Юрий Домбровский: Смуглая леди

Вадим Перельмутер. Юрий Домбровский: мой Шекспир

Эта книга вполне могла бы начинаться с четырех таких слов – на обложке. Потому что, по словам самого автора, эта книга о том, как он, Домбровский, понимает Шекспира, за что любит его и как о нем думает…

А теперь – эпиграф:

Шекспир не писал для чтения – он требует проявления сценой… Это чувство не покидало меня, пока я писал, а впоследствии перечитывал, правил и сдавал мою книгу в печать.

Я был совершенно уверен, что отлично запомнил «Смуглую леди», попавшую мне в руки полвека назад, сразу по выходе из печати. Уже после того, как были прочитаны и «Обезьяна приходит за своим черепом», и «Хранитель древностей», и отысканный в библиотеке «Державин», изданный в Алма-Ате в тридцать девятом (под заглавием «Крушение империи»). Редкостный диапазон той прозы впечатлил, хотя, понятно, шекспировская книжка выглядела в нем весьма неожиданной. И никак не думалось, что когда-либо возникнет повод внимательнейшим образом ее перечитать.

Но тридцать с лишним лет спустя именно это случилось. Причем повод оказался, я бы сказал, вполне прагматическим.

Издатели «Водолей Publishers» Игорь Чулков и Евгений Кольчужкин предложили мне проиллюстрировать готовящуюся ими к печати книгу… сонетов Шекспира в переводе В. Микушевича. Естественно, я стал отнекиваться. Во-первых, потому что понятия не имею – как возможно иллюстрировать стихи (не говоря уже о том, что это за «стихи»). Но главное – пытаться делать такую работу после давно уже ставшего классическим аккомпанемента гравюр Фаворского к переводам Маршака. Однако издатели настаивали. В конце концов договорились, что почитаю присланные переводы, подумаю, сделаю два-три «пробных» рисунка и, если их сие устроит, предложу им, так сказать, графический вариант моих размышлений о сонетах.

Переводы не помогли. Выполненные амбициозно-старательно, они, на мой взгляд, не особенно выделялись убедительными достоинствами среди многочисленных попыток переложения на русский этих гениальных английских стихов. Мало что дало и многостраничное – концептуальное – предисловие переводчика, представляющего весь этот цикл чем-то вроде лирически-любовной поэмы, ежели угодно, «о ста пятидесяти четырех главках-сонетах». Принять подобную гипотезу мне помешал… сам автор сонетов, некоторые из коих вызывали ассоциации скорее с терзаниями Гамлета, нежели с любовными признаниями. А спорить с переводчиком, сказать по правде, было неинтересно.

Вполне вероятно, отказался бы от затеи, когда не пришло бы на ум перечитать «Смуглую леди». Где тема сонетов, помнилось, проступает неявно, но вполне отчетливо, и брезжит слегка за нею тень Гамлета. Заодно, конечно, перелистал заново и очерки – «РетлендБэконСоутгемптонШекспир» и «Итальянцам о Шекспире». И тогда стало вырисовываться – и рисоваться – нечто мое. О сонетах.

Послал три рисунка издателям. Им понравилось. А мне уже ясно было, что рисунки не могут быть к сонетам, но сами должны располагаться в книге как бы графическим сонетом. Так он и возник – графический «сонет с кодой» – шестнадцать рисунков. Плюс условный – в духе «загадки Шекспира», о которой тоже есть у Домбровского, в первом из очерков, – портрет, он высветился – серебром – на обложке…

Книжка вышла в две тысячи четвертом. И к вящему удивлению издателей, да и моему тоже, стремительно исчезла из магазинов, оставив там дожидаться спроса четырех то ли пяти чуть раньше появившихся в свете «соименников» из других издательств. С чего бы тогда было вспыхнуть этой публикаторской страсти к сонетам – понять нелегко…

Вспомнилось, когда решено было в нынешнем, юбилейном году – сто десять лет со дня рождения Домбровского – издать его шекспировскую книгу. Для меня это – неожиданная возможность отблагодарить Юрия Осиповича за ту давнюю помощь.

Мы говорили с ним в середине семидесятых о «Смуглой леди». И о загадке Шекспира, породившей три с лишним века спустя весьма обширную литературу, вместившую множество полемизирующих меж собою соображений о гипотетических авторах по крайней мере нескольких шекспировских пьес. Домбровский относился к сему иронически: для него такой загадки не существовало. Он был на стороне современников Шекспира, подобными вопросами не заморачивавшихся. Достаточно припомнить-напомнить, что хорошо знакомый с Шекспиром коллега-драматург, Бен Джонсон, чьи пьесы шли на сцене шекспировского Globe, и, говорят историки театра, как минимум в одной из них Шекспир играл, лаконично подвел итог его жизни: «Он не принадлежит эпохе – он на все времена».

Домбровского интересует совсем другая загадка – единственная в многовековой истории театра. Почему этого драматурга, чьи опубликованные сочинения давно перестали быть актуальными для всех знаменитых городских театров, спустя много лет воскресили, вывели из почти небытия и в конце концов вернули на лучшие сцены мира артисты безвестных бродячих театров, бедные, не особенно умелые, развлекавшие простую, непритязательную, неграмотную, не искушенную в театральных действах публику? Не потому ли, что просто-напросто проявили его сценой?..

Задумав подготовить книгу, естественно, снова перечитал всё, что было написано Домбровским о Шекспире. На сей раз – не в разных трех публикациях, как в прошлый, но «сплошняком», вместе с еще двумя шекспировскими текстами, в книгу не вошедшими, – в шеститомном собрании сочинений, вышедшем в первой половине девяностых. И… понял, что прежде читал-перечитывал не совсем ту книгу, которую написал автор. И что благодарностью моею может, должна стать попытка восстановить полный авторский текст. Для чего следует выяснить-прояснить и то, когда и как «Смуглая леди» была написана и какова была история первого издания.

В сорок третьем, в самый разгар войны, зек-«доходяга» Юрий Домбровский, на четвертом году назначенного ему каторжного срока, был досрочно освобожден «по инвалидности», а верней сказать – «списан» из колымского лагеря и отправлен помирать «на свободе», дабы не портил лагерную «статистику смертности»: этот высокий, изможденный «призрак на костылях» весил килограммов сорок пять, и шансов на то, что он выживет, лагерное начальство не видело.

Но Домбровский выжил. Чудом добрался до Алма-Аты, откуда, из ссылки, его загребли на Колыму. Оклемался потихоньку. И осенью начал работать в театре-студии при Драматическом театре имени Лермонтова. Читать молодым артистам курс по Шекспиру.

Пригласивший его преподавать художественный руководитель драмтеатра Я. С. Штейн, разумеется, знал, что в первый раз, в тридцать втором, Домбровского арестовали, забрали, сослали в Казахстан, когда он заканчивал учение на театроведческом факультете Центрального техникума театрального искусства (будущий ГИТИС).

Из воспоминаний тогдашней слушательницы студии Г. Е. Плотниковой: «…И началось чудо. Юрий Осипович достал том Шекспира, раскрыл и стал читать вслух «Гамлета». Мне приходилось в жизни слышать много именитых и замечательных чтецов: Яхонтова, Журавлева, Сурена Кочаряна, но ничего подобного я ни до, ни после не слышала. В этом чтении не было ни малейшего пафоса. Это было спокойное повествовательное чтение, прерывающееся паузами. Юр. Ос., а с ним вместе и аудитория представляла себе то, что только что произошло. Мы живо ощущали его отношение к словам, фактам, чувствам. Тогда он писал свои новеллы о Шекспире…»

Сорок шестой год.

Эта маленькая книжка, всего пять новелл («Королева», «Театр», «Ночной разговор», «Граф Эссекс», «Смуглая леди сонетов»), возникая одновременно с погружением в шекспировские трагедии (вместе со студентами-слушателями), как бы сама собой выстраивалась драматургически – трагедией в прозе, – с традиционным во времена Шекспира соблюдением «трех единств»: места – времени – действия. С апофеозом-финалом. Действие происходит в 1601 году, начинается утром (7 февраля, подготовка к мятежу графа Эссекса) – продолжается вечером-ночью – и завершается во второй половине следующего дня (провальное выступление «мятежного» графа Эссекса против королевы Елизаветы).

Он послал рукопись в Москву, в Союз писателей. И вскоре получил телеграмму: «Прочитала «Смуглую леди», считаю превосходной вещью, прекрасно вскрывшей сонеты Шекспира. Фадеев, Шагинян». Читала, понятно, Шагинян, Фадеев «присоединился» к ее мнению. А потом – телеграмма от редактора «Звезды» Лавренёва. О том, что берет эту «прекрасную вещь» в журнал.

Но «не срослось».

Он съездил ненадолго в Москву, выслушал похвалы, но и только. Вероятно, следовало еще раз выбраться в столицу, похлопотать терпеливо о публикации, да за всеми работами-заботами, преподаванием и переводами за три года так и не выкроил времени, не боролся. А в сорок девятом его снова арестовали – и маршрут пролег в Иркутскую область, в Тайшет, в Озерлаг…

Семь лет спустя, воротившись по амнистии в Москву и добиваясь – одной за другой – реабилитаций по всем четырем своим «срокам», он возвращается и к Шекспиру – пишет еще одну повесть (так тогда представлялось) – «Вторая по качеству кровать».

И снова – надолго – отвлекается: начинает и бросает «не задавшийся» новый роман, дописывает и готовит к изданию «Обезьяну» (ту, что «приходила за своим черепом»). А потом садится за «Хранителя древностей»…

В начале шестьдесят седьмого, после публикации этого романа, отдает в издательство «Смуглую леди», машинопись, где к пяти новеллам первого варианта добавлена, становится второй частью книги «Вторая по качеству кровать».

Прочитанное рецензентам издательским и редактору понравилось. Но Домбровский говорит, что хотел бы добавить еще одну – третью часть, замысел которой у него уже сложился. В издательстве и на это готовы пойти, только хотели бы знать «объем добавления», чтобы включить книгу в план своих публикаций на 1968 год. Договариваются и об этом. Иллюстрации заказывают первоклассному книжному графику Павлу Бунину. И ждут завершения авторской работы…

Далее – моя версия случившегося с книгой, никаких документальных подтверждений либо опровержений ее не существует, но все прочие варианты, какие продумывал, были, так скажу, чересчур «конспирологичны», чтобы соответствовать и тому, что известно, и логике происшедшего.

Взявшись писать третью часть – «Королевский рескрипт», – Домбровский, естественно, перечитал и первую, завершенную в сорок шестом, и вторую – десятилетием позже. Ведь иначе эхо, то и дело мерцающее, связующее воедино уже сочиненное, могло бы здесь исказиться, с памятью такое бывает. И тогда, я думаю, обнаружилось, что там, среди ранних новелл, кое-чего не хватает…

Из письма (от 7 мая 1956 года) Домбровского к режиссеру Леониду Варпаховскому, «коллеге» по алма-атинской ссылке в тридцатых и «соузнику» по колымским лагерям в начале сороковых: «…я написал повесть о Шекспире – «Смуглая леди» – это о рождении «Гамлета» (о черной даме, о сонетах, об Эссексе и Елизавете)…»

Однако в книге речь о «Гамлете», о трагедии, которая никак не дается Шекспиру, впервые – кратко – заходит лишь неподалеку от середины первой части, ближе к началу, в новелле «Театр». Причем в отсутствие незадачливого автора трагедии, среди трактирного бедлама. А затем – единственный раз – имя это появляется лишь в концовке «Смуглой леди сонетов», на излете самой последней фразы. Не маловато ли для «повести… о рождении „Гамлета“»? Сильно сомневаюсь: ежели на это, при первом же знакомстве с текстом, обратил внимание я-читатель, то мог ли не заметить, дорабатывая книгу для печати, автор?