– Ты что же, его личность по картотеке установил?

– Точно так-с.

– Надо же, даже бертильонировать^[11] успел. Как же тебе Кербера^[12] с постели удалось поднять в неурочное время?

– Договорился…

– Можете, Кислов, – перешел на «вы» надворный советник, – можете, когда захотите! Рапорт написали?

– Вот-с, – засиявший надзиратель протянул листок.

– Отлично, – сказал чиновник для поручений, бегло просмотрев написанное, – еще бы ошибок поменьше, вообще было бы хорошо. О вашем рвении я доложу его высокородию. Можете рассчитывать на награду. Распорядитесь, чтобы этого Варберга ко мне привели, а сами до вечерних занятий можете быть свободны. Кстати, что это за статья – 173, не помните?

– Никак нет-с!

– Тогда попросите сторожа «Устав о наказаниях» принести. Не «Уложение», Кислов, а «Устав»^[13].

Сначала Варберг вообще отрицал факт знакомства с Любовским. После очной ставки с официантом, который дважды обслуживал их в отдельном кабинете Крестовского сада, «вспомнил», что случайно познакомился с Иваном Дмитриевичем и тот его пару раз угощал. Когда же его узнали соседка Любовского и швейцар, а Кунцевич сообщил, что извлеченные из тела покойного пули подходят по калибру к изъятому на квартире лже-Домбровича револьверу, Варберг понял, что ему корячится бессрочная каторга, и заявил, что действительно обманным путем завладел деньгами смоленского помещика, но не более того.

– Дела мои совершенно расстроены, потому как уж год занятий никаких не имею. Вот я и решил поправить свое материальное положение преступным путем и поместил в газетах объявление о том, что дипломированный агроном с прекрасными рекомендациями ищет место управляющего имением.

– А вы агроном?

– Я полгода отучился в Лубенской низшей сельскохозяйственной школе, так что на элементарные вопросы вполне мог ответить. А нарисовать рекомендации – дело плевое. Любовский на мое объявление клюнул, мы с ним несколько раз встречались в Крестовском саду и обсуждали условия моей службы, а третьего дня я приехал к нему на квартиру, подписал договор и получил аванс в две тысячи. Скажите, зачем мне было его убивать, коли он добровольно расстался с деньгами? Клянусь, когда я от него уходил, он прекрасно себя чувствовал.

– Господин Варберг, полно врать-то! Потерпевший знал ваше вымышленное имя, знал, где вы проживаете, все эти данные в условие^[14] вносятся. Получив деньги, вы должны были липовый паспорт выкинуть и квартиру сменить, а вы, напротив, ничего этого не сделали, более того – пошли в тот же ресторан, где покойного облапошили, и нисколечко не опасались, что он спохватится и шум поднимет. Вы, конечно, скажете, что так быстро шум поднимать у него не было никакой причины, соврете, что условились о том, что вы в имение поедете ближе к посевной, но…

– Пардон, но я вас перебью. Я так говорить не буду, по условию я должен был уехать в его имение еще вчера. Но покойного я действительно нисколечко не опасался.

– То есть знали, что он умер!

– Конечно, знал. Об этом все газеты пишут.

Глядя на сконфузившегося Кунцевича, задержанный заулыбался:

– А от паспорта я не стал избавляться и квартиру не поменял по другой причине. Условие я подписывал не как мещанин Домбрович, а именем дворянина Серебрякова-Караваева, был у меня и такой паспорт. Вот его я действительно сжег в печке. Впрочем, вы же наверняка договор и расписку нашли в квартире, так что на пушку брать меня не надо.

– Договор? Расписку? А вот не было в квартире никаких расписок и договоров! – зловеще, обретая прежнюю уверенность, сказал Кунцевич. – А кому, кроме вас, надо было их уносить? Что, Арвид Густавович, сам себя перехитрил?

– Как не было?! – веселость вмиг слетела с лица Варберга. – Он же при мне их в портфель положил…

– В какой такой портфель?

– Ну как же, в такой коричневый кожаный портфель, тонкой выделки. Английской работы, не иначе.

– И портфеля такого мы не нашли. А про револьвер что скажете? Почему там только две пули?

– Нынче всякий порядочный человек ходит с револьвером. А я, ваше высокоблагородие, как вы изволите знать, в Новой Деревне проживаю, а там без револьвера и вовсе делать нечего. Собаки-с бродячие стаями ходят, что твои волки. Коли не стрельнешь раз-другой, съедят живого.

– Ну да, ну да… Собаки-барабаки. Идите-ка, голубчик, в камеру, вы мне больше неинтересны, завтра вами следователь заниматься станет.

Чиновник для поручений позвонил и велел явившемуся на зов служителю увести задержанного. Когда Варберг был уже у двери, Кунцевич его окликнул:

– Арвид Густавович, а за что вы судились в четвертом году?

Эстляндец скривился:

– В ресторане не заплатил.

– Вот-с! Жадность вас тогда погубила и теперь погубит! Ступайте.

Глава 4
Проклятая наука

– Премерзейшее дело! – Гудилович раскрыл картонную папку и достал несколько скрепленных металлической скрепкой листов бумаги. – Вот-с, полюбуйтесь.

– Что это? – спросил, беря в руки листы, Кунцевич.

– Да я хотел как лучше, а получилось – хуже некуда. Эстляндец наш так и не сознался, вот я и решил при помощи науки к стенке его прижать. Назначил в наш недавно открытый кабинет научно-судебной экспертизы^[15] научно-судебную экспертизу и поставил на разрешение экспертов два вопроса: первый – по найденным в теле Любовского, в дверном косяке и в жилетном кармане пулям решить, были ли произведены выстрелы из револьвера, изъятого в квартире Варберга, или из иного оружия; и второй – решить, были ли эти пули выпущены из одного оружия или из разных. Думал, получу заключение – и ни один адвокат убийце не поможет. А оказалось – сам себе лишнюю головную боль устроил. Извольте прочитать, и все вам станет ясно. Читайте прямо выводы.

Надворный советник погрузился в чтение и вскоре узнал, что, исходя из характера обнаруженных на пулях выпуклых продольных следов, оставленных нарезками ствола, и их количества, представленные на исследование снаряды никак не могли быть выпущены из «велодога» Варберга.

– А вы уверены, что этот, как его… – надворный советник заглянул в заключение, – Сальков не ошибся?

– Известный специалист, да и выводы свои хорошо обосновывает. Вот, извольте взглянуть – фотографии, тут даже микросъемка имеется. Но это полбеды.

– Как вас прикажете понимать?

– А так, что вчера в столицу явилась одна близкая знакомая покойного и привезла с собой вот это письмецо, – следователь достал из папки еще один лист бумаги. – Любовский отправил его накануне своей смерти. Он пишет, что невзгодам их пришел конец, что как только он вернется, они сразу поедут в Ниццу, так как… Где это… – следователь пробежал письмо глазами, – а, вот: «…получил я, Верочка, старый долг. Получил, правда, покамест только половину, но скоро принесут вторую. Будем иметь с тобой две тысячи годового дохода, да и именье, я надеюсь, станет деньги приносить, агроном уж больно хорош, судя по рекомендациям…»

– Две тысячи? Получается, ему пятьдесят тысяч были должны^[16]!

– Получается, так. А при покойном только 196 рублей обнаружили, да две тысячи у Варберга нашли. Где еще сорок семь восемьсот четыре?

– Надо квартиру эстляндца повторно обыскать!

– Обыскивайте, обыскивайте, постановление я напишу. Только не верю я, что вы там чего-нибудь найдете.

– Поищем. Я надеюсь, вы Варберга отпускать не собираетесь?

– Нет, не собираюсь. Пусть его присяжные отпускают, коли сочтут нужным. Но поискать вам придется.

Мечислав Николаевич откланялся, спустился на первый этаж окружного суда, но, что-то вспомнив, поспешил назад.

– Казимир Владиславыч, а на вещи покойного можно взглянуть?

– Сделайте милость. Да там вещей-то, почитай, и нет – платье, белье да пара книжек. Он, кстати, «Уложение о наказаниях» читал. Зачем оно ему понадобилось?

Служитель принес чемодан, и надворный советник приступил к осмотру. Он пощупал пальто и сюртук, осмотрел рубашки и брюки, полистал книги – затертую, в засаленной обложке «В долинах и на высях Болгарии» Грекова и новенькое «Уложение» под редакцией профессора Таганцева. Эта книжка раскрылась на первой главе одиннадцатого раздела, устанавливающей ответственность за преступления против союза брачного. Статья 1554 была обведена в карандашный кружок. «…Если, однако ж, доказано, что лицо, обязанное прежним супружеством, скрыло сие для вступления в новый противозаконный брак и объявило себя свободным, – прочитал чиновник для поручений обведенные карандашом строки, – то виновный в сем подвергается лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отделения на время от четырех до пяти лет… Он сверх того, во всяком случае предается церковному покаянию». Слова «от четырех до пяти лет» и «церковному покаянию» были подчеркнуты тем же карандашом и после них стояли восклицательные знаки.

– Казимир Владиславович, мне надобно поговорить с сожительницей покойного.

Вечером Кунцевич докладывал начальству:

– Намучился я с сожительницей убиенного, ваше высокородие, уж больно она переживает. Задашь вопрос, начинает отвечать, и довольно толково, но пяти минут не проходит – в слезы. Поплачет, успокоится, соберется, начнет рассказывать – и опять! Два часа я с ней провозился, а узнать, почитай, ничего и не узнал. Покойный из дворян, родился в Москве, кончил шесть классов Первой московской гимназии и семнадцати лет поступил на военную службу вольноопределяющимся, выслужил офицерский чин, участвовал в турецкой войне, а по ее окончании служил в администрации князя Дондукова-Корсакова^[17]. Правда, недолго – через полгода вышел в отставку, вернулся в Москву, служил в банке до той поры, пока не унаследовал имение в Смоленской губернии. Это случилось пять лет назад. К тому времени Дмитрий Иванович уже сожительствовал с вдовой Верой Николаевной Чариковой. Они уехали в имение, но обогатиться на этом поприще у покойного не получилось. В сельском хозяйстве он ничего не соображал, прежний управляющий и мужики его обманывали и в конце концов привели почти что к разорению. Вот Дмитрий Иванович и отправился в столицу на поиски специалиста. Нашел на свою голову…

– То есть сомнений в виновности Варберга у вас не возникло?

– Возникли, Владимир Гаврилович. Черт дернул этого Гудиловича экспертизы назначать! Присяжный сразу за нее зацепится, и револьвер вместо доказательства обвинения превратится в доказательство защиты. А у нас других доказательств считай, что и нет! Факт посещения квартиры в день убийства Варберг не отрицает, более того, в мошенничестве сознается!

– Вот и осудят его за мошенничество. А по убийству оправдают, как пить дать оправдают. Надобно копать, Мечислав Николаевич, а то влетит нам. Что предлагаете?

– Беспокоит меня этот долг в пятьдесят тысяч. За такие деньги кого угодно жизни лишить можно. Но вот что интересно. Любовский из небогатой семьи, жил, как утверждает вдова, только на жалование, крупного наследства не получал… Вдова была очень удивлена, что ее невенчанный супруг одолжил кому-то такую сумму.

– К чему вы клоните?

– А уж не шантажом ли он эти деньги получил? И не за это его на тот свет отправили?

Филиппов почесал мочку уха:

– Вполне может быть.

– А подчеркнутая статья в «Уложении»? – стал развивать свою мысль Кунцевич. – Что, если он уличил кого-то из своих давних знакомых в двоебрачии? Попросил за это денег, получил 25 тысяч, вошел во вкус и потребовал еще, а двоеженец больше платить не мог или не хотел…

– Или двоемужница, – задумчиво проговорил Филиппов.

– Или так.