаюсь, но зато четко знают правило: место преступления загрязнять нельзя. К тому же теперь у них появилась возможность проверить, не убьет ли нас током, и только потом лезть на пути самим.

Когда мы отошли достаточно далеко, чтобы нас никто не услышал, Кумар спросил, правда ли, что я из охотников за привидениями.

– Что? – переспросил я.

– Ну, защищаете общество от тварей, что бродят в ночи?

– Вроде того, – кивнул я.

– И что, вы правда занимаетесь… – он замялся, подыскивая нужное слово, – необычными случаями?

– С НЛО не работаем, похищения пришельцами тоже не расследуем, – сказал я, предвосхищая уже привычные вопросы.

– А кто же тогда их расследует? – поднял брови Кумар, и, глянув на него, я понял: стебется.

– Давайте ближе к делу.

– Кровавый след хорошо виден, – послушно сменил тему сержант. – Потерпевший держался за стену, подальше от контактного рельса.

Он посветил фонариком на углубление в щебне – явный след ботинка.

– На шпалы не наступал, значит, что-то знал из техники безопасности.

– Откуда такой вывод? – удивился я.

– Если уж ты оказался на путях при включенном контактном рельсе, держись подальше от шпал. Они скользкие. Человек поскальзывается, падает, хватается руками за что попало и – жах!

– Жах, – повторил я. – Это у вас официальная терминология? А тех, кого жахнуло, вы как называете?

– Хрустиками, – ответил Кумар.

– Неужели ничего лучше не придумали?

– Ну, – пожал плечами сержант, – как-то не задавались такой целью.

За поворотом мы потеряли платформу из виду, зато нашли место, откуда начинался кровавый след. Досюда он был совершенно сухой, поскольку вся кровь впиталась в грунт, но здесь в луче моего фонарика блестела неровно растекшаяся темно-красная лужа.

– Я пойду дальше, осмотрю ту часть тоннеля. Может, выясню, как он вообще сюда проник, – сказал Кумар. – Вы тут как, справитесь?

– Да-да, все будет в порядке, – отозвался я, – не волнуйтесь.

Присев на корточки, я внимательно осмотрел лужу по периметру. Примерно в метре от нее ближе к платформе заметил какой-то коричневый прямоугольник и посветил туда фонариком. Луч блеснул на дисплее телефона в кожаном футляре – сломанного либо отключенного. Я протянул было за ним руку, но вовремя одумался.

Перчатки я, конечно, надел, и пакеты для вещдоков тоже лежали в карманах. Если бы это была кража, или грабеж, или другое не очень тяжкое преступление, я бы забрал телефон сам и промаркировал как положено. Но речь шла об убийстве – и горе тому копу, который таким образом нарушит цепь доказательств! Его усадят перед монитором и станут подробно объяснять, что пошло не так во время следствия по делу О. Джея Симпсона^[9]. Долго и мучительно, со слайдами.

Я вынул из кармана гарнитуру «Эйрвейв», на ощупь вставил аккумулятор и связался с криминалистом, ответственным за вещдоки, – сказал, у меня для него кое-что есть. В ожидании принялся снова осматривать лужу крови, и внезапно что-то в ней мне показалось странным. Кровь гуще, чем вода, особенно если уже начала сворачиваться, и разливается по поверхности совсем иначе. И она не позволяет разглядеть предмет, лежащий посреди лужи. Пришлось наклониться пониже, но так, чтобы не испортить улику. И тут меня вдруг обдало жаром, в нос ударил запах угольной пыли и такая едкая вонь дерьма, словно я ничком рухнул в навоз на скотном дворе. Аж глаза заслезились.

Вот это уже были вестигии.

Я опустился на четвереньки и пригнул голову к полу, чтобы разглядеть, что там все-таки, в этой луже. Увидел нечто треугольное, цвета горшечной глины. Сначала показалось, что камень, но присмотревшись, я увидел острые края и понял: это осколок чего-то керамического.

– Что-то еще нашли? – спросили вдруг у меня над головой. Я поднялся и увидел одного из криминалистов. Показал ему телефон и осколок и отошел в сторону, чтобы фотограф заснял их на месте обнаружения. Направил фонарик в тоннель, и луч выхватил из темноты люминесцентные полоски на защитной куртке Кумара: он стоял метрах в тридцати. Помигал мне в ответ, и я осторожно подошел.

– Ну как?

Сержант осветил фонариком стальные двухстворчатые двери в заложенной кирпичом арке, однозначно Викторианской эпохи.

– Я подумал, он проник сюда через старый служебный вход, но эти двери наглухо закрыты. Если надо, можете проверить их на отпечатки пальцев.

– А что у нас наверху? – спросил я.

– Мэрилебон-роуд, восточное направление. Там, подальше, есть пара старых вентиляционных шахт, и я хочу их осмотреть. Пойдете со мной?