Мы выпили чаю и позавтракали, а затем разговор зашёл о видеоиграх, и я упомянула, что у меня никогда не было компьютера. Когда на кухне стало слишком жарко (кондиционера там, увы, нет), мы перебрались в гостиную на диван. Абалин прочитала мне лекцию о многопользовательских онлайн-играх, плюсах и минусах различных консолей, сравнительных достоинствах айбиэмовских ПК и макбуков. Она терпеливо рассказывала мне о различных системных неполадках и гигабайтах информации, а также о том, как она сожалеет, что в восьмидесятых была слишком молода, чтобы застать золотой век аркадных видеоигр. Так пролетал час за часом. В целом я смогла уловить смысл всего, о чём она тогда увлечённо рассказывала. И начала понимать, почему Абалин живёт так, как ей хочется, строча рецензии на видеоигры и избегая обычной работы в офисе. Она ощущала себя в безопасности наедине со своим монитором или экраном телевизора, без посторонних любопытных глаз, изучающих каждое её движение и делающих нежелательные, неверные выводы. Я никогда бы не покусилась на её тягу к уединению. Никогда.

А теперь вернёмся к Джорджу Салтоншталлю.

К «Утопленнице».

В моей истории с привидениями полно важных моментов, важность которых я осознала лишь спустя какое-то время. Возможно, так всегда и происходит. Не берусь утверждать, поскольку всю мою жизнь мне докучал один-единственный призрак. У меня есть всего одна отправная точка. Тем не менее я хотела бы подчеркнуть, что мой призрак, очевидно, не из простых. Не из тех, о которых вы обычно читаете в книгах или слушаете байки у костра. Я не ощущала дуновений внезапного и необъяснимого холода в тёмной комнате. Не просыпалась от звука лязгающих цепей или чьих-то жутких стонов. Меня ни разу не шокировал вид женщины из эктоплазмы, плывущей куда-то по коридору. Это всего лишь карикатуры на призраков, придуманные людьми, которые никогда не страдали (или, наоборот, не испытали благодати) от общения со всамделишными, настоящими, реальными привидениями. В этом я абсолютно уверена.

Таким образом, та история, которую я приведу ниже, – это важное событие, и со временем его значение стало для меня более понятным. Но сначала это был лишь анекдот или просто интересная история, которую мне однажды рассказала бабушка.

L’Inconnue de la Seine^[28].

Я не говорю по-французски. Нам год преподавали его в школе, но я не очень с ним ладила (как и со многими другими предметами), поэтому забыла почти всё, что мне удалось тогда выучить. Но это не мешало Кэролайн общаться со мной по-французски. В годы своей молодости она побывала в Париже и на острове Мон-Сен-Мишель^[29], в Орлеане и Марселе. У неё сохранилась целая коллекция фотографий и открыток оттуда. Помимо этого, у неё была коробка с сувенирами. Иногда она доставала их и показывала мне. И ещё она знала много историй о Франции. Она рассказала мне одну из них, когда мне было девять лет.

Я очень дорожу её историями о Франции, так как сильно сомневаюсь, что когда-нибудь смогу туда поехать сама. Отправиться в путешествие сейчас уже не столь легко и дёшево, как раньше, к тому же мне не нравится сама идея лететь куда-то на самолёте (я ещё ни разу не летала).

Однажды я оказалась в отряде девочек-скаутов, зарабатывая значок за оказание первой помощи. Как-то раз к нам приехала женщина из больницы в Провиденсе и научила нас СЛР^[30] при помощи резинового манекена, которого она назвала Ресуски Энн^[31]. Мы научились тому, как правильно делать компрессию грудной клетки, прижиматься ртом к губам манекена и вдыхать в них воздух. Как правильно вдыхать воздух в лёгкие тому, кто перестал дышать после сердечного приступа. В тот день Розмари была занята – не помню чем, – поэтому после занятий меня забрала бабушка Кэролайн.

Кэролайн водила огромный автомобиль, синий «Понтиак Стар-Чиф»^[32] 1956 года выпуска, мне очень нравилось ездить на его широком заднем сиденье. Этот крепыш был полной противоположностью моей дрянной маленькой «Хонды». Стрелка спидометра у него могла доходить до 120 миль в час. Он так плавно скользил по дороге, что практически не ощущалось ни ухабов, ни выбоин. Розмари продала его коллекционеру в Уэйкфилде сразу после того, как бабушка покончила жизнь самоубийством, и я частенько об этом жалела, поскольку хотела, чтобы он достался мне. Конечно, бензин сейчас очень дорогой, и пробег у этого «Стар-Чифа», скорее всего, огромный, поэтому я, вероятно, не могла бы позволить себе им пользоваться. Увы, мне не по карману ни поездка в Париж, ни безвозвратно сгинувший «Стар-Чиф» Кэролайн.

Мы вернулись к ней домой, и когда я, пытаясь разобраться с домашним заданием по математике, рассказала ей о Ресуски Энн, она поведала мне о l’Inconnue de la Seine.

– У манекена было очень необычное лицо, правда? – спросила она, заставив меня на мгновение задуматься. – Не какая-то произвольно слепленная физиономия, как делали раньше, – добавила Кэролайн. – Не придуманное кем-то лицо, а такое, которое, возможно, принадлежало реально живущему человеку. – Подумав хорошенько, я поняла, что она была права, и сказала ей об этом.

– Что ж, это из-за того, что лицо у этого манекена не вымышленное, – пояснила она. А потом рассказала историю об утонувшей девушке, которую нашли в водах реки Сены в 80-х или 90-х годах XIX века. Тело обнаружили недалеко от набережной Лувра и доставили в парижский морг.

– Девушка была очень хорошенькой, – сказала Кэролайн. – Красавицей. Даже после всего времени, проведённого в реке, она все ещё была прекрасна. Один из служащих морга был настолько очарован ею, что даже сделал посмертную маску. Копии лица этой красивой девушки продавались сотня за сотней. Почти все жители Европы видели это лицо, хотя никто так и не узнал, кем она была при жизни. Она могла быть кем угодно. Возможно, эта девушка была цветочницей, или швеёй, или просто нищенкой, но её личность до сих пор остаётся загадкой. Никто так и не объявился, чтобы забрать труп.

К этому времени я совершенно забыла о скучном домашнем задании и с восторженным видом слушала бабушку. Она рассказала, что видела копию маски, когда посещала Париж в 1930-х. О l’Inconnue de la Seine были написаны рассказы, стихи и даже один роман (который она перевела как «Незнакомка из Сены», хотя «Вавилонская рыбка»^[33] утверждает, что это следует переводить как «неизвестный фактор Сены»). Также она сообщает, что «Незнакомка из Сены» по-французски будет Le femme anonyme du Seine. Может быть, это и правильно, но своей бабушке я доверяю больше, чем компьютерной программе. Она сказала мне, что один из рассказов был написан от лица мёртвой девушки, когда она ещё плыла по течению реки. По сюжету та не помнит, кем была при жизни. Она даже не может вспомнить своё имя. Она превратилась в некое новое существо, которое теперь должно всегда обитать на дне реки или в морской пучине. Но ей не хочется так жить, поэтому она всплывает на поверхность, где быстро растворяется в воздухе.

Бабушка Кэролайн не уточнила ни названия рассказа, ни его автора, а если это и сделала, то я всё забыла. Наткнулась я на него лишь много лет спустя. Оказывается, рассказ был написан поэтом по имени Жюль Сюпервьель, который родился в 1884 году и умер в 1960 году. Впервые он был опубликован в 1929 году и называется просто «L’Inconnue de la Seine». Я нашла его в библиотеке Брауновского университета, в сборнике работ Сюпервьеля под названием «L’Enfant de la haute mer»^[34], и взяла книгу домой, хотя, как я уже упоминала, с французским у меня беда. Я переписала эту историю от руки. У меня до сих пор где-то сохранились эти записи. Впоследствии я отыскала другие стихи и рассказы об утонувшей девушке. Владимир Набоков написал о ней целую поэму, рассказывающую о созданиях, которых славяне называют rusalki. А Ман Рэй^[35] сделал однажды фотографию этой посмертной маски.

Главное, что мне стало ясно о настоящих историях с привидениями, – это то, что мы редко осознаем, что они происходят непосредственно с нами, пока напрямую не сталкиваемся с преследующими нас призраками, вот только сама история при этом успевает закончиться. Это прекрасный пример того, что я имею в виду. Свой первый поцелуй я подарила манекену, l’Inconnue de la Seine, подобию той безымянной самоубийцы, родившейся больше чем за сто лет до того, как мне выпало появиться на свет. В тот день я нежно прижималась своими губами к её безжизненному рту, вновь и вновь, нежно вдыхая в него воздух. У меня тогда возникло странное покалывание в животе. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это был один из моих первых сексуальных опытов, хотя прошло ещё несколько лет, прежде чем я поняла это. Мои губы коснулись этих силиконовых губ, и возникло… что? Трепет, я думаю. Приятная дрожь, которая пришла и исчезла так быстро, что я даже толком её не осознала.

Я сидела, разглядывая фотографию той посмертной маски. У меня есть книга об искусстве скульптуры с двумя её чёрно-белыми фотографиями. Она не выглядит мёртвой. Непохоже даже на то, что она спит. Улыбка получилась немного кривой (поэтому её иногда называют утонувшей Моной Лизой). Волосы девушки разделены посередине пробором. Можно ясно различить её ресницы.

Сейчас, спустя годы, это кажется мне идеальным кругом. Мандалой мгновений, несущих некий важный смысл, который становится понятен только теперь. Я говорю это сейчас, констатируя как некий факт, но, возможно, дальше, по ходу рассказа моей истории с привидениями, её смысл станет яснее. А может, и не станет, и все мои усилия пойдут прахом.

Два года спустя, в свой одиннадцатый день рождения, я увидела картину Филиппа Джорджа Салтоншталля «Утопленница», выставленную в ШДРА. Одиннадцать лет спустя июльской ночью я села за руль и наткнулась на Еву Кэннинг, ожидавшую меня на берегу реки Блэкстоун. На ужасающую, потерянную красавицу Еву. Мой личный призрак, оказавшийся русалкой. Хотя, возможно, она ею и не являлась. Она поцеловала меня, и её губы ничем не отличались от губ манекена СДР или l’Inconnue de la Seine. И я готова была влюбиться в неё, хотя в то время уже любила Абалин. Целовал ли служитель морга эти мёртвые губы, прежде чем сделать маску (или после этого)?

В моих мыслях эта история образует идеальный круг, элегантную и неизбежную цепь событий. Но теперь, видя её на бумаге, я чувствую себя сбитой с толку. Боюсь, вам вообще непонятно, что я имею в виду. Что я хочу вытащить из глубин своего разума и поместить куда-то ещё, подальше от себя. Я не могу подобрать правильные слова, потому что, возможно, и не существует никаких слов, с помощью которых можно вытащить призрака на свет божий, сковав его при помощи чернил и бумаги.

На своей картине Салтоншталль скрыл лицо «Утопленницы», изобразив её оглядывающейся в сторону леса. Но ведь картина была написана в 1898 году, верно? Так что… он вполне мог видеть «Незнакомку из Сены». Он был влюблён в свою двоюродную сестру, и если Мэри Фарнум – та самая девушка, с которой он написал образ своей героини, возможно, именно поэтому он спрятал её лицо. А может, и нет. Ева Кэннинг не была похожа на «l’Inconnue de la Seine», хотя я знаю, что у неё было как минимум две личины.

Нет, никогда мне не стать писателем. Только не настоящим писателем. Это так ужасно – пытаться обуздать мысли, которые отказываются послушно выстраиваться в предложения.

Аптека закрывается через полчаса, а я должна забрать очередную порцию своих лекарств.

Не повторяюсь ли я? Бум. Бам. Пабам.