– Кудри не обязательно распрямлять, – задумчиво протянула Эльвира. – Увлажнять, фиксировать – и прическа была бы хороша. Еще и в золоте… Думаю, такой тон – идеально, – Маринка в благодарности прикрыла глаза, пока Эльвира не продолжила непривычно злым, язвительным тоном. – Но, надеюсь, никто ей об этом никогда не расскажет, и она так и будет ходить с патлами.

Виолетта с Леной чайками подхватили эти «патлы», начав повторять слова подруги каждая на свой лад. Маринка снова прикрыла голову руками и крепко зажмурила глаза. Девушки, конечно, могли говорить о ком-то другом, но… Надо встать, расправить плечи и выйти к ним. Надо! Но как это все вынести еще и со спицей в голове?

– И я так и не понимаю, почему он с ней так таскается, – сердитым голосом продолжила Эльвира. – Заботится! Я видела, он ей вчера даже шоколадку принес. Раньше ничего не дарил. Она же страшненькая! Ресницы и брови бесцветные, глаза будто жабьи. А он на меня даже не смотрит, пока я рядом с ней ошиваюсь. Со всеми локонами, с макияжем! Все Марина-Марина, всегда Марина! Приворожила она его что ли?

– Магии не хватит, – ядовито пискнула Лена.

– Ты вообще красотка, дорогая, – успокоительно протянула Виолетта. – Когда ты уже разрешишь нам устроить этой неведиче темную? Пусть поймет, как мажицам дорогу переходить.

– Рано, – строго сказала Эльвира. – Врага надо держать на поводке, девочки. Мой папа всегда так говорит. Идемте, надо успеть занять место за его партой. Уроню сегодня на алгебре ручку и попрошу его поднять. Вода камень точит. На уроки опоздаем!

Новое цоканье каблуков Маринка встретила, забравшись с ногами на закрытый крышкой унитаз: обнимала коленки, не поднимала головы. Так значит, мало ей Глефова, еще и Эл… Окопова. Ну зачем же так разом-то? Из-за лучшего друга! Еще и голова. У Маринки уже не оставалось сил, чтобы дойти до кровати, или лучше куда-то еще? В гимназии должен быть медпункт или как тут его, пронеслось где-то в отголосках сознания, но Маринка так и сидела в кабинке туалета. Не двигалась, старалась просто не быть.

Прозвенел звонок хрустального колокольчика, в гимназии воцарилась тишина, поэтому топоточек маленьких ножек Маринка услышала издалека. Но была не в силах хоть как-то сопоставить звук и знакомый образ.

– Барышня? – дверца кабинки, даже не запертой, распахнулась. Маринка тяжело приподняла голову, и в проеме на уровне своего лица заметила соломенную шевелюру с узенькими глазами-пуговками. А рядом с ней миниатюрное ведро с водой.

– Здравствуйте, Агаша, – кое-как прошептала Маринка, узнав домовую, она постоянно убиралась в девичьих покоях. – Извините, я вам мешаю…

– Что с вами, барышня? – настороженно пискнула Агаша и приблизилась на пару шажочков.

Маринка не ответила, только прикоснулась ладонью к голове.

– Голова болит? Так сильно? Ну, оно и понятно, – на что-то свое добавила Агаша шепотом. – Вы можете идти? Или мне знахарку сюда позвать?

– Нет-нет, я дойду, – будто выбираясь из киселя, что поймал ее еще во сне, протянула Маринка. – Может, и не к врачу? Мне бы просто полежать.

– Идемте-идемте, барышня. В лазарете сегодня Татьяна дежурит, она хорошая. Мигом поможет, – Агаша схватила маленькой горячей ручкой ладонь Маринки и с удивительной для такого существа силой потянула ее за собой.

В лазарете Светлой Маринке быть еще не доводилось, в Темной – попадала. Еще в сентябре, ну, в вересене по-китежски. Знахарка-ведича, вся в черном, ее осмотрела, дала выпить отвара, чтобы в этот сезон не подхватить гриппа, да, изучая медкарту, подивилась, что Маринке не нужно пить зелий от какой-то черемнухи и папуши.

– Много поболеть пришлось, дитятко? – даже ласково тогда добавила знахарка в конце. Маринка спустя несколько месяцев узнала, что этими странными названиями в Китеже называли корь и краснуху, от которых ведичи тоже защищали своих детей. Только горькими зельями, а не болючими уколами.

Лазарет, оказалось, располагался недалеко от девичьих покоев – то же крыло, только третий этаж, под скошенной крышей. Агаша вошла в отделение, посадила Маринку на лавку в зоне ожидания и постучалась.

– Госпожа! – крикнула она в дверь.

– Подождите, у меня прием, – донесся властный голос. Маринка, снова хватаясь за голову, сползла по стеночке к лавке, и только потом заметила Сережу, который, оказывается, сидел тут же под дверью.

– Что с тобой? – он успел среагировать первым. Маринка прикоснулась к голове и поморщилась.

– А с тобой? – шепнула она, косясь на Агашу. Но он покачал головой в ответ и указал подбородком на дверь.

Агаша улыбнулась Маринке и поспешила к выходу. Сережа хотел было что-то сказать, но дверь из смотровой открылась, и оттуда показалась мощная женщина. Рослая, сильная, не сказать, что толстая, но большая. Она сдвинула густые темные брови, изучающе рассматривая Маринку, спросила при этом добродушным низким и удивительно теплым, голосом:

– А у вас что?

– Голова.

– Коллективный приступ. Больше ни у кого не было?

Маринка пожала плечами, Сережа отрицательно покачал головой.

– Тогда проходите, ускорим осмотр. Проверим, не набегут ли еще. Какая-то чертовщина в гимназии. То не пойми из-за кого все окна замерзают, то головы. Фамилия?

– Кирпичникова, – пробормотала Маринка и нахмурилась. Спица в голове мешала, но подсознание успело за нее сопоставить: Сережа в приемной кого-то ждет, у кого-то еще болит голова. И почему-то Маринка была уверена, что встретит в смотровой не Алекса.

Ну, конечно. Зараза.

Опустив голову на лежащую на коленях руку, в спортивной форме на кушетке сидел Глефов. Вторую руку он вытянул перед собой. И там, у самого запястья, Маринка успела рассмотреть не то какого-то мерзкого жука, не то… раздувшегося клеща. Ну и мерзость!

А знахарка усадила Маринку на вторую кушетку, вытянула ее руку и прямо на проступающую из-под кожи венку посадила пинцетом еще одну темно-коричневую маленькую букашку. Маринка ойкнула, шарахнулась и махнула рукой. Но букашка не упала. Маринка даже боли не почувствовала, только заметила, что спинка клеща быстро начала раздуваться от ее крови.

– Сидите спокойно, барышня, – строго сказала знахарка, зафиксировав ее руку. – Как будто диагноста никогда не видели, ей-богу.

Маринка даже про спицу забыла. Не отрывая ошеломленного взгляда от отвратительного клеща на запястье, замотала головой.

– Вот, увидели. Сейчас узнаю, что с вами. Головой раньше так не мучались? Мигрени? Кровь из носа? Падучей не страдаете? А в семье?

Маринка захлопала глазами.

– Падучая – это эпилепсия, если что, – скрипуче добавил Глефов и поднял на Маринку усталые покрасневшие глаза, ярко-зеленые, какие Маринка только у леших замечала.

– Не страдаю, – кивнула она и опустила голову в пол.

А знахарка тем временем подошла к Глефову и специальным пинцетом ловко вытащила клеща с его запястья, кинула в пустую пробирку и унесла ее в другую комнату.

– Мерзкие, да? – спросил Глефов, не отрывая взгляда от пола. И совсем тихо добавил. – Слышала бы ты, как они крови жаждут, как весь мир хотят сожрать.

И он снова зарылся головой в руки. Маринка с еще большим ужасом уставилась на впившегося в ее запястье клеща. Спинка его растянулась – морщинистая белая, сквозь которую просвечивались красноватые прожилки ее собственной крови.

– Так вы, Глефов, еще и голоса клещей слышите? – раздался насмешливый голос знахарки из соседнего кабинета. – Не пугайте-ка барышню.

Знахарка снова показалась в дверях, подошла к Маринке и так же ловко вытащила ее клеща, следом подала ей и Глефову по стакану с мутной коричневой жижей, очень похожей по виду на зелье от гриппа.

– Обезболивающее, общего действия, – пояснила знахарка. – Водой запивать нельзя, легче залпом. Через пять минут причину болей узнаю, пока пейте отвар, можете полежать, – и унесла клеща с руки Маринки в комнату.

Маринка принюхалась, снова поморщилась. Покосилась на Глефова, вспомнила их прошлые правила игры «изображаем нейтральное отношение друг к другу ради друзей»: Глефов приглашает присоединиться к «развлечению», Маринка вежливо соглашается. Вымучила улыбку и пробормотала:

– А парацетамол не такая уж и гадость, оказывается. Знаешь же?

Глефов хмыкнул и нехотя отпил глоток жижи.

– Ну не, – пробормотал он, поморщившись, и приподнял голову. – А когда растолченная таблетка с водой смешана? Еще хуже!

– Это да. Или если проглотить не удастся, таблетка размокает и в горле застревает, – усмехнулась Маринка и отпила сразу несколько больших глотков действительно не настолько противного зелья. Густого, как сироп, с горчинкой и привкусом коры и земли. – А обезболивающее в сиропе пробовал?

– Кайф. Особенно клубничный. Но у нас они появились уже тогда, когда мне по дозировке не подходили. Только сестренке еще можно было пить.

Дверь в приемную снова распахнулась и к ним влетел Алекс. Посмотрел на Маринку, на Глефова, выдохнул и воскликнул:

– Что с вами?

– А вы что тут забыли, гимназист? – раздался голос знахарки, она вышла из комнаты с пустой пробиркой в руках. – Тоже голова?

– Да! Ужасно! Умираю! – воскликнул он и плюхнулся на кушетку рядом с Жориком. Больным Алекс не выглядел. – Так что с ними, вы уже узнали?

В открытый проем распахнутой двери заглянул Сережа, но так и остался в дверях, нерешительно косясь на хозяйку кабинета.

– Подождите. Одни анализы закончу, потом вами займусь, – ответила она и снова скрылась в отдельной комнате. Видимо, лаборатории? Или процедурном кабинете? Как они тут в Китеже называются-то.

– Так что с вами? – зашептал Алекс, подавшись одновременно к Маринке и Глефову. Волнение у него начало спадать. – У обоих голова? Прям одновременно?

Маринка потерла тыльной стороной ладони лоб и пожала плечами:

– Я проснулась уже с болью, до тренировки так и не дошла.

– Я дошел, – хмыкнул Глефов и принялся допивать зелье.

– Ага, дошел! – скептически воскликнул Сережа, так и не переступая порога. – Дополз скорее, – и передразнил. – Со мной все в порядке! Только не в лазарет! Не хочу пить жижу!

– Так, господа! – снова появилась знахарка, она строгим взглядом обвела всех собравшихся. – С кем ссорились в последнее время?

Маринка потупила взгляд, заметила, что и Глефов также уставился в пол.

– Друг друга проклинать не пытались? – строго произнесла знахарка, переводя взгляд с одного на другую.

Маринка подняла уже меньше ноющую голову и замотала головой.

– Я? Проклинать? Да ни за что! – воскликнул Глефов.

– Это их прокляли, получается? – встрепенулся Алекс. Маринка не видела его лица, но хорошо представляла, как загорелись его глаза.

– Попытались, – знахарка прищурено посмотрела на Алекса, будто подозревала в преступлении его. – У обоих сильная сопротивляемость к ментальной магии, проклятие не сработало. А боль – побочный эффект.

– Лихо! Сопротивляемость к ментальной магии! У обоих! Вот это да! – воскликнул Алекс, как будто знахарка сказала что-то исключительное. Но откинул отросшую челку со лба и сдержанным голосом спросил: – А вы можете узнать по анализам, что это за проклятие? Можете попробовать? Темное или светлое? Это может помочь установить узкий круг подозреваемых.

Маринка улыбнулась – Алекса опять понесло в расследование. Заметила, что и Жорик, ой, Глефов, смотрит на друга с усмешкой.

– Ну, а куда я денусь? Большинство проклятий – преступления, – покачала головой Татьяна. – Вот вечно тут напроклянете друг друга какой ерундой, а мне отчет по каждому анализу полицейским надзирателям писать. Результаты к вечеру будут. И хоть бы кто обереги носил! Расслабились! Вам, магам и волшебникам, у ведьм и колдунов поучиться стоит. Хотя и те теперь защитных оберегов не носят. Не удивлюсь, если еще и волосы с расчески выбрасываете, – устало покачала она головой. – А потом носитесь: меня прокляли.

– А что «мы не носим»? Вы тоже не носите, хоть и ведьма! – вставил Алекс.