Очень важно связаться с семьей жертвы как можно скорее. Во-первых, чисто по-человечески нужно известить родственников, что случилась беда, до того как они узнают о ней из новостей по телевизору. Во-вторых, надо создать иллюзию, что полиция работает как часы. А в-третьих и главных, мы должны оценить реакцию родственников, посмотреть им в глаза. Искреннее удивление, шок и горе невозможно сымитировать.

Лучше уж Гулид и Кэри, чем я.

Ноттинг-Хилл находится в трех километрах от Бейкер-стрит, поэтому минут через пятнадцать мы были на месте. Могли бы еще быстрее доехать, если бы мне не пришлось разворачиваться перед Портобелло-роуд. В свое оправдание должен заметить, что все эти поздневикторианские особняки в стиле «под Регентство», выглядят, черт их дери, абсолютно одинаково. К тому же я редко бываю в Ноттинг-Хилле иначе как на карнавале^[11].

У Гулид и Кэри был ДжиПиЭс в телефонах, но мне это мало помогло: по очереди сверяясь с навигатором, они то и дело указывали диаметрально противоположные направления. Наконец места пошли знакомые, и я остановился у местной церкви, которая и послужила мне ориентиром. Это здешний оплот пятидесятничества, и прихожане – люди истово верующие и ужасно шумные. Именно такие места любит посещать моя матушка в те редкие дни, когда вспоминает, что вообще-то христианка.

Что до папы, то он и вовсе ходил в церковь только в тех случаях, когда ему нравилась музыкальная часть службы. То есть, как вы понимаете, почти никогда. В детстве я, помнится, очень любил надевать по воскресеньям нарядный костюмчик, и к тому же в церковь все приводили детей, и мне было с кем поиграть. Но посещения воскресных служб быстро заканчивались. Мама вдруг находила подработку по уборке офиса в выходные, или успевала внезапно разругаться с пастором, или же просто теряла интерес к религии. И все возвращалось на круги своя: по воскресеньям я снова сидел дома и смотрел мультики или менял пластинки на папином проигрывателе.

Я вышел из машины и погрузился в жутковатую тишину. Желтые лучи уличных фонарей отражались в темных стеклах витрин. Ветра не было, и ни один звук сюда не долетал. Вся картина выглядела как-то искусственно, словно декорация для кино. Низкие, тяжелые облака, подсвеченные снизу фонарями, зловеще нависали над пустыми улицами. Холодный сырой воздух глушил даже хлопанье дверей моей машины.

– Наверно, снег пойдет, – заметил Кэри.

Запросто, по такой-то холодрыге. Руки я мог погреть в карманах, но вот уши, казалось, уже заледенели. Гулид надела поверх хиджаба меховую ушанку и весело глянула на нас, замерзающих без головных уборов.

– Вот так вот: надежно и практично!

Она ждала, что мы ответим, но никто не стал доставлять ей такого удовольствия.

Все втроем мы двинулись к бывшим конюшням.

– Где ты взяла эту шапку? – поинтересовался я.

– У брата стащила, – ответила Гулид.

– А я слышал, – вклинился Кэри, – в пустыне бывает холодно и без такой шапки точно не обойтись.

Мы с Гулид молча переглянулись – что тут скажешь?

Ноттинг-Хилл десятилетиями героически ведет тяжелые арьергардные бои с превосходящими силами денег, волны которых периодически захлестывают его с тех самых пор, как Мейфэйр отдали на откуп толстосумам. Невооруженным взглядом видно: тот, кто проектировал перестройку старых конюшен в жилые дома, несомненно, проникся духом этого места, ибо ничто так не отражает принадлежность к оживленному и шумному району, как здоровенные кованые ворота, воткнутые на въезде в улицу. Мы с Гулид и Кэри глядели сквозь их толстые прутья, словно нищие дети Викторианской эпохи.

Перед нами были классические конюшни старого Ноттинг-Хилла: по обе стороны мощенного булыжником тупика тянулись здания, в которых когда-то давно богачи держали лошадей и ставили кареты. Теперь это были жилые дома, местами даже поделенные на несколько квартир. В таких домах, подальше от чужих глаз, высокопоставленные геи из кабинета министров селили своих бойфрендов в те времена, когда это вызывало общественное порицание. Теперь же здесь наверняка жили сплошь одни банкиры и их ближайшие родственники. Свет ни в одном окне не горел, но небольшая парковка была забита «БМВ», «Рейндж Роверами» и «Мерседесами».

– Ну что, будем дожидаться Стефанопулос? – спросил Кэри.

Мы какое-то время обдумывали эту перспективу, но очень недолго – те из нас, кто чужд религии и оттого не носит головные уборы, рисковали напрочь отморозить себе уши. На воротах висела серая коробочка домофона, и я без колебаний набрал номер дома Галлахера. Никто не ответил. Я позвонил еще пару раз – та же история.

– Наверно, сломан, – предположила Гулид. – Может, позвоним к соседям?

– Нет, соседям пока знать рановато, – возразил Кэри.

Я внимательно осмотрел ворота. Их железные прутья в виде пик с тупыми концами располагались довольно далеко друг от друга. Но рядом очень кстати лежал бетонный ограничитель въезда, который я и использовал как ступеньку. Холодный металл обжигал руки, но уже через пару секунд мне удалось подтянуться, поставить ногу на перемычку между пиками и, перемахнув ворота, спрыгнуть вниз. При соприкосновении с обледенелой брусчаткой ноги у меня поехали, и я чуть не упал, но все-таки удержал равновесие.

– Девять и пять десятых балла, – прокомментировал Кэри. – Ваша оценка, коллега?

– Девять и два, – ответила Гулид. – Приземлился не очень чисто.

На стене рядом с воротами обнаружилась кнопка выхода, как раз на высоте поднятой руки. Я нажал и впустил остальных.

Будучи лондонцами, мы задержались на несколько мгновений, чтобы соблюсти обязательный ритуал «оценки имущества». Я предположил, что, учитывая расположение, дом наверняка сто́ит миллион с хвостиком.

– Полтора, не меньше, – высказал свое мнение Кэри.

– Может, и больше, – отозвалась Гулид, – если он в свободном владении^[12].

Над входной дверью, в ознаменование того, что вкус за деньги не купишь, висел самый что ни на есть старинный каретный фонарь. Я нажал кнопку, и звонок оглушительно зазвонил внутри. А я не спешил убирать палец с кнопки – прелесть работы в полиции в том и состоит, что копу не обязательно быть тактичным в пять утра.

Наконец мы услышали шаркающие шаги на лестнице и гневный вопль: «Да вашу мать, иду уже!» А потом дверь открылась.

Он был высокий, белый, небритый, лет двадцати, с густой копной спутанных темных волос и в одних трусах. Стройный, но без болезненной худобы. Ребра немного выпирали, но пресс был накачанный, чуть ли не с кубиками. Руки и ноги тоже выглядели вполне мускулистыми. На узком лице выделялся большой рот, который при виде нас изумленно открылся.

– Э! – сказал он. – Вы кто, на хрен, такие?

Мы достали удостоверения и показали ему. Он пялился на них несколько долгих секунд, затем спросил:

– Дадите пару минут форы, припрятать заначку?

Мы дружно ломанулись в дом.

Первый этаж, очевидно, перестроили из гаража и чисто номинально поделили на две части: впереди «гостиная» со свободной планировкой, за ней кухня, отделанная искусственным кирпичом. От левой стены наверх шла лестница без боковой панели. Свободная планировка – это, конечно, хорошо, но когда у вас в доме нет обычного узкого коридора, в котором можно застрять, трое энергичных копов играючи нейтрализуют кого угодно.

Я занял позицию между парнем и лестницей. Гулид, скользнув мимо меня, стала подниматься на второй этаж: следовало удостовериться, что в доме больше никого нет. Кэри же подошел к незнакомцу близко-близко, умышленно нарушая личное пространство.

– Мы – уполномоченные по связям с семьями жертв, – сообщил он, – так что при обычном раскладе нас бы не очень интересовало ваше увлечение наркотиками. Но сейчас это полностью зависит от того, насколько усердно вы будете помогать следствию.

– И угостите ли нас кофе, – добавил я.

– У вас же есть кофе?

– Кофе есть, – кивнул парень.

– Хороший? – донесся сверху голос Гулид.

– Нормальный. Который в кофеварке варят. Ну, в зернах. Реально клевый.

– Ваше имя? – спросил Кэри.

– Зак. Закари Палмер.

– Это ваш дом?

– Я здесь живу, но хозяин – мой приятель. Мой друг, Джеймс Галлахер. Он американец. Вообще дом принадлежит какой-то конторе, а Джеймс его снимает, и я живу тут вместе с ним.

– Вы состоите в близких отношениях с мистером Галлахером? – спросил Кэри. – В каких? Гражданский брак, сожительство… или как?

– Не-не, мы просто друзья, – ответил Зак.

– В таком случае, мистер Палмер, предлагаю переместиться в кухню и выпить кофе.

Я отошел в сторону, чтобы Кэри мог сопроводить слегка ошалевшего Зака в кухню. Теперь он узнает имена и адреса друзей Джеймса Галлахера и, если повезет, его родственников. А еще спросит, где сам Зак находился в момент убийства. Этот вопрос надо задавать сразу, чтобы никто не успел ни с кем сговориться насчет алиби. Гулид наверху, выискивает улики – дневники, записные книжки или даже ноутбук, – которые помогут определить круг знакомых Джеймса Галлахера и восстановить хронологию событий в последний день его жизни.

Я оглядел гостиную. Дом, похоже, сдавали вместе с мебелью, и его атмосфера позволяла предположить, что оную мебель заказывали по каталогу. И, судя по ее добротности и полному отсутствию деталей из ДСП, каталог был покруче тех, которые выбрала бы моя мама. Большой телевизор с плоским экраном поставили года два назад, рядом с ним стояли блюрей-плеер и игровая приставка «Икс Бокс». Однако ни проводов, ни спутникового приемника я не нашел. Рядом с телевизором стоял деревянный стеллаж с дисками, цветом «под дуб». Подборка фильмов была показушно иностранной, сплошное «кино не для всех»: реставрированные ленты Годара, Трюффо, Тарковского. Диск с «Телохранителем» Куросавы кощунственно бросили рядом с проигрывателем поверх футляра: видимо, достали из плеера и, судя по второму пустому футляру, вставили вместо него одну из частей «Пилы».

Настоящий камин – большая неожиданность, учитывая, что это бывший каретный сарай, – заложили кирпичами и заштукатурили. Но каминная полка сохранилась, и на ней стояла навороченная акустическая система «Сони» с выходом для айпода. Самого айпода нигде не было – значит, его еще предстояло найти. Кроме стереосистемы я обнаружил на каминной полке некрашеную статуэтку из глины, колоду карт, упаковку папиросной бумаги «Ризла» и грязную чашку.

Кэри тем временем усадил Зака за кухонный стол, а сам принялся варить «нормальный кофе», попутно заглядывая во все шкафы и ящики, чисто на всякий случай.

Если вы, подобно моей маме, профессионально занимаетесь уборкой помещений, то с пылью в углах поступаете так: берете швабру, мочите в воде и проходитесь вращательными движениями вдоль плинтуса. Пыль скатывается в комочки, потом надо немного подождать, пока они высохнут, и собрать пылесосом. После такой чистки остаются характерные круговые следы, которые я и нашел на ковре за телевизором. Это означало, что Джеймс и Зак не убирались здесь сами. А еще – что мне в гостиной ловить нечего. Поэтому я отправился на второй этаж.

Ванная комната сияла столь же идеальной чистотой. Однако я надеялся, что неведомая домработница все же не стала переступать последнюю черту приватности и заходить в спальни. И был прав, судя по запаху грязных носков и марихуаны, который я ощутил в меньшей из двух спален. Принадлежала она, видимо, Заку. Одежда, разбросанная по комнате, в основном была отечественных брендов, а под кроватью обнаружился бульбулятор – хитрая конструкция, сделанная из плексигласовой трубки при помощи паяльника. Сумку для вещей я нашел одну-единственную – спортивную, с потрепанными лямками и в пятнах на дне снаружи. Осторожно понюхал. Похоже, недавно стирали, но, помимо запаха стирального порошка, от нее едва заметно тянуло чем-то противным. Папа сказал бы, что бомжом.

Но чем здесь не пахло ни в каком смысле, так это магией. Я развернулся и вышел. И столкнулся на лестнице с Гулид.