В 1930-е гг. «национальные» учреждения – школы, театры и клубы – пали жертвой официальной кампании против негосударственных организаций. В 1933 г. Ленсовет закрыл национальные объединения, оставив только два «культурных» пространства для нерусских граждан Советского Союза. Один из клубов был предназначен для финнов, евреев, поляков, белорусов и других национальных меньшинств, второй оставили в качестве «дома просвещения» для татар и других народов Востока^[99]. Такое разделение спровоцировало и навязало цивилизационный разрыв. Грузины и армяне оказались в пограничном положении: христиане, но проживавшие на имперских землях с многонациональным населением, они считали себя европейцами, но политики и писатели-путешественники считали грузин и армян народами, живущими на самой границе Азии^[100]. Как отмечает Скотт, грузины составляли «самую восточную окраину народов, классифицируемых как западные», хотя некоторые группы мигрантов – особенно те, кто занимался грязной работой или торговлей, – считали себя самой западной окраиной среди тех, кого принимающее сообщество считало выходцами с Востока^[101].

В 1936–1938 гг. в РСФСР, по словам Терри Мартина, «была запущена целенаправленная, всесторонняя и хорошо организованная кампания по институциональной русификации всех институтов»^[102]. Сталинская «кавказская группа», укрепив свою власть в Москве на самых высоких политических позициях, теперь стремилась успокоить русских, которые стали чувствовать себя второстепенными внутри многонационального союза. Московские городские власти последовали примеру Ленинграда и также начали кампанию по русификации культурной жизни и институтов. Были закрыты все школы, периодические издания и культурные учреждения для нерусских граждан, сохранявшиеся до этого времени, разрушены две армянских церкви. Сталин свернул все ранние большевистские антиимпериалистические усилия по продвижению представителей нерусских народов периферии на влиятельные позиции, особенно в их родных регионах, и начал так называемую политику «коренизации». Последовавшие аресты подозреваемых в шпионаже в пользу иностранных государств в эпоху чисток, эмиграция и Вторая мировая война значительно сократили численность меньшинств в Ленинграде и Москве^[103].

Города, страны и миграция после Второй мировой войны

Вторая мировая война преобразила Ленинград и Москву. Ленинград, почти обезлюдевший город-герой, переживший 900-дневную блокаду, и Москва, теперь ставшая столицей мировой сверхдержавы, нуждались в серьезных восстановительных и ремонтных работах. Сначала рабочая сила потянулась из близлежащих областей, а затем все больше мигрантов стало прибывать со всех уголков Советского Союза. Представители Кавказа и Средней Азии – иногда с разрешения властей, а иногда без него – приезжали даже в больших количествах, чем до войны, особенно когда послевоенные инвестиции в пострадавшие южные регионы Советского Союза уменьшились. В эпоху холодной войны две столицы стали образцовыми советскими городами, конкурируя с Лондоном, Парижем, Нью-Йорком и Вашингтоном за влияние над странами, еще не примкнувшими ни к одному блоку, или над странами «третьего мира». Ленинград и Москва «расстелили красные дорожки» не только перед жителями нового коммунистического Восточного блока, но и перед гостями из Центральной и Латинской Америки, Азии и Африки. Множество выходцев со сталинского внутреннего Востока демонстрировали, насколько разнообразно постколониальное, социалистическое государство, ставившее перед собой глобальные цели, однако на деле их присутствие свидетельствовало о несовершенстве плановой системы, которая пыталась контролировать передвижение граждан и направлять обученных мигрантов обратно в родные республики для модернизации городов периферии.

По завершении Второй мировой войны в Ленинграде и Москве развернулось строительство: новый городской ландшафт организовывали в стиле крупнейших столиц Европы. Городские центры стали узлами, которые должны были способствовать обеспечению более высоких стандартов жизни для общества, пострадавшего от войны. Советские лидеры рассчитывали, что эта цель будет достигнута с помощью социалистической плановой системы, способной, как они полагали, наилучшим образом распределять ресурсы и перенаправлять потоки людей. «Явные проявления урбанизации» в СССР были, пожалуй, заметнее, чем на Западе^[104]. Тенденция уделять основное внимание государства центру, начавшаяся до войны, усилилась; в двух столицах были сконцентрированы услуги и опыт специалистов, приехавших сюда со всего Советского Союза. Ленинград и Москва стали центрами советской и глобальной идентичности, лишь выросшей в военное время; а также благодаря растущему политическому, идеологическому и экономическому значению двух столиц. Этому способствовали развитые образовательные и плановые учреждения, а также промышленность. Такой образ Москвы и Ленинграда распространился по всему Советскому Союзу, а также по всему коммунистическому «второму миру»: в Восточной Европе и за ее пределами^[105]. В 1957 г., при спонсорстве Общества советско-чехословацкой дружбы, проводилась четырехдневная телевизионная викторина «Ленинград – Москва: центры Великой Октябрьской социалистической революции»^[106]. Подъем статуса двух столиц был частью стратегии по укреплению сплоченности социалистического мира. На VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, проходивший в Москве в 1957 г., приехало 30 тыс. иностранных гостей. Космополитический характер мероприятия имел ключевое значение. Гостей встретил по-настоящему глобальный город, открыв свои двери в том числе и перед бывшими колонизированными народами, пережившими экономические трудности, изоляцию от центра или насилие со стороны государства^[107]. После фестиваля газета «Комсомольская правда» писала, что «любовь всего мира к Москве ощущается полно и ясно»^[108].

Стратегии послевоенного развития обозначили уникальные пути развития Ленинграда и Москвы как многонациональных и глобальных городов. Значительное количество крестьян и демобилизованных солдат в тылу России сохранилось, несмотря на ужасающие человеческие жертвы времен войны, это позволило использовать «доморощенную» рабочую силу, даже когда Великобритания и Франция были вынуждены обратиться в заморские, вскоре бывшие, колонии для привлечения рабочих, чтобы восстановить и увеличить свои капиталы^[109]. После партийных решений о передислокации промышленности на время войны в советские республики Средней Азии начали поступать инвестиции^[110]. Южные регионы, где теперь располагались сотни фабрик, обладали богатыми природными ресурсами, которые и эксплуатировало государство. В 1950–1960-е гг. на юге СССР возникли предприятия гидроэнергетической, угольной и химической промышленности^[111]. Кроме того, государство выделило ресурсы на социальную сферу, в том числе на образовательные курсы и программы по обучению грамоте. Внимание государства к периферийным районам предотвратило более высокие темпы миграции населения в могущественные государственные центры, в то время как выходцы из Вест-Индии, Южной Азии и Африки бежали в Лондон и Париж, столицы своих империй, из опасения значительного экономического ущерба, который наступит после неизбежного краха метрополий^[112].

Лидеры коммунистической партии Средней Азии подчеркивали эти различия в опыте западных держав и советского государства, которые свидетельствовали о мнимом превосходстве социализма, этот аргумент они часто использовали, когда добивались от Москвы увеличения финансирования. Никита Хрущев сделал лозунги экономического равенства регионов и распространения советского влияния за рубежом краеугольными камнями в тот период, когда боролся за пост Сталина в коммунистическом руководстве. Вслед за Хрущевым главы среднеазиатских республик утверждали, что СССР способен выстроить уникальную социалистическую траекторию мирового развития, преодолев неравенство, которое приводит к миграции с Юга на Север в Северной Америке и Западной Европе^[113]. Однако СССР настойчиво обвиняли, как в Средней Азии, так и за ее пределами, в том, что он повторно колонизировал этот регион и использовал его как гигантский колхоз по сбору хлопка. Эти обвинения препятствовали взаимодействию СССР со странами Ближнего Востока и Африки^[114]. А в середине 1950-х гг. и Соединенные Штаты и Советский Союз считали движение солидарности стран третьего мира решающим фактором в борьбе мировых держав за экономическое и идеологическое господство^[115].

Советская политика развития сопровождалась и другой практикой, позволяющей сдержать потоки мигрантов в города в послевоенный период, в то время как в странах Европы движение в западные столицы стремительно вышло из-под государственного контроля^[116]. В 1930-е гг. советские лидеры выражали серьезное беспокойство по поводу состава населения крупных городов – ведь они должны были стать узлами для развития современной социалистической культуры^[117]. Для контроля за всеми прибывавшими в крупные города была разработана регистрация по месту жительства – прописка, подтверждавшая официальное проживание какого-либо человека в городе. Если же обнаруживалось, что у проживающих, особенно у так называемых чужеродных элементов – уголовников, цыган, зажиточных крестьян (кулаков) и других – нет прописки, их могли не только выслать из города, но и направить в трудовые лагеря на Дальний Восток или куда-то еще^[118]. Были предприняты огромные усилия для «паспортизации» городских жителей в Москве и Ленинграде. Вне зависимости от гражданства, необходимо было оформить целую кипу документов, чтобы иметь право на проживание любой продолжительности в двух столицах^[119].

Система прописки олицетворяла усилия советского государства по организации «научной, предсказуемой и плановой» миграции в послевоенные годы^[120]. В этот период прием на работу в крупных городах осуществлялся с помощью «оргнабора» (организованного набора трудящихся). Специалисты по экономическому планированию определяли цели и «контрольные цифры» для предприятий, и, основываясь на них, работники Министерства труда выделяли группы потенциальных рабочих кадров, а при необходимости и набирали их по всему СССР. Для устранения дефицита или достижения «оптимальных» результатов производства, предприятия могли подать заявку на дополнительный набор рабочей силы. Таким образом, советских граждан могли без их воли направить на работу в нуждающиеся отрасли экономики. Специалисты или рабочие, направленные в крупные города, получали временную или постоянную прописку, а их работодатели на предприятии несли ответственность за их расселение. По утверждению исследовательницы демографии Н. А. Толоконцевой, это позволяло новоприбывшим работникам, в отличие от мигрантов в странах Запада, «не потеряться» в больших городах, избежав социальных проблем и опасностей^[121].