В ходе ожесточенного боя Ардан потерял половину своего отряда, но взвод был частично уничтожен, частично взят в плен. Когда пленников, избитых, истерзанных и окровавленных, привезли в лагерь, он долго прохаживался перед ними, якобы задавая вопросы, а на самом деле наслаждаясь предвкушением близкой мести. Эти скоты посмели отнять у него сына! Его надежду и опору, его плоть и кровь. За это они заслуживали самой жестокой кары, Аллах тому свидетель.

Жители кишлака Батан собрались на площади, наблюдая за происходящим. Мальчишки то и дело подбегали к русским, плюясь и швыряясь огрызками кукурузы, а взрослые хранили недоброе молчание, ожидая развязки. Ардану не терпелось ускорить эту развязку, но, вспоминая, какую ужасную потерю он перенес, заставлял себя продолжать допрос. С местью нельзя торопиться. Она должна свершаться медленно и неотвратимо, как все, что предначертано Аллахом.

Ардан выяснил, что командир взвода старший лейтенант с какой-то труднопроизносимой фамилией, недавно стал отцом, что сержант-пулеметчик ненавидит душманов и готов умереть за Родину и что трое солдат жалеют о том, что их послали в Афганистан, и очень хотят поскорее вернуться домой.

Допрос закончился, и по приказу Ардана со старшего лейтенанта стали сдирать кожу, ему посчастливилось скончаться на третьей минуте казни от болевого шока. Сержант сохранил достоинство и мужество, за что удостоился скупой похвалы Ардана. А потом его облили бензином и заживо сожгли.

Продемонстрировав солдатам казнь офицера и сержанта, Ардан велел поставить всех троих на колени, а сам вооружился ножом и зашел к ним за спину. Горла пленникам он резал легко, умело, даже играючи, как будто имел дело не с людьми, а с баранами. Впрочем, русские были для него значительно хуже баранов. Этих пятерых не похоронили, не бросили на съедение шакалам и стервятникам. По приказу Ардана останки пленников сложили в старые джутовые мешки и оставили на верхней дороге, по которой ездили русские. К ним прилагалась записка, состоявшая из одного-единственного арабского слова: КЫСАС, то есть «возмездие, наказание».

Ардан редко вспоминал ту давнюю войну, казненных русских, да и горе по убитому сыну давно притупилось, словно не было у него никогда стройного, быстроногого, как джейран, Хурама, отрады отцовских очей и сердца. Были новые войны, были другие пленные, и трупы, и реки крови. Время текло вперед, а цели и взгляды Халика Ардана постепенно, но необратимо менялись вместе с этим временем и окружающим миром.

Единственное, что осталось в нем неизменным, – это ненависть к России и ее гражданам, посмевшим вторгнуться на его родину с оружием в руках. Вот отчего Ардан так обрадовался визиту Мохаммада Джамхада. Это означало, что «кысас» будет продолжаться. А иного смысла жизни он для себя не нашел и не знал.

– Рад видеть вас, уважаемый господин Джамхад, – воскликнул Ардан, сбегая по ступеням в тенистый двор. – Устали, наверное, с дороги? Хотели бы вы сначала отдохнуть в самой прохладной из моих комнат или же предпочитаете перекусить с дороги?

Сходясь с Джамхадом, Ардан гостеприимно улыбался, слегка разведя руки в стороны. Суровый с врагами, он был неизменно вежлив с со-отечественниками, которых считал ровней себе или ставил выше. Для афганцев крайне важны хорошие манеры и правила поведения. Встречаясь с мужчинами, Ардан имел в запасе три варианта приветствия: поклон с последующим лобызанием руки, стандартное рукопожатие или объятия, сопровождающиеся взаимными поцелуями в щеки. Он решил ограничиться рукопожатием, чтобы не выглядеть подобострастным или фамильярным.

Задержав протянутую пятерню Ардана в своей, Джамхад слегка приобнял его и сказал:

– Прежде всего я хотел бы поговорить, дорогой мой. Разговор предстоит важный, крайне важный. Ты позвал Алима, как я просил?

– Да, уважаемый Джамхад. Мой племянник уже здесь. Ждет, когда ему выдастся случай поговорить с таким уважаемым человеком, как вы.

Губы Джамхада растянулись в улыбке:

– Тогда веди меня к нему, побеседуем в узком кругу, а уж потом отведаем твоего плова, шиншалла.

Последнее слово означало: «если Богу будет угодно», «дай Бог». Мохаммад Джамхад никогда не пропускал случая лишний раз продемонстрировать свою набожность.

Обмениваясь на ходу восточными любезностями, мужчины поднялись по ступеням и вошли на веранду, увитую виноградом и затененную кронами деревьев так, что здесь было прохладно в самый знойный день. Худая собачонка, повиляв хвостом, убралась в темный угол и принялась там остервенело щелкать зубами, выискивая блох.

Двоюродный племянник Ардана Алим Карани почтительно поднялся с подстилки и так же почтительно поклонился гостю. Глаза у него были маслянистые, обрамленные густыми, почти девичьими ресницами. Нос тонкий, с воинственной горбинкой, брови вразлет. В отличие от старших мужчин он не носил бороды, ограничившись усами, которые наряду с крупными белыми зубами делали его похожим на известного солиста популярной западной рок-группы. Алиму было известно об этом сходстве, потому что большую часть жизни он провел не на родине, а в далеком американском городе Ньюарк, штат Нью-Джерси, где никто не запрещал ему слушать музыку группы и ее покойного солиста. Он превосходно владел английским языком и знал, как правильно вести себя на Западе, что и сделало его кандидатуру столь привлекательной для представителей Талибана.

Афганская эмиграция отличается от всех прочих тем, что началась она лишь в конце прошлого века, причем афганцы покидали родину не в погоне за «длинным долларом», а спасая свои жизни и жизни своих детей от ужасов войны. Почин был положен королевской семьей, сбежавшей в Европу после дворцового переворота 1975 года. За ней последовали аристократы, интеллигенция, духовенство и коммерсанты, а уж потом начался массовый исход, в результате которого население страны уменьшилось на пять миллионов человек.

Семейство Карани, относящееся к торговому сословию, осело сначала в Дании, а потом перебралось за океан, в Соединенные Штаты, где имелось несколько больших и сплоченных диаспор, всеми силами сохраняющих свою самобытность, нравы и обычаи.

Старшая сестра юного Алима Карани быстро прижилась в новых условиях, вышла замуж и стала исправно рожать детей, а сам он чувствовал себя неприкаянным на чужбине. Нужды он не испытывал, но его нравственные страдания были мучительнее голода или холода. Отданный в американский колледж мальчик столкнулся с непониманием сверстников. Они даже не знали, где точно находится Афганистан, не говоря уже о том, чтобы с пониманием относиться к трагедии тамошнего народа. Между тем Алим считал себя нравственно выше, чем бездуховные американцы, молящиеся лишь своему зеленому, как ящерица, доллару. Он исповедовал совсем другие, поистине духовные ценности, не хотел становиться бездушным и прагматичным.

Все это порождало бесконечное одиночество. Искренние улыбки Алима наталкивались на заученные белозубые оскалы соучеников, ни один из которых так и не стал ему другом или хотя бы добрым товарищем. Слишком разный менталитет, слишком разные духовные потребности, слишком разный опыт и привычки.

Закончив колледж с высокими баллами и безупречными рекомендациями, Алим без труда устроился менеджером в процветающую ньюаркскую компанию, поставляющую электронику в страны Среднего Востока. При вполне лояльном и даже дружелюбном к нему отношении сотрудников он по-прежнему чувствовал себя белой вороной. Так и не сумел адаптироваться к чужеродному окружению, продолжая упорно цепляться за свое прежнее мировоззрение, обычаи, привычки, стереотипы. Уж слишком поведение американцев расходилось с принципами пуштунвала – неписаного закона чести и достоинства афганцев, передаваемого из поколения в поколение.

Закон этот предписывает мужчине самоотверженно любить и защищать родину, предоставлять убежище и защиту всем, независимо от веры и социального положения, оказывать гостеприимство каждому, включая смертельных врагов. В соответствии с предписаниями пуштунвала Алим был обязан всеми силами поддерживать свое национальное достоинство, почитать стариков и незамедлительно отвечать на обиду или оскорбление.

В Америке все это считалось анахронизмом, пережитками прошлого, какими-то первобытными замашками. Алим уже подумывал о возвращении, когда на свою беду влюбился.

Это произошло в самый трудный период его жизни. Известие о гибели семьи в автокатастрофе прозвучало как гром среди ясного неба. Мать, отец, сестра и младший брат – все они отправились в мир иной, оставив молодого человека совсем одного.

Пытаясь хоть как-то развеяться и отвлечься от тяжких дум, он однажды принял приглашение прийти на корпоративную вечеринку, где впервые разглядел Дину Митчелл. Нет, конечно, они и раньше сталкивались в офисе и даже обменивались порой ничего не значащими вежливыми фразами, однако до этой ночи Алим не присматривался к девушке, потому что считал, что она абсолютно не в его вкусе.

О, как он заблуждался!

Учитывая «восточную» специфику компании, вечеринка называлась «Тысяча и одна ночь», и молодые сотрудницы приняли участие в шуточном конкурсе танца живота. Дина, обряженная в черный парик и бордовый костюм с блестками, покорила неискушенное сердце Алима. Ему показалось, что он нашел наконец девушку своей мечты: темпераментную, огненно-страстную, но вместе с тем гордую и неприступную. Ах, как решительно шлепнула она по руке главного менеджера, попытавшегося грубо облапить ее после танца! Как гневно стрельнула подведенными глазами на мистера Такера, сделавшего ей недвусмысленный комплимент!

Алим понял, что этот вечер подарен ему провидением самого Аллаха. Переборов врожденную скромность, он улучил момент, чтобы подойти к «мисс Шахерезаде» и завести с ней вежливую беседу. К его удивлению и неописуемой радости, она не отделалась от него парой вежливых фраз и даже приняла предложение проводить ее домой. Более того, когда Алим начал прощаться, Дина Митчелл пригласила его подняться в свое жилище и выпить чего-нибудь.

Соблюдая заповеди Пророка, он отказался от спиртного, но принял из рук красавицы чашку кофе, сваренного совсем неплохо. Она же угостилась сначала джином с тоником, потом джином без тоника, а под конец и вовсе налила себе золотистого виски. Ей было весело. Она все еще упивалась своим триумфом на вечеринке и считала себя неотразимой. Оставив гостя на пару минут, Дина освежилась под душем и переоделась в рубашку, лихо завязанную узлом на животе, и короткие тесные шорты, подчеркивавшие линии стройных ног. Ловя на себе пылкие взгляды нового ухажера, она старалась покорить его не только броской внешностью, но и остроумием.

Рассказав несколько анекдотов, вычитанных в каком-то журнале, девушка впала в сентиментальность, стала жаловаться на непонимание окружающих и на одиночество. При этом она то и дело прижималась к гостю телом или доверительно брала его за руку, как будто они были давно и хорошо знакомы.

Неискушенный Алим принял ее пьяную развязность за проявление ответных чувств и, потеряв голову, заключил американку в объятия. Дина не сопротивлялась, принимая его беспорядочные ласки с довольным хихиканьем, однако, когда он попытался поцеловать ее в губы, брезгливо толкнула его в грудь.

– Ты что? – удивился он. – Я же тебя люблю!

– Неужели? – прищурилась Дина.

– Конечно! Я никогда в жизни не встречал такой замечательной девушки.

Сделав это признание, Алим сделал еще одну попытку добраться до обольстительных губ девушки. В ответ она наградила его хлесткой пощечиной.

– Ты глупая, – сказал он, держась за горящую щеку. – Я же к тебе со всем сердцем, а ты… У меня на родине не принято распускать руки. Если девушка пригласила парня в гости, это означает, что ему позволено все.

– Ты не у себя на родине, – отрезала Дина. – Ты находишься в Америке, так что будь добр вести себя прилично. Здесь не место дикарям.